Прежде, чем умереть (СИ)

— Твою мать, — отвернулся Павлов.
— Не надо, — поправил я упавшие на вытаращенные глаза седые пряди. — Не сопротивляйся. Это твой конец, прими спокойно, он лучше многих.
Панический взгляд, устремлённый в пустоту, сфокусировался на мне и остекленел. Серые губы застыли в безуспешной попытке произнести последние слова. Хватающиеся за отказавшее сердце руки ослабли и устало сползли на пол.
— Как тебя зовут, пацан? — обратился я к подросшей смене.
— Денис, — прошептал тот, сглотнув.
— Поздравляю, Денис, теперь это всё твоё. И прими мои соболезнования в связи с кончиной старого друга. Он умер быстро и почти без мучений. Просто, время пришло. Так ведь? Так ведь? — повторил я вопрос, не дождавшись ответа.
— Да, — кивнул Дениска, — всё так. Время...
— Ай молодец, далеко пойдёшь. Если только мне не придётся возвращаться и делать это место бесхозным. Поверь, не все смерти одинаково легки.
— Вам не придётся, нет.
— Хорошо. А теперь заправь нас.
— Да, — снова кивнул хозяин гаража и снял со стены шланг.
— Господи, Кол, — зашептал Павлов мне на ухо, будто боялся, что мертвец услышит, — мы же могли заплатить.
— Конечно могли, лейтенант, — хлопнул я его по плечу. — Проследи за пацаном. Как закончит... Да шучу я, шучу. Не будь таким занудой.
  
Глава 27 
 
Будучи мелким пиздюком, я пытался рисовать. Шкрябал угольком по бетону, изображая нечто, отдалённо напоминающее автоматы, пистолеты, ножи, кровищу и прочие милые глупости, близкие сердцу каждого арзамасского шкета, иногда даже пририсовывал к этому антропоморфные фигуры. Тогда мне казалось, что ещё чуть-чуть, маленько практики, и пора подыскивать незамаранные своды новой Сикстинской капеллы. Росту чувства собственного величия активно способствовали случайные и неслучайные созерцатели того великолепия, что выходило из-под моего угля, мела и колотого кирпича. Обычно, пока я трудился над новым шедевром, зеваки стояли за спиной и, присвистывая, выражали всяческое почтение моему таланту. Не могу сказать, что это было приятно. Это было охуенно! Находиться в центре внимания и при этом не служить ни для кого мишенью — удивительное чувство. Даже не знаю, с чем сравнить... Будто подрочить взялся, а вокруг от этого все кончают, сыплют комплиментами и просят ещё. И вот однажды, находясь на пике дворовой славы, я решился сделать следующий шаг, шаг дерзкий, рискованный, но назревший. Ведь если хочешь добиться чего-то большего, нежели признания соседской шпаны, понадобятся связи и покровительство сильных мира сего. Недолго думая, я выбрал подходящий фрагмент стены нашего бункера и превратил серый бетон в эпичнейшее полотно. Я работал над ним четыре дня, пока наш патрон находился в разъездах, вложил всё, на что был способен, стёр пальцы в кровь, и результат того стоил. Великое произведение искусства эпохи постядерного ренессанса запечатлело самого Валета, стоящего в преисполненной пафоса позе со своим ИЖом в руках на фоне полыхающего Арзамаса. Первым увидевший это рукотворное волшебство Фара едва не задохнулся от восторга, после чего, насилу отдышавшись, разродился кратким, но ёмким вердиктом бывалого искусствоведа: «Ебать ты художник!». Следующим утром вернулся Валет. Я ждал его, переминаясь у двери с ноги на ногу, буквально сгорая от нетерпения показать свой шедевр. И я показал. Его лицо, из того самого мгновения, когда он увидел, до сих пор стоит у меня перед глазами.
— Нда... — Валет прочистил горло и смачно харкнул прямо в центр шедевра, после чего растёр плевок пальцем. — Вроде, не всё ещё потеряно. Живо взял ведро, тряпку, и смыл эту поебень.
С тех пор я больше не рисую. Страшно подумать, как могла бы сложиться судьба, отнесись Валет схожим образом к результатам моей основной деятельности, но, слава богу, ими он всегда был доволен.
— До сих пор не могу поверить, что ты убил этого старика, — продолжал сокрушаться Павлов, ведя наш обновлённый ЗиЛ к стадиону. — Зачем? А если бы там была охрана?
 
— Охрана? — слегка опешил я от такого поворота.
— Да, Кол, охрана, ребята со стволами, которые следят за порядком на вверенном объекте. Что если этот малец позвал бы...?
— Нет, погоди. Так тебя только это беспокоит?
— Меня беспокоит всё, что может стать помехой для выполнения нашей миссии. А такие... невынужденные эксцессы ставят под удар само её продолжение. Я разочарован.
— Ох ебать! Неужели?
— Как ты не понимаешь, что нужно быть осмотрительнее? Мы на чужой территории, по сути, в тылу врага, сейчас не место и не время для импульсивности.
— А знаешь, что меня разочаровывает? Хотя...
— Что?
— Забей.
— Говори. Между нами не должно быть недомолвок. Смелее.
— Уже неважно. Просто, на секунду показалось...
— Ты издеваешься?
— Да. Следи за дорогой.
На стадион мы въехали эффектно — в брызгах грязи и лучах проглянувшего солнца на ржавой броне. Торчащий из-под навеса ствол «Корда» органично дополнял брутальную картину. Меся протекторами футбольное поле, наш танк глумливо брызнул слякотью в сторону кавалерийского сектора и свернул направо — в сектор элитной мотопехоты — где занял пустующее место между полусгнившим «Уралом» и каким-то самодельным чудищем, разукрашенным крестами. Я вылез из кабины, со скрипом открыв раза в два потяжелевшую дверь, и направился к парнишке, занимающему пассажирское сиденье внутри молельного дома на колёсах.
— Здорова! Как жизнь молодая? — поприветствовал я отрока лет семнадцати, держащего в руке огрызок карандаша, а на коленях — кусок фанеры с листком бумаги поверх него.
— Батя сейчас подойдёт, — отложил парнишка свои художества и глянул краем глаза на торчащий промеж сидений приклад.
— Да не боись, я только поболтать хотел. Известно, когда бензовоз подъедет?
— Нет, — помотал он головой, сдвинув левую руку ближе к прикладу. — Этого никто заранее не знает.
— Ну, хоть примерно?
— Сегодня-завтра, скорее всего. Вы в первый раз?
— Да, черти дёрнули. Почём билет-то?
— От машины зависит. У вас, смотрю, пулемёт там. Двенадцать и семь? Круто. Большую скидку сделают.
— А ты, значит, бывалый уже? Много по Карачуну ездил?
— Четыре рейса, — не без гордости сообщил отрок.
— И как оно?
— По-разному, — парень слегка успокоился и снова взял свой импровизированный мольберт. — Однажды вообще без проблем проехали, а в другой раз под такую раздачу угодили, что вся выручка на ремонт ушла, даже больше. Спасибо добрым людям — на буксир взяли... за часть груза, а то бы Серафим наш, — ласково пнул он железного монстра, — на обочине гнил.
— Серафим, говоришь?
— Это батя его так назвал. Он у меня верующий очень. Кресты вот заставил нарисовать, для защиты.
— Не разделяешь, стало быть, батиных взглядов?
— Да не особо, — пожал парнишка плечами и взялся черкать карандашом. — По мне так пулемёт надёжнее. Хотя, кто его знает. Видал я, как и в броневиках народ крошили, а мы с батей вот целы до сих пор, — сделал он не по возрасту глубокое умозаключение и, замолчав ненадолго, добавил: — Хотите, и вам кресты нарисую?
— Нет, пожалуй, но за предложение спасибо. А ты сам откуда?
— С Касимова. Неделю назад выехали. Думали, как раньше, в Муроме бензин сбыть, и только тут узнали, что власть сменилась. Теперь, наверное, придётся в Коврове покупателей искать. Слыхали, что с Муромом-то стало?
— В общих чертах.
— Говорят, газом всех потравили, а трупы на стене развесили, и вороны их клюют теперь. Правда, нет?
 
— Всякое может быть. Чего рисуешь-то? — кивнул я на листок.
— Да так, — смутился парень.
— Покажи. Ладно, не ломайся, я разного повидал, смеяться не стану.
Парень вздохнул и протянул мне бумагу. На мятом покоробленном от влаги листе красовался плечистый мужик в рогатом шлеме, взгромоздившийся на гору черепов и держащий на плече огроменный меч, по виду тяжелее его самого.