Никто не знает тебя

Маркони действительно уловила суть, но не настолько, чтобы приблизиться к истине.
— Ага, — едва заметно ухмыльнулась детектив, — проверяешь мои социопатические наклонности.
Гретхен промолчала, но ее молчание говорило красноречивее всяких слов. Любой человек, способный сложить в уме два плюс два, догадался бы, что Маркони не социопат. Гретхен интересовало иное — отношение Маркони к жизни. Именно здесь таилась масса разнообразнейших вариантов.
Вдруг Маркони из тех копов, которые превыше всего ценят верность? Которые не моргнув глазом помогут напарнику избавиться от трупа, но и в ответ будут ждать безусловной преданности?
Понимая все выгоды дружбы с подобным человеком, Гретхен не собиралась отвечать ему взаимностью — вот еще, энергию вхолостую расходовать. Если б ее приперло, она без зазрения совести толкнула бы самого верного наперсника под автобус, лишь бы тот не путался под ногами.
Многие наверняка сочли бы ее бессердечной, однако Гретхен, прекрасно зная все свои недостатки и странности, притягивала людей, избегавших попадать под колеса общественного транспорта.
И раз уж Маркони до сих пор не вызвала у нее лютой ненависти, можно было надеяться, что рассудительности в ней намного больше, чем у ее предшественников. А значит, она должна сообразить, что, если ей хочется вытянуть из Гретхен информацию — разумеется, ей хочется, — ей не следует докладывать Шонесси о каждом мало-мальском чихе своей подопечной.
И хорошо бы пролить свет на этот вопрос раньше, чем Гретхен с головой погрузится в расследование.
Гретхен стрелой промчалась на красный, но Маркони лишь задумчиво кивнула и спросила:
— Думаю, мы достигли бы лучших результатов, если бы ты заранее предупредила, что будешь меня изучать.
— Ошибаешься. Тогда все пошло бы насмарку.
Люди, знающие, что за ними наблюдают, обычно идут наперекор своей природе, поступая так, как, по их мнению, от них ждут наблюдатели. Хотя Гретхен, поднаторевшая в экспериментах над напарниками Шонесси, конечно, умела распознавать черты неестественного поведения испытуемых.
— Тебе не терпится побежать к Шонесси и обо всем доложить?
Кривоватая ухмылка.
— Не-а.
— Слабо верится.
— Куда мы направляемся? — вновь спросила Маркони, но Гретхен, словно не слыша ее, загадочно произнесла:
— Я собираюсь признаться.
— И что? У меня душа должна уйти в пятки?
— А то, — хищно усмехнулась Гретхен, обнажая острые передние зубы.
Маркони закатила глаза:
— Твое признание как-то связано с тем, что тебе наплевать на виновность или невиновность Виолы?
Неожиданно для себя Гретхен слишком безрассудно срезала угол — и вдогонку «Порше» полетело сбитое у припаркованной машины боковое зеркало. Фигня. Не машина и была, колымага старая. Однако взгляд, брошенный ею на Маркони, давившуюся от смеха, продлился чересчур долго, и она едва успела ударить по тормозам, чтобы не сбить мамашу с коляской. «Интересно, — мелькнуло в ее голове, — а ребенок так же забавно кувыркался бы в воздухе, как и боковое зеркало?»
— В точку, — хмыкнула Гретхен, не желая признавать правоту Маркони, и, игнорируя метавшую громы и молнии родительницу, втопила в пол педаль газа. — Меня не особо колышет, кто убил Клэр Кент.
— Потому что Виола психопатка и мир станет немного безопаснее, если она окажется за решеткой? — безмятежно, словно не стремясь утереть Гретхен нос, предположила Маркони.
— Тот, кто ее подставил, все рассчитал правильно.
Взял и убил двух зайцев одним выстрелом. Точнее, ножом.
— А может статься, что Виола не психопат? — допытывалась Маркони. — Что ее психопатия такая же инсценировка, как и подстава с убийством?
— Нет, — тряхнула головой Гретхен. Мысль здравая, но в данном случае совершенно неприемлемая. — Виола — психопатка чистой воды. Я не профессионал, но зуб даю, рано или поздно эта девочка, если, конечно, не упечь ее за решетку на всю оставшуюся жизнь, непременно кого-нибудь ухайдакает.
— Но есть одно «но», — подстегнула ее Маркони.
— Но есть одно «но». Виола может оказаться психопаткой и одновременно придурковатой размазней. Одно другому не мешает. И будь я убийцей Клэр Кент, я непременно бы этим воспользовалась и, не раздумывая, подставила бы девочку.
 
— Это тебе ничего не напоминает, а? — спросила Маркони до театральности простодушно. — На ребенка возводят напраслину только потому, что он ненормальный.
Гретхен изо всех сил сжала руль, прикусила щеку и успокоилась, только когда рот ее наполнился кровью.
— Я польщена, — холодно произнесла она, — что ты не пожалела времени и ознакомилась с моим досье.
— Люблю почитать на ночь что-нибудь легонькое, — беспечно отозвалась Маркони.
Гретхен это совсем не понравилось. Маркони не понимала, что играла с огнем. Не соображала, как мало Гретхен требовалось, чтобы взорваться и не оставить от детектива мокрого места. Всю жизнь Гретхен, словно канатоходец, шла по натянутому до предела канату, зная, что один неверный шаг, один миг помрачения рассудка — и она ринется в пучину безумия, и Шонесси одержит победу. И окончательно уверится в том, что она монстр, как он и предполагал.
Ах, Маркони, Маркони! Разве можно тыкать острой палкой в разверстую рану и не задумываться о последствиях?
— Я хотела посмотреть, как выглядят ее внутренности, — процедила Гретхен.
Эпатаж всегда действовал отрезвляюще на тех, кто старался загнать ее в угол. Возможно, Маркони просто стоит напомнить, что умение Гретхен подавлять свою свирепую натуру отнюдь не превратило ее в милого и пушистого котика.
— Но из этого не вытекает, что именно ты вскрыла тетушку, как консервную банку, — благодушно парировала Маркони.
Гретхен задохнулась от изумления. То же самое она когда-то говорила Шонесси. То же самое внушала себе. Она не верила, что ее маленькое восьмилетнее эго нашептало ей убить тетю Роуэн, но время шло, Шонесси не выпускал ее из виду, и в ней зашевелился червячок сомнения: почему ее не арестовали, если улики против нее и вправду были настолько сильны, что вопрос о ее невиновности ни разу не поднимался? Не хватило доказательств?
Гретхен никогда не заглядывала в папку с материалами по своему делу. Даже теперь, когда у нее хватало влияния и власти потребовать их и скрупулезно изучить. Созданный ею мир крутился вокруг убежденности Шонесси в том, что она убила тетю. Разрушь она эту убежденность — что тогда станется с ее жизнью? Жизнью, которой она наслаждалась?
— И вообще не о тебе речь, — добавила Маркони, деликатно выкидывая белый флаг и намекая, что до нее дошло: если Гретхен не испытывает особых эмоций, ее душевные раны все равно кровоточат, особенно когда их растравляют. — Речь о Виоле: почему она взяла на себя вину за убийство Клэр?
«Обо мне заговорят!»
— Чтобы покрасоваться. Девчонка та еще выпендрежница. Признание вины для нее не тяжкий крест, а способ прославиться.
Маркони задумалась:
— Поэтому, на твой взгляд, копы так быстро и отыскали нож?
Гретхен кивнула:
— Полагаю, да. С другой стороны, почему бы ей в таком случае не остаться рядом с телом? У нее была уйма времени наиграться с Клэр, но вместо этого она сразу убивает ее, наносит десяток лишних ударов, чтобы представить все как кровавую резню, возвращается в комнату, нарочито плохо зарывает в белье нож и ждет приезда полиции. Это никак не вяжется ни с ее прежними злодеяниями, ни с ее психопатией.
— Кроме того, Виола — садистка, — сказала Маркони. — Она непременно помучила бы жертву, прежде чем убить ее.
— Руку даю на отсечение — девочка вначале разбудила бы мать и только потом зарезала. Одно это, об остальном я и не упоминаю, приводит к мысли, что Виола не причастна к убийству.
Но почему Виола молчит и ничего не отрицает? Возможно, размышляла Гретхен, девочка понимает, что ей никто не поверит. Останки животных, синяки на телах братьев, заключения психологов, растиражированные после убийства, — все указывало на нее. Выдвинутые против нее доказательства были намного более вескими, чем доказательства вины Гретхен. А люди до сих пор осуждающе тыкали в Гретхен пальцем, полагая, что ей удалось выйти сухой из воды.