Нобель. Литература

В 2006 году мэр города, где родился сам Маркес, предложил переименовать этот город в Макондо. И там даже было голосование, 90 % были за, но в результате его оставили таким, какой он был. Во всяком случае, если бы Аракатаку переименовали в Макондо, мир бы ничего не потерял, наоборот, приобрел бы, потому что литература творит мир, а не описывает его. Было и стало так, да. Нам неважно, что исторически Бородинское сражение выглядело совершенно не так, как написал Толстой. Сейчас орды историков пытаются доказать, как оно было на самом деле, и ничего не могут сделать. Он написал, и стало так. По всем признакам формально Россия потерпела поражение в Бородинском сражении, а неформально — прав Толстой, и ничего ты с этим не сделаешь.
Поэтому получается так, что литература сильнее жизни, и если бы Аракатака переименовалась в Макондо, я бы в этом увидел еще одно торжество Аполлона, условно говоря.
  
1983
 
Уильям Голдинг
 
 Сэр Уильям Джеральд Голдинг — английский писатель. За почти сорокалетнюю литературную карьеру издал 12 романов. Всемирную известность ему обеспечил первый из них, «Повелитель мух», хотя сам Голдинг считал его «скучным и сырым», написанным «школярским» языком. Писатель искренне не понимал, как мог этот роман оставить в тени его более сильные книги: «Наследники», «Шпиль» и «Хапугу Мартина». 
 В конце жизни Голдинг не смог заставить себя даже перечитать рукопись, опасаясь, что расстроится до такой степени, «что сможет сотворить с собой нечто ужасное». 
 Получил Нобелевскую премию по литературе 1983 года «за романы, в которых обращается к сущности человеческой природы и проблеме зла, все они объединены идеей борьбы за выживание». 
Уильям Голдинг очень поздно стартовал в большой литературе, хотя еще в тридцатые годы выпустил книгу стихов, я не читал их, говорят, так себе стихи. Но он прославился романом Lord of the Flies («Повелитель мух»). Считается, что Повелитель мух — это имя Вельзевула, Бааль Зевув в переводе. Я думаю, что роман скорее отсылается к гофмановскому «Повелителю блох», но это на любителя. Любимая книга Стивена Кинга, роман, который давно уже входит во все англоязычные программы по школьной литературе. Конечно, Голдинг нам дорог не только этим, дорог он нам и «Наследниками», и «Шпилем», и «Богом-скорпионом», и «Чрезвычайным послом», и «Хапугой Мартином». Но говорить мы будем о его жанре. Так уж вышло, что мы все говорим об аллегорической прозе: о повести-притче Хемингуэя «Старик и море», о притче Камю «Чума», о притчах Пера Лагерквиста. Ну и «Повелитель мух» — роман-аллегория такой своего рода, как Голдинг сам говорил, аллегорический комментарий к роману Баллантайна «Коралловый остров», робинзонада 1857 года о приключениях подростков в море. Действительно своего рода антироман, роман о том, как подростки вместо того, чтобы спасать друг дружку, все друг друга истребили. Правда, мы знаем на эту тему совершенно реальную историю. Случилась она через 11 лет после публикации «Повелителя мух», в 1966 году. Ребята сбежали из католической школы в Нукуалофе, это столица королевства Тонго, — вышли в море, их отнесло к коралловому острову, они причалили, оказались там без всего, вдобавок один со сломанной ногой. Их считали погибшими, и через год их сняли с этого острова, совершенно случайно, просто заметили, что один ребенок прыгает со скалы, а остров был необитаемый. Их сняли, оказалось, что они прекрасно жили весь этот год, создали там коммуну, тот, у которого ногу сломали, ее срастили, они все решали коллективным советом, понимая, что никто их не спасет, они там в течение года пили птичьи яйца, ловили рыбу, и вообще очень прилично себя вели. Роман Голдинга, он совершенно о другом, он о том, как дети, которых во время мировой войны везут в эвакуацию, после того, как судно терпит катастрофу, высаживаются на необитаемом острове, который прелестно выглядит. Там в конце морской офицер говорит: «Да, такой милый коралловый остров», а они устраивают из него полноценный ад.
 
Голдинг сам школьный учитель, а преподавал он аж до 1962 года, он к играм детей относился без большого умиления, да и сама человеческая природа не вызывала у него особого оптимизма. «Повелитель мух» — это история о том, как доброго толстого очкастого мальчика Хрюшу, Piggy, забили камнями, как благородного вождя Ральфа низложили, как к власти пришел вождь охотников Роджер, и как детям гораздо ближе инстинкт убийства, разрушения и измывательства. И когда наконец морские офицеры приплыли их спасать, морской офицер, увидев их вымазанные глиной лица, ритуальные маски по сути дела, говорит: «Вы могли бы выглядеть и поприличнее». И это остается финальным посланием Голдинга человечеству.
Хотя надо сказать, что в фильме Питера Брука… Я, кстати, очень хорошо помню, как этот фильм привезли на детский кинофестиваль в «Артеке», кажется, это был год 1995, и там решили сами дети, что это фильм слишком жестокий, чтобы показывать его в программе фестиваля. В результате единственный его просмотр мы, журналисты, на свой страх и риск организовали в крошечном артековском пресс-центре, куда набилось 50 детей ночью, и мы там смотрели «Повелителя мух» бруковского, в черно-белом варианте, затаив дыхание, с ужасом, и всех нас очень разочаровал крайне пессимистический финал этого фильма. Когда они уплывают с этого острова под барабанный бой, я вспомнил слова Веры Хитиловой. В интервью я ей сказал: «Какой оптимистический финал у „Турбазы `Волчьей`“!» (Это фантастическая притча ее о том, как инопланетяне ввергают детей на одинокой турбазе в такую же борьбу за существование). А она мне: «Где же там оптимизм? Ведь мы понимаем, что эти дети едут с одной турбазы „Волчьей“ на другую турбазу „Волчью“, только гораздо больше». Возвращение детей в мир, даже если у них все получилось с самопожертвованием, с коллективом, — все равно они едут туда, где их будут испытывать так же, даже еще больше. Возвращение этих детей с острова — это, в сущности, путь на другой остров, где будет все то же самое, где точно так же будет воткнут кол с Повелителем мух, а Повелитель мух — это свиная голова на колу, облепленная мухами. Там еще труп летчика, запутавшегося в стропах, висит в джунглях, и получается, что смерть, так или иначе, незримый Бог всего этого мира, и Повелитель мух и есть повелитель людей.
Это, конечно, тот вывод, который у Голдинга повторяется и в «Наследниках», где видно, что эволюция движется главным образом не к добру и не к сотрудничеству, а к убийству, и «Наследники» — это история о том, что главный механизм эволюции как раз и есть механизм отбора выживающих, а не лучших. Роман Голдинга «Хапуга Мартин», третья его книга в замечательном переводе Миры Шерешевской, вышедшая у нас в 1989 году, насколько я помню, это своеобразный оммаж Амброзу Бирсу с его «Случаем на мосту через Совиный ручей», где бегство главного героя привиделось ему в последние секунды после казни, повешенному. А здесь хапуга Мартин свои шесть дней на острове увидел, утопая в море, он даже не успел снять сапоги. Хапуга Мартин цеплялся за жизнь, а надо было умереть, и всем было бы лучше. Эта мысль о том, что все люди по преимуществу хапуги Мартины, жадюги, которые цепляются за жизнь тогда, когда надо гордо ее отринуть, это ключевая мысль Голдинга.
Правда, критики теряются в догадках, был ли он так мрачен от того, что был алкоголиком, или, наоборот, спивался от того, что был так мрачен. Сам он классический Хрюша, одинокий мальчик, всегда страдавший от непонимания, и в качестве учителя тоже. Не зря я всегда говорю, что учитель — единственная профессия, требующая безоговорочной любви к этому делу. Нельзя ею заниматься из-под палки — всех возненавидишь, и себя первого.
Может быть, только «Шпиль» у него относительно оптимистическая книга, где Джослин, главный герой, зодчий и настоятель будущего собора, вкладывает всю жизнь свою в это аскетическое служение шпилю, и все-таки ему дано перед концом изведать земную красоту. Единственный способ жить — это фанатически вложиться во что-то, такой выход сродни Камю отчасти. Но у Голдинга есть перед Камю то преимущество, что он все-таки писатель par excellence, он в меньшей степени мыслитель, зато очень убедительный и замечательный стилист. Из наших переводчиков его, конечно, лучше всего переводит Елена Суриц — то же лексическое богатство, сложный и мелодичный синтаксис, некоторая вычурность описаний и, конечно, яркость красок невероятная. Елена Суриц, пожалуй, рождена переводить именно Голдинга.