История Ирэн. Гнев (СИ)

— Так ты поможешь Кирюше? — похоже сестра не собиралась отступать
Ставровский поглядел на сестру: — А что? Можно и её использовать, с такой-то настойчивостью. Так и быть он предложит племяннику выбор, а сестра пусть тоже «поработает» на воплощение его целей.
Вслух сказал:
— Лиза, я помогу Кириллу, но и ты мне помоги. На майские сезоны в столицу собирается Ирэн Виленская. Ты же понимаешь кто на самом деле виноват в том, что случилось с Кириллом?
Графиня Балашова даже в лице поменялась, когда услышала про Ирэн.
— Снова эта женщина! Что надо сделать? — голос графини был полон злобной решимости
— Ничего особенного, просто всем рассказать, что она такое на самом деле, — князь снизил голос до шёпота, — и пусть почувствует, как в столице «ей все рады». А Кириллу скажи, пусть заканчивает пить, да с распутными девками гулять в офицерском клубе. Через три дня жду его у себя.
Графиня радостно закивала:
— Конечно, Костя, конечно
А про себя подумала:
— Ко всем съезжу, устрою этой Виленской «тёплый» приём. Ишь в столицу она собралась…
* * *
В этот же день. Москов. Покои фрейлины императрицы Елизаветы Тумановой.
В комнаты главной фрейлины императрицы внесли большой ящик. Елизавета, как и все женщины, любила подарки, но даже не представляла, что там может быть внутри. Сначала принесли письмо, отправителем значилась Ирэн Лопатина.
— Надо же, не называет себя Виленской. Интересно, — подумала Елизавета.
Само письмо ей понравилось. Порадовало то, что она не ошиблась в удалённой оценке этой женщины, та сразу поняла то, что было НЕ написано в письме Елизаветы.
Когда открыли ящик, то обнаружилось, что внутри, как в матрёшке, много разного размера шкатулок.
Елизавета начала с самых верхних. И вскоре позабыла обо всём. В каждой шкатулке лежали наборы, так называемых, кримов, и к каждой шкатулке были приложены аккуратно написанные листы с инструкцией. Елизавета открывала баночку за баночкой и не хотела расставаться ни с одной из них. Ну и что, что у неё нет личной жизни, и нет кого-то для кого ей хотелось бы быть красивой. Елизавета отлично понимала и осознавала все свои недостатки, но главное, что она хотела быть красивой для себя. Когда она смотрела в зеркало ей не нравилось то, что она там видела, но каждая женщина верит в чудо и пусть хоть чуть-чуть, но, если кожа станет чуть более нежной, или чуть более гладкой, это уже приятно. Она так увлеклась, что забыла про время. Ей уже полчаса как надо было быть у императрицы.
Дверь распахнулась, и императрица сама вошла к своей подруге.
— Ну и чем ты так занята? — судя по голосу Мария Алексеевна пребывала в прекрасном расположении духа. Увидела открытый короб, его сложно было не заметить, подошла, с любопытством заглянула внутрь:
— А что это у тебя за баночки?
Елизавета поняла, что показать императрице кримы получилось даже лучше, чем она хотела:
— Маша, это называется кримы, и они созданы для женской красоты.
— Да? — немного ревниво переспросила императрица, — и как же?
— Да вот же посмотри.
И Елизавета стала показывать те, с которыми уже разобралась.
— Смотри, вот эти для увлажнения кожи, — взяла Елизавета в руки фарфоровые баночки с видами столицы, закрытые розовыми крышками, — а вот эти с зелёными, от морщин, а вот эти, — Лиза показала баночки с синими крышками, — от родовых пятен и веснушек.
Императрица смотрела на баночки жадными глазами:
— И откуда же эти волшебные кри… как ты говоришь?
— Кримы, — подсказала Елизавета, вздохнула и, очень аккуратно сказала, — они из Никольского уезда, делают на фабрике Лопатиных.
Мария Алексеевна, услышав неприятно знакомую фамилию, поджала губы и положила баночку, которую держала в руках обратно в шкатулку.
— Мари, ну что ты, — Елизавета постаралась вернуть то приятное настроение, в котором императрица пришла.
— Лиза, ты знаешь, я не хочу ничего слышать про эту женщину и про её семью, — императрица «похолодела» лицом.
Елизавета часто видела такое выражение, оно возникало тогда, когда императрица больше не желала о чём-либо разговаривать.
 
Да, — подумала Лиза, — будет непросто. А вслух сказала:
— Думаю отдать вот этот крим Надежде Столич, а то она уже устала замазывать свои веснушки, а себе оставлю вот эти розовенькие. Мыло раздам каждой по кусочку, может начнут пахнуть приятнее.
Елизавета сморщила нос, императрица не сдержалась и хихикнула, а потом обе женщины рассмеялись. Напряжение спало.
— Ну и отдай, а мы посмотрим, действительно ли эти кримы так чудесны, как написано.
Мария Алексеевна снова сделала серьёзное лицо и сказала:
— Ладно, собирайся и приходи на ужин, я пока пойду к детям.
С этими словами императрица вышла из комнаты, а Елизавета заметила, что одна баночка с голубой крышкой пропала.
Позвала слугу и приказала отнести в покои императрицы и положить на туалетный столик красиво написанные листы с инструкцией.
* * *
А в это же время баронесса Елена Михайловна Виленская входила в приют у церкви Св Елены. Ей было плохо, она чувствовала, что с потерей племянника она в скором времени потеряет и брата, тот тоже бросит её и снова уйдёт к этой ужасной женщине. А ведь он обещал, что разведётся, говорил, что император подписал развод. Куда делся тот доверчивый мальчик, которого она растила после смерти родителей? Почему он стал так жесток к своей сестре?
Прислал законника, тот такие вопросы задавал, как будто она умалишённая… Внезапно баронесса остановилась:
— А вдруг он действительно решил отправить её в дом скорби? О нет! Что же делать?
С этими мыслями баронесса зашла в церковь. Её узнали, и одна из монахинь пригласила её пройти к настоятельнице монастыря, при котором был расположен приют и церковь. Елена Михайловна любила с ней беседовать. После разговоров с этой женщиной разум всегда прояснялся и сразу становилось понятно, что надо делать, а чего не надо. Вот и сейчас она нуждалась в наставлении.
Разговор с настоятельницей начался как обычно, сначала та ласково поинтересовалась, что сегодня тревожит баронессу, речь её была плавной, доброй, спокойной. Но постепенно монахиня стала повышать голос, в нём появились властные интонации, речь стала отрывистой, рваные фразы звучали всё жёстче и жёстче, пока наконец монахиня не нависла над побледневшей женщиной и спросила низким вибрирующим голосом: — Чего у бога просишь?
Баронесса растерялась и слова застряли у неё в горле, а настоятельница ещё громче спросила, почти прорычала: — Чего у бога просишь?
И вдруг изо рта у Елены Михайловны, к её полному ужасу, вылетело: — Хочу, чтобы брат вернулся и жил со мной в доме, уважал меня… и племянник с нами.
Но настоятельница, всё так же нависая над несчастной баронессой, прошипела:
— Так не получится, выбирай!
И Елена выплюнула из себя: — брат…
И разрыдалась, закрыв лицо руками. А настоятельница стала гладить её по голове и снова говорить с ней ласковым тоном:
— Ну всё-всё, вот всё и решилось, теперь всё наладится, сейчас пойдёшь домой и жди. К тебе придут и всё скажут.
Проплакавшись, баронесса действительно почувствовала облегчение. Решение принято и почему она раньше этого не поняла, что ей не нужен никакой племянник, шлюхино отродье, не будет его и Серёжа снова будет уважать сестру, она же одна у него родная.
И «просветлённая» баронесса Виленская поехала домой.
Несчастная женщина с неустойчивой психикой, она не понимала, что ею умело манипулируют, применяя техники, которые, пожалуй, только Ирина смогла бы назвать, потому как все эти «качели», которые баронессе устроила настоятельница, это часть «программы», которую спустя двести лет назовут нейролингвистическое программирование (НЛП).
После отъезда баронессы настоятельница отправила записку в дом в Столешниковом переулке.
Чарльз Уитворт, прочитав послание, сжёг его и посмотрев на человека, сидящего напротив сказал: