Команданте (СИ)
— Семичастный. Но давайте оставим наши проблемы, мы решим их сами. Скажите, вы были на Кубе и общались с людьми. Вы не почувствовали массового недовольства?
— Там пока живут бедно и плохо, недовольство, конечно, имеется, — не стал скрывать Вася. — Но люди жизнерадостны и верят Фиделю, а для тех, кто резко против всего в ста пятидесяти километрах есть Флорида.
— У нас некоторые аналитики видят на Кубе угрозу мятежа по венгерскому образцу.
— Новая Венгрия у вас под носом, здесь, в Чехословакии.
Авторучка Кузнецова выскользнула, но он резким движением подхватил ее, не дав шлепнутся на блокнот.
— Что конкретно вы имеете в виду?
— Смену руководства. И слишком резкий поворот политики КПЧ.
— Дубчек?
«А ведь они имеют информаторов в ЦК компартии Кубы. И наверняка знают о звонке из дома Селии».
— Скорее всего. Любой резкий поворот опасен, а если упустить управление, то вдвойне и втройне.
— Новотный — сталинист, застегнутый, по вашему определению. Так что же вы предлагаете сказать застегнутым?
— Чтобы они расстегнулись. Постепенно. Если реформаторам передать власть не сразу, а за год-другой, все пройдет гораздо спокойнее.
— Не страшно, вокруг страны Варшавского договора. Войска вводить нежелательно, но такая возможность есть.
— Второй Венгрии вам никогда не простят. Это раскол по всему миру, колоссальный удар по престижу СССР. И выйдет, как в старом боливийском анекдоте про Пас Эстенсоро, когда в камере тюрьмы в Ла-Пасе сидят трое: «Ты за что сидишь?» — «Я был против славного президента Паса! А ты за что?» — «А я был за славного президента Паса! А ты?» — «А я и есть славный президент Пас!»
Кузнецов вежливо посмеялся, но в глубине глаз холодно блеснуло сталью.
— Вот замените Ла-Пас на Прагу, а Паса на этого, как его…
— Дубчека.
— Да, Дубчека. Пусть лучше капиталисты студентов в Париже лупят, чем русские стреляют по чехам.
Сумбурные предсказания Красного мая гость выслушал, но мыслями витал далеко. Включился только когда Вася предрек отставку де Голля в результате одновременных студенческих выступлений и всеобщей забастовки, да еще ни к селу, ни к городу потребовал отстранить Гагарина от полетов. Напоследок Кузнецов черкнул несколько строк в блокноте и откланялся, сославшись на занятость и протокол — всех объехать, всех поздравить.
После его ухода остался рождественский презент — корзина с фруктами, в том числе с давно забытыми яблоками. Вася хотел было впиться в них зубами, но понял, что взмок как мышь и отправился принимать душ и переодеваться.
Стоя под тугими струями он невесело думал о состоявшемся разговоре:
«Кузнецов, как же. Такой же Кузнецов, как я Каценелинбойген. ГРУ? Нет, слишком мало интересовался военными делами и слишком много политикой. Скорее, КГБ и судя по повадкам — не меньше генерала. Нет, нафиг эти игры в политику и предсказания, назад, в горы, с винтовкой в руке все проще и понятнее.»
Глава 11
— В Париж на минутку
Париж не впечатлил, особенно после Праги. Барон Осман, перестроивший город, сделал его не только неудобным для возведения баррикад, но и убил напрочь немаленькую часть истории. Квартал за кварталом тянутся дома — все, как один, пятиэтажные, с жилыми мансардами. Квартал за кварталом идут магазинчики — буланжери, сырный, канкайери, бутик, патиссери, книжный, снова буланжери, антиквар, мясная лавка… Квартал за кварталом они и кафе с редкими вкраплениями бистро и более основательных брассери[49] занимают целиком и полностью первые этажи.
Через два-три перекрестка все это кричащее разнообразие сливается в однотонную массу, как на полотнах пуантилистов: вроде каждая точка яркая, а стоит чуть отстранится — все серое. А уж если идет дождь, которых тут зимой не меньше, чем в Англии… Впрочем, зима весьма условная, плюс пять днем, минус один ночью. В Андах перепады покруче, может и градусов тридцать за сутки шарахнуть, так что закаленному организму здешние «холода» плюнуть и растереть.
А местные мерзнут — все как один замотаны в шарфы, воротники подняты, шапчонки на уши натянуты. Да, теперь понятно, почему французы считают мороз причиной гибели Великой армии. А еще новые эмигранты из Алжира, вот кому не позавидуешь, привыкли к совсем другому климату, но их, чем ближе к центру, тем меньше. Да и вообще их немного, хотя пресса и кричит о «нашествии иностранцев», но видели бы они центр Парижа лет через пятьдесят, когда дети вот этих алжирцев и тунисцев станут считать себя настоящими французами и впадать в оторопь от толп суданцев, габонцев, сенегальцев, бородатых сироток из Сирии…
Вася добрел до центра и шел, отдыхая взглядом на Лувре, Тюильри, площади Согласия, Елисейских полях — конечно, можно было не заморачиваться и просто доехать на метро до Миромениль[50], но что такое лишних три-четыре километра пешком для человека, привыкшего делать куда более длинные переходы по горам?
С адресом он промахнулся — французы нумеруют не дома, которые он по привычке отсчитывал, а подъезды, так что пришлось пройти еще немного. Спрашивать адрес у местных Вася опасался, лучше спокойно найти самому — на английском никто здесь не ответит, испанский сразу не поймут, как не сразу понял консьерж, сидевший в привратницкой на первом этаже. Разобравшись, что нужно молодому человеку, он подтвердил, что мадемуазель дома, махнул рукой в сторону лестницы и показал четыре пальца — четвертый этаж.
Звонить пришлось долго, Вася уже собрался уходить, как в квартире раздались шаги и знакомый голос спросил «Кто там?»
— Уасья.
Пауза затянулась на несколько секунд и Вася успел подумать черт знает что, но дверь приоткрылась. В купальном халате и накрученном на голову тюрбане из полотенца Исабель выглядела чудо как хорошо.
— Здравствуй. Зачем приехал? — довольно сухо поинтересовалась девушка.
— Ну… по делам… — ответил оторопевший Вася.
Он никак не ожидал подобного приема после всех писем, отправленных в Париж и начал подозревать, что Исабель не отвечала ему не просто так.
— Можно войти?
Отказать бизнес-партнеру она не смогла и Вася прошел в небольшую квартирку — кухня, две комнаты, побольше и поменьше, балкончик во двор.
— Я не вовремя?
— Я собиралась уходить… Хотя… — в ее глазах на мгновение мелькнула радость. — Ты не откажешь мне в одной просьбе?
— Все, что угодно, — с размаху влетел в ловушку Вася.
— Отлично, сейчас подойдет Дебре, съезди с ним в университет.
— ???
— Там заседание Комитета защиты Вьетнама, нужно рассказать о Боливии. Ты это сделаешь точно лучше меня, тем более, что мне надо бы увидеться с Ивом, у нас завтра показ.
— Погоди, а как связаны Вьетнам и Боливия? — попытался обнять ее Вася.
— Никак. Просто комитета защиты Боливии не существует, — Исабель ускользнула из объятил и отправилась одеваться.
Дебре аж вздрогнул, когда увидел касика, вот уж кого-кого он не ожидал. От такого потрясения на француза напала говорливость и он не умолкал всю дорогу до пригородного филиала Сорбонны, где работал преподавателем. За час поездки он успел рассказать про свою новую книгу, условия жизни арабских рабочих, очередные происки империализма, свою статью и многое другое, в том числе о настроениях студентов и о взбудоражившей всех выходке некоего Даниэля Кон-Бендита, стрельнувшего сигарету у министра образования в момент речи последнего. Потом Дебре перескочил на развитие партизанской борьбы в Латинской Америке и его пришлось одергивать — говорил Режи слишком громко и косился на окружающих, все ли слышат, какой он орел. Но, наконец, они добрались до нужной аудитории, где студенты обсуждали намечаемые акции в ходе набирающего обороты противостояния с университетскими властями:
— Товарищи, — начал унылого вида парень, вырядившийся, как он полагал, «под пролетария».
Стиль этот, с его точки зрения, состоял в неухоженности и неряшливости. Нечесаные волосы падали на глаза, но на «Битлз» он не походил, просто давно не стригся. Джинсы… джинсы тоже надо стирать, хотя бы иногда. Свитер размера на два больше, заношенный до потери цвета шарф, все вместе создавало комичное сочетание, напрочь диссонирующее с монотонной речью. Никаких жестов, никаких эмоций, никаких полемических приемов — Великая Правда не нуждается в этом.