Когда ты перестанешь ждать (СИ)

    Я ковырялся в летнем салате, пытаясь подцепить вилкой скользкую помидору, и думал. Хвастать родителями в нашей, мальчишеской среде не принято, но может, ими можно похвастать хотя бы перед девчонкой. Скажем, перед Клюквой. Наверное, она поймёт и даже будет завидовать... нет, нет, лучше не надо. Родители - не та вещь, которую так легко украсть, но вдруг эта малолетняя ведьмочка владеет рецептом какого-то особенного приворотного зелья для мам и пап?..
    Они очень разные, могут долго и нудно спорить из-за каких-нибудь мелочей, но в больших вопросах потрясающе единодушны. Что позволило им сохранить эту непохожесть и единодушие в течение многих лет? И это не просто привычка: мама иногда просто не знает, что делать с очередным папиным увлечением, а отец говорит, что мама - как кошка (разумеется, не чёрная): мягкая, пушистая, но не стоит забывать, что коготки там, в лапках - огого!
    Не знаю, можно ли это назвать любовью, я ещё слишком юн, чтобы понимать такие вещи, но друг с другом им не бывает скучно абсолютно никогда.
    Так, в задумчивости, я доел завтрак и смекнул, что пора бы уже линять.
    - Куда ты собрался в такую рань? - поинтересовалась мама, когда я, стараясь поменьше привлекать внимания, сгребал в рюкзак остатки завтрака. Там были вполне зачётные бутерброды с ветчиной на листе салата, которые я старался сохранить в целости и в приемлемом для того, чтобы перекусить перед дорогой обратно, количестве. Воду можно купить по дороге, бутылка кока-колы будет очень кстати.
    - В Котий загривок, мам, - ответил я как можно беспечнее.
    Мама, прищурившись, смотрела на меня.
    - А подробнее?
    - Ну, какая разница? Прокачусь до залива...
    - Должна же я знать, под какой ёлкой искать моего сына?
    Я сдался. Когда ведёшь неравный бой, иногда это самый верный способ заслужить помилование.
    - Где-нибудь в районе Земляной норы.
    - Это же то место, где покончил с собой тот странный мальчик... что это? Что-то вроде паломничества?
    - Нет, мам, - я угрюмо посмотрел на неё. - Ты говоришь так, будто это плохо.
    - Но там погиб человек!
    - Я тебе это и пытаюсь сказать. Нельзя об этом говорить так, как будто там подпольный притон с... ну, я не знаю, с покером и алкоголем.
    - Пусть едет, - сказал папа. Он появился из комнаты с какой-то книгой под мышкой, привлечённый ароматом кофе. На столе специально для него стояла початая бутылка сливок. В отношении мамы папа славился необычайной пунктуальностью и выходил к завтраку в строго определенное время. Он знал: стоит чуть-чуть замешкаться, застанешь ненаглядную за маникюром, выщипыванием бровей или ещё какой ерундой, от которой женщину отвлекать себе дороже. Иногда мне становилось интересно - занимается ли тем же самым Сашка? Эта девочка, казалось, в принципе была неспособна на легкомысленные поступки, и я во время наших встреч украдкой поглядывал на её руки. Ногти были аккуратные и ровные, хотя и без следов лака и прочей чепухи.
 
    - Но дорогой, там же погиб человек!
    - Там уже побывал шериф. Не думаю, что там остались... кхм... какие-то следы, - он пытался что-то донести до мамы, но иногда она могла быть ужасно непробиваемой. - Если это поможет тебе, сын, разобраться в себе, то езжай.
    - Спасибо! - сказал я и выскочил за дверь, пока тревожные сигналы не слились в один большой звон. Мало кому по душе присутствовать при споре родителей, особенно если ты являешься ему причиной.
    Когда едешь на велосипеде, мир преображается. Учишься видеть тропинки, свернув на которые дорогу можно завязать в забавный узелок, соображаешь, где выставить ногу и вжарить по тормозам, чтобы выписать в пыли залихватский разворот. Это весело, ты будто врастаешь в раму, становишься этаким механическим кентавром с цепными мышцами и цифрами спидометра на сетчатке. Когда едешь верхом, мир тоже имеет свойство меняться. Только на этот раз у лошади часто оказываются свои предпочтения, и твоя забота в лесной местности - следить, чтобы твоя же собственная голова не познакомилась с какой-нибудь низко торчащей корягой. Особенно если конь на пути в конюшню, которую он любит куда больше прогулок по лесу, и даже больше цветов чертополоха, которые ты позволяешь ему срывать дорогой (жри этот чертополох сам, если хочешь, а я домой...)
    Когда я начал заниматься верховой ездой, что-то стало меняться в моих отношениях с двухколёсным другом. Казалось, будто рама слегка вибрирует, приветствуя хозяина - так же, как лошадь фыркает и утыкается тебе носом в руку. Лошади ужасно пугливы и к тому же достаточно плохо видят. Их может испугать изгиб молодой осинки, большой жук, пролетевший перед мордой, и даже твой собственный зевок... особенно, если всадник незнакомый. Со временем я научился видеть места, которые лошадиные чувства могут принять за что-то другое (в городе таких полно, будьте уверены!), и казалось ужасно странным, что мой велосипед пролетает их без доли сомнения: эти истекающие машинным маслом склизкие механизмы, которые громко рычат, если их разбудить; откосы сарая что, крылья гигантского дракона, а если присмотреться, видно сколы рыжей черепицы - натурально чешуя! Я восхищался храбростью стального коня и поглаживал рукой рукоятки руля, постукивал пальцами по звонку в благодарность за примерное поведение.
    Как-то раз я спросил у Джейка, как у него ведёт себя новый двухколёсный друг. Ведь у него такое громкое название: "Аваланч", то есть "Лавина", и норов у него должен быть соответствующий.
    - Это же велик, - ответил Джейкоб, осклабившись. - Как ему ещё себя вести? Когда я кручу педали - он едет. Когда поджимаю ноги - валится на бок.
    Тогда я понял, что что-то не так в моём взгляде на мир.
    По ту сторону оврага меня ждала Александра. Я остановился, почувствовав передним колесом выгнутую спину моста. Мы знали Сашу как великолепную велосипедистку. Это не просто преимущество - это целый повод влюбиться. В сравнении с ней - в зелёной кепочке, повёрнутой козырьком назад, в тёмных очках и верхом на белой, как снег, "Мериде" - прочие девчонки казались курицами, которые могут только вперевалочку следовать черепашьим шагом от курятника к кормушке. Я уверен, что никто даже не пытался с Сашкой заигрывать: отпугивала её необщительность, прямой и как будто в чём-то обвиняющий взгляд карих глаз, неспособность воспринимать юмор.