Кодовое слово: Аненербе (СИ)

В полном молчании двинулись в наш новый дом. В последний раз, оглядываясь на дом, который многие месяцы был нашим пристанищем.
Всему когда-нибудь приходит конец. Мы действительно не могли больше здесь оставаться. Но я-то уже привыкла к своему домику. Привыкла, что он небольшой, уютный. Что я там сама себе на уме. Дашин дом мне тоже нравился, большой, красивый, там мы могли разойтись по разным комнатам, побыть наедине со своими мыслями. Здесь же такой роскоши не будет.
Домик на 16-ой линии был заполнен всякой всячиной: продуктами, одеждой, каким-то книжками, спальными вещами. Мы потратили ещё несколько долгих часов, чтобы всё разложить по местам.
Ужин вызвалась готовить я. Желудок урчал, требовал немедленно его накормить! Пока варилась картошка, которая в будущем планировала совершить головокружительную карьеру в пюре, я жарила сосиски. Как-то странно всё это. Почему за нами никто так и не пустился в погоню? Если меня видели ребята, как я вылезла из воды, стало быть, и Император тоже! В чём была проблема последовать за мной? Что-то не сходиться в этой мутной истории.
Когда картошка наконец-то преобразовалась в пюре, а сосиски пустили свои соки на сковородке, на улице заметно стемнело. В доме было подозрительно тихо. Но оно и понятно. Тёма и Илья ушли топить баньку, а Даша…. А, кстати, где она?
— Даша?! — Позвала я Гончарову, выключая газ, оставляя сосиски на горячей сковородке под крышкой. Подруга не отзывалась.
— Тёма, Илья?! Вы Дашку не видели? — Крикнула я с крыльца.
Дверь в баню была открыта, но дыма из трубы не было. Странно, они там уже полтора часа торчат, должно было уже получиться растопить! У меня без проблем получалось.
— Даша! — Вышла из дома и повернула в сторону заднего двора.
Никто не отзывается.
— Народ, хорош прикалываться! — И даже на это мне никто не ответил.
— Даша? — Пропищала я, а сердце сковывают стальные нити страха. — Ребята, вы где?
На несгибаемых ногах иду в сторону бани, хотя уже понимаю, что там тоже никого нет.
— Я здесь. — Только я подошла к черному проёму баньки, как голос Дашки послышался у дома. Я выдохнула.
— Ты зачем меня пугаешь, дурында! — Злобно прикрикнула я, забывая о бане и снова разворачиваясь к дому. — А где Тёмыч с Ильёй? — Спросила я, подходя к крыльцу.
Никого.
— Я здесь. — Быстро разворачиваюсь и вижу тёмную фигуру, входящую в баню. Не целиком.
— Илья? — Несмело, дрожащим голосом позвала я, в страхе оглядывая участок.
— Я здесь. — Голос Ильи вообще слышу из дома!
Но я знаю. Там никого нет. Из глаз посыпались слёзы, но я не могла моргнуть.
«Я здесь. Я здесь. Я здесь». — Повторяется с завидной регулярностью.
Оцепеневшая от страха, я прохожу к скамейке, что стоит около пустой бочки. Сажусь и утыкаюсь лицом в ладони.
— Я здесь. — Голос Даши прямо надо мной, а я не могу пошевелиться. Слезы льются сами по себе. От отчаяния. И от душащего чувства ужаса.
— Я здесь.
— Я здесь.
Раскачиваясь, зажимаю уши ладонями, лишь бы не слышать эти голоса. Не открываю глаза, лишь бы не видеть эти страшные, чёрные силуэты. Хочу одного, чтобы это всё закончилось.
— Пожалуйста, перестань! Пожалуйста! — Сквозь слёзы произношу я, но меня уже пугает мой собственный голос. — Прошу, не пугай!
Скатываюсь со скамейки прямо на холодную землю. И последнее, что слышу, когда теряю сознание, это мужской шёпот.
— Я здесь.
  
Глава 25
 
Обливион
 
Вот-вот прозвенит будильник. С тихим стуком мама зайдёт ко мне в комнату. Включит свет, который всегда поднимал меня на ноги.
— Лиззи, просыпайся. — Распахнёт шторы, впуская в мою комнату солнечный свет.
Я поворчу что-то о пяти минутках и переложусь на другой бок. Телефон, который лежал около изголовья, тот час зазвенит любимой песней.
Но вот на краю сознания я вдруг понимаю страшное. Мама больше не зайдёт, чтобы меня разбудить в школу, не сварит мне кофе. Папа не переключит в кухне канал, когда я зайду к нему и сяду рядом, чтобы разделить завтрак. Нет больше слова «мы». Сейчас есть одна я и явно очень далеко от дома.
 
Тихое, едва ощутимое гудение. У меня совершенно не болела голова. Будто я отлично выспалась, и было свежа, бодра и полна сил! Вот только мерзавка память подсунула мне воспоминания последних нескольких часов. Как я потеряла своих друзей. Как меня кто-то изводил. С азартом. Чтобы почувствовала всю его мощь. Чтобы почувствовала его.
Даша. Артём. Илья. Где они сейчас? Всё ли у них хорошо? Смогу ли я ещё увидеть их? Успею ли попрощаться, прежде чем меня убьют? А в том, что меня убьют, не было никаких сомнений. Иначе, зачем я здесь? Единственное, о чем хочу попросить, в последний раз увидеть родителей.
Нос унюхал какой-то странный, цветочно-больничный запах. Я не боялась открыть глаза, но просто не хотела. Ещё буквально одну минуту я просто хотела почувствовать себя свободной, счастливой. Но даже эту малость у меня умудрились отобрать. Вырвать всю надежду с корнем. Будто я совершенно не человек и не заслуживаю счастья.
— Я знаю, что ты уже очнулась. — И снова этот гортанный, властный голос. Где-то совсем недалеко. Ближе, чем мне бы хотелось.
Распахиваю глаза. Вижу неоново-белый потолок, яркие лапочки внутри него. Что удивительно, глазам не больно. Непривычно ярко, но не больно. И мне не страшно. Будто все чувства разом отключило. Нет страха, боли, нет ровным счётом ничего. Ни одного шанса.
Приподнимаюсь сначала на локтях, потом полностью сажусь. Довольно странное место. Лаборатория? Здесь царит стерильность и тишина. Тонкие ряды стеллажей с множеством разнообразных колбочек. Отсюда не могу разглядеть, что в них находится. Оглядываю своё место и вроде бы должна испытать дикий ужас, но опять же — глухо.
Я сижу на операционном столе. И белый потолок надо мной вовсе не потолок, а операционная лампа. Огромная, яркая. Возможно, что пока я была без сознания, надо мной уже провели какие-то опыты? То есть сразу не убьют? Будут медленно мучить, проводить свои бесчеловечные исследования, ставить надо мной эксперименты?
Что-то внутри моей души пробудилось. Сгусток тёмной, густой энергии, который поднимаясь всё выше, становился неуправляемым. Опасным.
Гнев.
Соскакиваю со стола, не сразу замечая, что нахожусь в другой одежде и босиком! На мне полупрозрачная сливочная сорочка. Удивительный материал. Необычная ткань, нежная, практически невесомая, ощущается на коже как прохладная водичка. Переливается под светом миллионом ярких звезд. При всей своей воздушности она отлично прикрывает самые стратегические места на моём теле! Я чувствую, что на мне нет белья и это заставляет удариться в краску.
— Как мне нравится твоё смущение. — Каким-то невероятным образом Император уже стоит позади меня. Ветерок, который он создал своим появлением, колышет подол моей рубашки. Голос на грани слышимости. Но так близко, что я покрываюсь гусиной кожей.
— Что я здесь делаю? — Сглотнув, снова слышу тот странный, прекрасно-чарующий голос. Значит говорю на их языке. Стараюсь унять свои эмоции и показаться Императору Вайласу хладнокровной и чёрствой. Не знаю, зачем оно мне надо. Но пусть не ждёт от меня раболепия и послушания. Я не рабыня!
— А ты не помнишь это место? — Проводит рукой передо мной, показывая лабораторию. Где-то в районе пола и потолка вижу едва заметные всполохи.
— Вы ставите надо мной опыты? — И даже такой невероятно пленительный голос может выражать крайнюю степень недовольства!
— Эта лаборатория, в которой ты умерла. — Что-то рухнуло во мне, когда я услышала этот поистине замогильный голос.
От ужаса не могу моргнуть. Но каким-то чудом беру себя в руки и разворачиваюсь лицом к Императору.
— Я стою здесь, перед вами. Что значит, умерла? — Цежу каждое слово по отдельности. И не для того, чтобы показать свой гнев, а чтобы НЕ показать свой страх.
— Ты умерла здесь восемнадцать земных лет назад. — Вайлас смотрит мне прямо в глаза. Он высокий. Очень высокий. Метра два, если не больше. Но я не вижу эту разницу в росте, поскольку не могу отвести взгляда от этих страшных, пронизывающих всю мою сущность, глаз. Необычные, чёрные глаза при взгляде на меня вспыхивают расплавленным серебром. Ярко. Будто оно, серебро это, живое.