Игра

Бретт слышит все эти звуки – яркую симфонию Бронкса – но не слышит Крейга.
Он прижимается лбом к двери, раскрасневшейся кожей к прохладе потрескавшейся краски и говорит:
– Ладно, мужик, ты меня раскусил. Не помню, что случилось после хоккея, я был чертовски пьян, но, должно быть, я сильно облажался. Признаю. Я пытался спровоцировать тебя и, наверное, зашел слишком далеко. Я просто слегка подшутил над тобой, и теперь ты делаешь то же самое со мной, правильно?
Неправильно. Эта мысль настолько явственно звучит в голове Бретта, что на долю секунды ему кажется, что он в самом деле слышит ее через дверь.
Неправильно, потому что это не пранк, и ты знаешь это. Ты знаешь Крейга. Ты знаком с ним почти всю свою жизнь.
А вот это правда. И за все это время Крейг ни разу не избегал стычек. Крейг никогда не плел интриг. Напротив, сжав кулаки, он бросался разбираться со своими проблемами, не позволяя себе такой роскоши, как рациональное мышление.
Положа руку на сердце, может ли Бретт представить себе Крейга, который изображает рану на голове кетчупом торговой марки известного супермаркета, заклеивает себе рот изолентой и привязывает сам себя к обшарпанному стулу, перед камерой, установленной на таймер?
Нет, такого Бретт не может представить. Сама мысль об этом смехотворна, впрочем, как и мысль о том, что его друг в самом деле, как тот обреченный коп из «Бешеных псов», привязан к какому-то стулу и одет только в джерси «Рейнджерс» и трусы.
Да, фотография есть, она в телефоне Бретта, но это почти ничего не значит. Не в эпоху фотошопа. Есть сообщение, которое следует обдумать. Человеку, которого ты любишь больше всего на свете, грозит опасность. Если бы это было так, то – боже упаси! – на фото должна была бы быть Келли.
Это была бы Келли.
Правильно?
Бретт продолжает мысленно собирать воедино повествование, ту самую отвратительную историю, которая уже два дня не дает ему покоя, а собственное воображение заполняет пьяные пробелы. Субботний вечер в «Мэдисон Сквер Гарден», они вдвоем на верхнем ряду, или в соседнем баре после финального свистка. А может, они просто завернули в подворотню, чтобы отлить на морозе. Это не важно. Важно только то, что разговор начался и стал неловким. Бретт, будучи в стельку, становился неадекватным, и все закончилось тем, что Крейг надрал ему задницу. Такое случалось и прежде. Ладно, в предыдущий раз они были подростками, мальчишками, которые пытались перепить весь мир, и после того случая Крейг всегда сдерживал свои кулаки, однако это могло произойти еще раз. Текила из каждого вытаскивает на свет самые неприглядные человеческие качества.
И тут Бретт начинает что-то вспоминать, слова, всплывшие из той черной дыры в памяти, слова, выплюнутые с таким отвращением, что голос его друга становится почти неузнаваем.
– Ах ты, змея! Ты мерзкая гребаная змея! Ты грязный, лживый, мелкий…
– Хватит! – Застыв в коридоре, Бретт весь сжимается от охватившего смертельного стыда. На этом воспоминание обрывается – если это действительно воспоминание, и этого достаточно, чтобы утвердиться в своих худших опасениях. Крейг не захотел видеть его после такого предательства, не захотел в понедельник переступать порог одного с ним здания, из-за чего останется без работы.
Значит, это и есть наказание для Бретта. Вымогательство – просто и понятно.
– Не делай этого! – умоляет Бретт. – Все должно было быть по-другому. Это была всего лишь тупая шутка, не более. Я тебя разыграл. Разыграл по-дурацки…
Игра. Не закончив последнее предложение, он достает телефон и еще раз просматривает последнее сообщение. Ему сказано купить телефон. Одноразовый телефон. Что-то сделать на сайте. Полчаса, отведенные на это, истекут через три минуты.
– Ну и что будет дальше? – спрашивает он у двери, убирая телефон обратно в карман. – Насколько далеко ты готов зайти? Начнешь присылать мне свои отрубленные пальцы ног? Отвечай!
Он совершает машинальное движение, нечто такое до смешного простое, что до этого момента ему даже в голову не приходило попробовать. Впервые с тех пор, как старый чудак внизу впустил его в подьезд, Бретт нажимает на ручку входной двери Крейга, и она легко поддается.
 
Он наблюдает, как дверь открывается внутрь, двигаясь с жуткой бесшумной грацией, как будто сломаны петли. Это уносит Бретта к воспоминаниям из детства, в дом с привидениями на ярмарке.
– Крейг? – зовет он, потому что так принято, когда заходишь в дом, а не потому, что ожидает ответа. Он и не надеется на ответ, потому что теперь видит, что дверной косяк поврежден. Стальная пластина замка погнута и болтается на одном винте. Деревяшка под ней, та часть косяка, в которой держались винты, треснула и раскололась. В дверь ударили чем-то тяжелым, выломав замок. В темноте коридора он не мог этого разглядеть, но теперь, когда дверь открылась, – а внутри включены все светильники, несмотря на ранний час, Бретт замечает на деревянном полотне одинокий отпечаток ботинка.
На какое-то мгновение возникает непреодолимое желание сбежать, но он берет себя в руки и делает шаг вперед, в квартиру, все сильнее чувствуя внутри стылую пустоту. Он не закрывает дверь – не хочет оказаться в ловушке, что просто нелепо, потому что он вообще не верит в это все. Ведь так?
Квартира Крейга такая же, какой он ее помнит. Не совсем дно, но тем не менее холостяцкая берлога. Запах стоит, как в пещере, где разлили каплю «Брюта» [14]. Это среда обитания взрослого мужчины с интересами подростка, такие, как правило, не способны на длительные отношения, и здесь царит такой бардак, какой Бретт ни за что не потерпел бы в своем доме. Открытая коробка из-под пиццы, полная корок, пустые контейнеры Dunkin’ Donuts. Ни рамок с фотографиями на стенах, ни безделушек, ни памятных вещей. Только банки из-под пива на кофейном столике, рядом – без шуток – бутылка лосьона, рулон неиспользованных кухонных полотенец и несколько порнографических журналов.
От этого зрелища Бретту становится не по себе, а щеки начинают гореть. Неужели люди до сих пор покупают порножурналы? Он решается бросить взгляд на обложку лежащего ближе к нему – того, что не открыт на развороте. The Girls of Penthouse, сентябрь/октябрь 1999. Да это к тому же старые фавориты.
И Крейг думает, что Бретт должен в это поверить? Что дверь распахивается, он сидит тут со спущенными до лодыжек штанами и дрочит на журнальчик, хранившийся у него двадцать лет, который купил, пока Бретт был в колледже. Первоначальное смущение Бретта трансформируется в жалость, но это по-прежнему не укладывается у него в голове. Это все слишком… почему-то слишком неправильно. Как будто декорации. А это что, кровь на спинке дивана? Конечно, кровь, около дюжины идеальных капель размером с пенни. Он качает головой. Ни за что. Не куплюсь.
Бретт испуганно вздрагивает от вибрации в кармане пальто. Еще одно сообщение, на этот раз короткое:
«ВРЕМЯ ВЫШЛО.
ПРОДОЛЖАТЬ?»
Он качает головой, убирая телефон в карман.
Если быть беспристрастным, он понимает концепцию отрицания. Даже где-то глубоко внутри осознает, что как раз сейчас может это испытывать. Возможно, так и есть. Он оценивает ситуацию критически, но это, безусловно, лучше, чем впадать в истерику. Быть скептиком куда безопаснее, чем доверчивым. Он усвоил это еще со школы.
Итак, что же здесь произошло? Застать мужика со спущенными штанами – значит позволить злоумышленнику получить преимущество, но дальше что? Неужели Бретт должен поверить, что они – кто бы эти они ни были – ударили Крейга по затылку пистолетом, как делают в кино, а затем спустили на лифте и затащили более девяноста килограмм бессознательной туши в багажник какой-нибудь машины? А может, они вывели Крейга из здания под дулом пистолета или старого банана в кармане пальто? Хоть мы и в Бронксе, но такой подвиг представляется довольно сомнительным, учитывая, что находится напротив этого здания…