Множественные сны Эльфины Рейн (СИ)

– Я этого и не говорил, но…
– Никаких «но»! Я – всегда я, ясно тебе?
– То есть, во время предложения развлечься с Генри втроем тоже была обычная Эль? Ничего особенного, никаких «но»?
– А ты, смотрю, из тех, кому надо по десять раз все повторить? Разжевать, в рот положить? И тему какую выбрал, надо же… – Эль стесняться было нечего, она хищно улыбнулась, глядя в карие глаза парня: – До сих пор не можешь простить себе тот позорный слив? Убежал, поджав хвост… или тебе было так неловко, что до сих пор не забыл? Не парься, даже на скромных закрепощенных мальчиков найдутся желающие. Но вот на тех, до кого плохо доходит… повторю еще раз, де Веласко: это была я, просто позволила себе больше, чем обычно. Не хотела бы, не позволила, я вообще-то умею держать себя в руках.
В ответ Фаустино… рассмеялся!
Расхохотался даже, словно Эль выдала лучшую в мире шутку.
– Прости, – утерев слезы, сказал он. – Представил такой же разговор, но с моим неведением… я и так думал, что ты рехнулась, но сегодня бы точно рехнулся сам. Ты бы знала, как я устал тебя не понимать…
И Эль засмеялась тоже, потому что – чего душой кривить – это и впрямь было смешно. Фауст, пожалуй, первый человек, увидевший так много вариантов одной Эль, познавший все радости общения с ней. Раньше удавалось избегать лишних контактов, а вот с ним все не так пошло с самого начала. И сейчас… парень нравился Эль больше прежнего, не зря же она ему открылась, но нынешний «дефект» под именем Уго Лерой был из тех сволочных тараканов, что неизменно топчут все, что им нравится. Такие экземпляры не просто дергают понравившихся девочек за косы, а с изощренным удовольствием втаптывают их в грязь. И Эль хотелось сделать так же: ковырнуть в Фаусте все, что можно ковырнуть, благо слабые места его она успела изучить. Но… посмеяться над всем, что было, захотелось больше. Потому что такая ситуация с ней приключилась впервые!
И все пошло не по ее плану опять.
Может, таким образом Фауст переживал этот ворох новостей, но он не торопился возвращаться к Уго Лерою. Терпел столько дней, потерпит еще… вместо этого они с Эль углубились в прошлое. Фауст задавал вопросы, она отвечала, они опять смеялись, хотя уже не так, как в первый раз. Их странное веселье сходило на нет с каждым новым вопросом, потому что менялись темы и смыслы.
– Зачем ты извлекла меня?
– Решила, что ты на меня поспорил со своим Шарлем, хотела проучить!
– Боже! Первой моей мыслью было, что это как раз Шарль! А в баре?
– Ты удачно попался под руку, – усмехнулась Эль, лишь немного приврав. – Дай угадаю: ты решил, что я – коварная соблазнительница и собираюсь вытянуть из тебя информацию? Было бы что вытягивать, де Веласко!
Фауст глянул на нее с хитрецой:
– Такой вариант я рассматривал, да. Но решил, что соблазнительница из тебя никудышная.
– Поэтому ты побежал за мной, точно привязанный?
– У меня давно никого не было, а ты мне понравилась еще до первой встречи. Было любопытно, что за Эльфина Рейн такая, а потом… не знаю, ты казалась загадочной и не похожей на остальных. Этого хватило, чтобы побежать за тобой, да. Но если тебе интересно: я ни о чем не жалею и с удовольствием побежал бы за тобой снова.
Такое прямое и простое по своей сути признание Эль не понравилось, ведь ей стало неловко. А с неловкостью она боролась банальным образом:
– Да тебе бы к психологу, де Веласко. Любовь к эмоциональным качелям и девицам со странностями – это, скажу я тебе, звоночек.
– Есть чувство, что для меня уже все потеряно, – невозмутимо заявил Фауст. Он вообще с момента прихода сильно изменился: то стоял в дверях, весь такой напряженный, то сидит, расслабленный и даже довольный. Это малая толика правды его так разморила? То мучился в догадках, то вдруг все обрело смысл, и посмеяться можно, и говорить так легко и приятно. Заявления всякие там делать.
Эль уже краснеть начала от этих его заявлений!
– В любви мне еще признайся, – буркнула она. – Но сначала ведро дай, вдруг тошнить начнет, а из тебя уборщик посредственный, видела я, как ты тряпкой по полу возишь, еле слезы горючие сдержала…
 
В ответ Фаустино опять засмеялся:
– Черт, а мне ведь и правда это нравится!
Не выдержав, Эль запустила в него пакетом с едой. Пакет он поймал легко, не отрывая взгляда от лица Эль. И она вдруг поняла, что вот эта новая, информированная версия Фаустино, в разы опаснее предыдущей, запутавшейся и потерянной в невероятных фактах. Эль поняла, что прямо сейчас он попросту ей манипулировал, прощупал новый вариант Эль и быстро выявил слабость: симпатию к нему самому.
Тем удивительнее, что кто-то смог манипулировать им самим.
  
ГЛАВА 42
 
Их разговор все же коснулся главного: что сказал Уго Лерой?
И вновь внутри Эль поднялось это цунами из противоречий: с одной стороны, она искренне полагала, что глупо тратить усилия на ложь, это же думать надо, напрягаться… с другой стороны, симпатия к Фаустино творила свое нелогичное дело, порождая в душе раздрай. Фактически заставляя думать и напрягаться. Как лучше для него самого? Сказать или нет? Что обойти?
Пожалуй, давно уже Эль не штормило так сильно.
Обычно ей проще удавалось отпустить новую себя, тогда и чужое подсознание таяло скорее. Эль давно и сознательно построила жизнь так, чтобы ей было плевать. Она шла дальше, забывая все. Случались, конечно, моменты сложные, тяжелые, с которыми приходилось бороться, вступая в похожий внутренний конфликт, отвергая чужие принципы. Но раньше все было объяснимо, Эль боролась ради чьей-то жизни. Пожалуй, это была самая частая причина ее борьбы, ведь навредить кому-то было для нее настоящим кошмаром. Почти таким же отвратительным, как лицо матери.
А тут… причина в чувствах одного парня. Мелочь. Он же парень, переживет новости, не маленький. Эль ему не нянька… но ей было так нестерпимо жаль его за всю эту ситуацию, что она и по ночам спала плохо, все думала: рассказать или нет. Перебирала все «за» и «против», но так и не пришла к определенному выводу. Она боялась навредить. Непонятно, как информация о Бланке повлияет на Фаустино, Гай подозревал его в одержимости этим убийством и Эль, пожалуй, с таким выводом была согласна. Одержимость, возникшая из-за внедрения… как бы она не трансформировалась в нечто другое, еще более темное.
В итоге Эль ограничилась половиной правды.
Рассказала о внедрении, но не о главном, а о том, что проделали с Уго Лероем. Эль и Гай потратили много времени, выискивая внедренную часть в вечно дождливом и каком-то английском подсознании бывшего преподавателя. Эль было проще, ее тело отдыхало во время этих марафонов, а вот Гай умотался так, что спал потом двое суток. А ведь они еще и пленника в тюрьму вернули.
– Значит, внедрение точно было, – пробормотал Фаустино, выслушав Эль.
– Мы нашли источник, так что да. Это факт.
– Есть признаки, по которым можно опознать внедрившего. Все как с компьютерным кодом: язык программирования может быть один и тот же, но у каждого он все же свой. Как почерк.
Эль тяжело сглотнула.
Они с Гаем не были какими-то мастерами или следователями из Комиссии, все, что они смогли вычислить – это немыслимую идеальность проделанной работы. Они потратили чертовски много времени на поиски внедренной мысли, почти сдались… они едва смогли распознать, что мысль о признании не принадлежит Уго Лерою. Внедрение провел человек, близкий к самому гениальному искусственному интеллекту, если выражаться на понятном Фаусту языке.
Это был он сам.
Все вдруг получило объяснение, стоило Гаю озвучить свою страшную теорию. Они проверили Уго Лероя, они все увидели… и сделали неутешительный вывод. Фаусту внедрили мысль с Бланкой, он ее убил, затем гениально замел следы и все забыл. Кто-то заставил его забыть, но сделал это уже не так талантливо и идеально, как сам Фаустино. С огрехами, по которым Гай обо всем догадался.
Даже халатное расследование Комиссии, к сожалению, объяснялось до скрежета зубовного просто: отец Фаустино возглавляет отдел мыслителей. Он мог прикрыть сына собственноручно, а быть может, до него и не дошли эти сведения, и рядовые работники страшной и всемогущей Комиссии не захотели связываться с чем-то таким грязным, запутанным и потенциально опасным, замяли все на корню. Тем более, у них на руках было удобное признание, напрягаться не пришлось.