Пробуждение. Пятый пояс (СИ)

Но шёл хорошо, я не слышал его, не ощущал восприятием, узнал о том, что нужно готовиться только с подсказкой от Дараи. Выходило, что убийца уже стоял за дверью, а я всё ещё не видел его печатей. И это было проблемой.
Толкнул Пересмешнику осторожную мысль:
— Придержи его и сними амулеты.
Мы стояли в углу комнаты, прикрытые формацией из трёх Флагов, кровать, на которой я, вроде как, спал, тоже была накрыта пеленой формации, другой, не позволявшей вошедшему понять, что там никого нет.
Пересмешник кивнул и вдруг исчез, похоже, используя амулет невидимости. Через миг исчезла и пелена маскировочной формации.
Я не успел ни изумиться, ни рявкнуть, как меня обдало жаром опасности.
Ощущая, как опаздываю, ничего не успевая сделать, выгибаюсь, рву левую руку вверх, ставя её на пути самого жаркого ветра.
Звонко звякает, а руку сотрясает.
Убийца уже здесь, внутри, каким-то образом просочившись сквозь дверь или стену.
А я по-прежнему ничего не вижу.
Не впервой, но ярость туманит голову.
— Пересмешник!
Вспыхнувшие печати бросают того на колени. Хитрый ублюдок.
В меня бьёт десяток острых голубых жал и смертоносный клинок.
Его я снова встречаю наручем, остальное оставляя на Покров и амулет Защиты, в ответ выплёскиваю из себя духовную силу и стихию, заполняя ими комнату, очерчивая ей стремительную фигуру.
Змеи вцепляются в ноги убийце, а я делаю выпад возникшим в моей руке Пронзателем.
Невидимку сносит с ног, кусками проявляя его тело, отшвыривает к стене, через миг дверь разлетается в щепки, а Дарая упирает меч в горло хрипящему убийце.
Наши глаза встречаются.
— Наниматель, мне убить его?
Её холодный тон внезапно напомнил мне Амму. Это ведь её любимый вопрос в любой ситуации.
Амма и Кирт, которые были ограничены в Возвышении, а сбросив это ограничение, стремительно набирали силу. А ещё они были родом отсюда, из Пятого пояса. Как быстро и какую силу они обретут, когда я перетащу их сюда?
Убийца вдруг захрипел, забился в конвульсиях, заставив меня выругаться. Он под Указом и его провал стал условием его смерти. Я вижу эти печати, но не успеваю!
Приказал:
— Срежь с него амулеты!
Меч Дараи осветился голубым и трижды черкнул по бьющейся под её ногами мутно-серой фигуре. Прямо под шеей. Муть невидимости тут же ушла, а над головой убийцы проявились печати.
Я потянулся к ним.
Времени подбирать мягкий подход, если я хотел оправдать затраченные усилия и заполучить слугу, не было. Я надавил, выплеснул из себя силу души, ещё и ещё, добавил второй, а затем и третий цвет, зачерпнув из сгустка силы Виостия. Через мгновение все печати, что висели над умирающим, просто смело, смыло, растворило потоком моей силы.
Я Рывком ушёл через половину комнаты, падая на колени и вбивая кулак в грудь убийце:
— Живи!
Его выгнуло ещё раз, дёрнуло, едва не нанизав на меч Дараи, а затем до него и его тела дошло, что боли больше нет и ничто не заставляет его корчиться. Он изумлённо хекнул, замер и вывернул шею, пытаясь увидеть меня.
Я же встал на ноги, сделал шаг назад, позволяя ему встретиться со мной взглядом, и негромко сообщил:
— Похоже, твой наниматель подстраховался на случай твоего провала. Ты не смог убить меня, и контракт убил тебя. Повезло тебе, что я хороший лекарь.
— Уб-бил?
Дарая снова упёрла ему меч в горло, прорезая кожу и пуская ещё один ручеёк крови:
— Лежать! И не смей даже думать о Покрове!
Да ещё и добавила сверху своей силой, вбивая его в пол.
Я с усмешкой добавил лжи:
— Можешь считать, что ты умер, но я сумел заставить твоё сердце биться вновь. Для контракта и нанимателя ты умер, теперь только от тебя зависит, умрёшь ли ты на самом деле.
Убийца облизал губы, не в силах оторвать от досок пола даже головы, скосил глаза на меня и спросил:
— Что нужно делать, господин?
Дарая фыркнула:
— Пф! И мозги есть. Где они были, когда ты припёрся сюда?
Он молчал, не отводя от меня взгляда, и я сообщил:
— Год службы за попытку убить меня.
Внезапно раздался ещё один голос:
 
— Не вздумай! Лучше сдохни свободным ему назло. Эй, Дарая, опусти меч ниже и всади ему сталь в средоточие.
Мне не нужно было оборачиваться, чтобы знать, кто это предложил. Пересмешник. Очухался от своего предательства.
— С радостью, — процедила ему в ответ Дарая, но даже не повернула к нему головы, — но не ты мой наниматель. И с чего ты вообще лезешь не в своё дело?
— В своё. К чему рядом с господином убийца?
Я оборвал его:
— Молчать.
Он послушался, лишь скривил губы в подобии улыбки за моей спиной. И эта ухмылка вдруг взбесила меня до невозможности. Я развернулся, впился в него уже взглядом. Ухмылка вживую, а не через восприятие Предводителя была ещё отвратительней. Я скрипнул зубами, а затем шагнул к нему. Раз, другой, третий, остановившись, лишь когда между нами осталось расстояние вытянутой руки и ещё немного.
С трудом разжал стиснутые зубы, заставил шевелиться непослушные, словно чужие губы, спросил:
— Так значит, ты хочешь быть свободным? — не услышав ответа, ухмыльнулся сам. Упрямый дарс. Коротко приказал. — Можешь говорить.
Он тут же процедил:
— Кто не хочет быть свободным?
— Но ты заслужил своё наказание.
— Я так не считаю.
Символы языка Древних то и дело наливались огнём над его головой, но на его лице это не отражалось — он великолепно справлялся с болью наказания и уверенно глушил сомнения и желания, не давая печатям наказать его в полную силу. Я и не сомневался. Если уж он сумел в буквальном смысле предать меня, подставить под клинок убийцы и при этом не только остался жив, а даже стоит на ногах как ни в чём не бывало. Как он наловчился обманывать мои Указы.
Пересмешник устал молчать, расцепил зубы и спросил:
— Младший господин калек и слуг, я ведь должен быть верным вам и в этом, в правде, верно?
— Конечно, ты не должен ничего от меня скрывать.
Пересмешник дёрнул уголком рта. Впервые. Всё же он очень хорош в своём сопротивлении боли от Указов. Когда-то я сам был на его месте, могу оценить.
— Хорошо, — кивнул Пересмешник. — Младший господин долгового слуги, правда в том, что вы загнали меня в ловушку, не оставили мне выхода, вынудили меня напасть.
Дарая спросила, с отчётливо ощущаемы напряжением в голосе:
— Наниматель, что происходит?
Я не ответил ей, разочарованно покачал головой:
— Думал, ты скажешь что-то умное. Ошибся. Но я всё равно пойду тебе навстречу. Достань меч.
— С радостью! — рявкнул Пересмешник, уронил руку к поясу, а через миг вскинул её вверх. Уже сжимая меч и рассекая сталью воздух.
Воздух и меня. Пытаясь.
Звякнуло. Я опустил руку, которую подставил под удар и усмехнулся:
— Согласен. Радости тебе не занимать, а вот с ловкостью проблема. Как и с обучаемостью. Разве ты не видел, как я только что отбил два таких удара?
— Господин, — рухнул Пересмешник на колено, опуская голову и пряча взгляд. — Я торопился и был небрежен.
Всё было хорошо: и поза, и голос, только налившиеся алым символы над его головой выдавали суть — он, разумеется, сознавал, что зацепит меня мечом, он хотел этого, старался если не убить меня, то ранить. Другое дело, что и без наруча ему бы это не удалось. Без техники, учитывая то, что я всё же Предводитель, который очень хорош в боевой медитации? Я мог шагнуть назад от тёплого воздуха опасности, ударить ему в локоть, чуть смещая удар, отвести в сторону уже сам удар, принять его на Покров, в конце концов. Пережить всего один удар сталью, к которому готов?
Я тронул трижды рассечённый сегодня рукав. Ещё один халат испорчен. Устало вздохнул:
— Весело, но это пора заканчивать, — жёстко приказал. — Встань! — впившись в него взглядом, сообщил. — Я тебя услышал. У тебя в руке меч и ты сейчас можешь закончить всё так, как и мечтаешь. Если действительно хочешь быть свободным больше, чем жить, то всади меч себе в сердце или средоточие и закончи на этом службу. Я разрешаю тебе сделать это, если ты действительно этого хочешь. Ну?