Прежде, чем умереть (СИ)

Отродье схватило мясо, запихало в рот и принялось интенсивно пережёвывать, так тщательно, будто боялось, что это последняя попавшая к нему на зуб еда.
— У меня есть ещё, — улыбнулся Павлов. — Я поделюсь с тобой, если и дальше будешь отвечать на мои вопросы. Договорились?
Отродье осклабилось и растопырило пальцы, готовые хватать новую подачку.
— Сначала вопросы. У этих людей в одинаковой одежде была летающая машина? С крыльями. Хорошо, — достал лейтенант ещё ломтик но не отдал. — Насколько большая она была? Скажем, вот от этого дерева докуда, можешь показать?
Мутант сглотнул слюну, встал и, неловко проковыляв с десяток метров от указанного ориентира, остановился с протянутыми руками.
— Хороший малыш, — отдал Павлов мясо. — А теперь ответь, сколько у них было машин, которые передвигались по земле. Знаю, этот вопрос сложнее предыдущих. Смотри, — растопырил лейтенант пятерню, опустившись перед прилежным учеником на корточки, — здесь пять пальцев. Один палец — одна машина. Столько машин было? Меньше? — согнул он два пальца. — Больше? — разогнул один.
Мутант протянул связанные руки к ладони Павлова, разогнул ему оставшийся палец и, подумав, приставил сбоку собственный указательный.
— Шесть, да? Столько было машин, которые ездят по земле, уверен? Хорошо, держи угощение.
— А это чудо лесное смышлёнее, чем кажется на первый взгляд, — отметил Стас. — Может, оно и личный состав с имуществом пересчитало?
— Он, — поправил лейтенант. — Это ребёнок мужского пола, не обезличенное нечто, не вещь. И да, не исключено, что пересчитал. Но на выяснение всех деталей понадобится время, а его у нас нет. Мы должны взять ребёнка с собой.
— Ты шутишь?
— Нисколько. Он — ценный источник информации, к тому же единственный.
«Ребёнок» прочухал, о чём речь, и прижался к ноге Павлова, всем своим видом демонстрируя кротость и послушание. Маленькая хитрая тварь.
— Это плохая мысль, — принял я сторону Стаса. — Мы понятия не имеем, чего от него ждать.
— Странно слышать от тебя подобное.
— Знаю. Но мы не станем сажать это в машину.
— Хочу прояснить кое-что, — встал в позу лейтенант. — Мы трое выполняем приказ Легиона. Я не возражаю против твоего оперативного командования. Я не возражал против твоих сомнительных методов. Я не возражал даже тогда, когда ты взял в команду человека со стороны. Но представитель Легиона здесь — я, и последнее слово будет за мной.
— Неужели? — слегка растерялся я с таких фортелей. — Вы только посмотрите, кто отрастил яйца. Стало быть, ты тут главный?
— Именно так.
— Нда... Послушай, лейтенант, я ведь против мутантов ничего не имею, сам знаешь. У меня дома один живёт, вот Станислав не даст соврать. Страшный, что пиздец, жрёт людей и кобыл сношает. Но у него есть одно свойство, на котором строится доверие между нами двумя — он понятный. А про этого... я так сказать не могу.
— Что ты имеешь в виду?
— Трудно объяснить, на уровне подсознания. Представь, для примера, что ты сделал десять чернильных клякс, они все разные, но ведь это кляксы, так и должно быть, чёрт знает, куда полетят брызги. В общем, кляксы как кляксы, но одна из десяти разбрызгалась так, что вместо абстракции, отдалённо напоминающей деревце или солнышко, получилось «сдохнисуканах**тварьбудьпроклят». Так вот, он — эта самая клякса. И мне такое не по нутру.
Лейтенант нахмурился, обдумывая мою блистательную метафору, но вместо раскаяния и отречения от притязаний на власть только хмыкнул и потряс башкой:
— Нам пора ехать, нет времени на всякую суеверную чушь.
— А может мне просто пристрелить твоего нового знакомого? — предложил я. — Чтобы не вносил раздора в наш сплочённый коллектив.
— Поставишь операцию под удар из-за какого-то полудикого мутанта? — поправил очки лейтенант.
— Может и поставлю, — шагнул я вперёд.
— Сделаешь это, и никаких договорённостей между нами не останется. Более того, я приложу максимум усилий, чтобы задуманного тобою никогда не произошло.
— Ты о чём толкуешь? — встрял Станислав.
 
— А разве они есть, договорённости? — уточнил я.
— Есть, — кивнул Павлов.
— Так ты принял решение?
— И оно положительное.
— Хм. Ладно, в этот раз пусть будет по-твоему, лейтенант. Но приглядывать за этим сукиным сыном будешь сам.
— Договорились.
  
Глава 20 
 
Добро и зло — два мифа, из множества выдуманных человеком. Природе такие понятия неведомы, она творит и разрушает, руководствуясь лишь прагматизмом, по большей части. Человеку эта метафизическая поебень тоже была без надобности, пока грубая физическая сила позволяла добиваться покорности. Пещерные лидеры с помощью дубины и агрессивной жестикуляции успешно держали в узде дюжину соплеменников. Когда соплеменников становилось больше, пещерным лидерам приходилось набирать себе помощников из их числа и раздавать дополнительные дубины. Но когда племя разрастается ещё, помощников с дубинами становится недостаточно. На определённом этапе власть сильного перестаёт быть аксиомой, и тогда её требуется облечь в сияющие одежды законности, объяснить толпе, что «сильная рука» — суть добро, а вот это ваше самоуправление и нежелание подчиняться х** пойми кому — зло в чистом виде. «Почему?!» — вопрошает толпа. «Так говорит Закон!» — отвечает лидер. «Ты сам его и придумал!» — кричит толпа. «Нет-нет», — отвечает лидер. — «Вся власть от Бога. Вот его служители, благочестивые старцы, не дадут соврать». «Точно», — кивают старцы. — «Чтите Закон, не творите зла, а то сожжём нах**, во имя добра, разумеется». Некоторые скажут, что «добро-зло», «хорошо-плохо» — механизмы саморегулирования общества, ограничительные рамки, не дающие скатиться в беспредел. Чушь. Это механизмы, да, но работают они исключительно ради подчинения легковерного большинства беспринципному меньшинству, которое никогда не соблюдает установленных им же правил. И тут мои симпатии однозначно на стороне меньшинства, ведь оно хотя бы себе не врёт. Одураченное большинство же, приняв навязанные морально-этические нормы, становится их заложником. Его, как овцу, завели в стойло со всех сторон ограниченное постулатами, стригут и доят. И ладно бы стойло было сухим да тёплым — нет, там ветер свищет и дождь льёт, ведь вся эта х**ня про добро и зло так и осталась голым каркасом запретов без единой доски истинного человеколюбия. А как иначе, когда родители, учащие отпрысков, что врать — плохо, врут всем и каждому, потому что только так и можно выжить? Все эти обыватели, маленькие людишки под пятой Закона, рядятся в белое друг перед другом и перед барином каждый день, всю жизнь, так привычно, что уже не замечают, как белое затаскалось до черноты, и от пары добро-зло осталось лишь окончание. Воистину, дай людям рай на Земле — они и его заселят чертями.
— Ты только посмотри, — поправил я расколотое зеркало заднего вида, чтобы чувство умиления ещё хоть на секундочку задержалось в моей заскорузлой изувеченной жизнью душе, — какая прелесть.
— Блевать тянет, — согласился Станислав, отвлекшись на мгновение от дороги.
Взявший на себя повышенные социальные обязательства Павлов с началом патронажа над неведомой лесной квазимодой общим решением был выселен из кабины в кузов и теперь наслаждался обществом своего протеже на свежем воздухе, беспрестанно артикулируя, жестикулируя, и награждая мелкого урода за отзывчивость вербальными и тактильными ласками.
— Как думаешь, они поженятся?
 
— С взаимопониманием у них полный порядок, а в браке это главное.
— Ещё не устали упражняться в остроумии? — вздохнула Оля, пресытившись искромётным юмором. — Как бы там ни было, он всё же ребёнок, и то, что лейтенант с ним ладит, характеризует Павлова только с положительной стороны. Хватит насмехаться.
— Ого, какая длинная и выверенная фраза! — оценил я. — Вижу, ты долго её готовила.