Контуженый (СИ)

— На нужды фронта, — объявляю я.
Выпученные глаза и распахивающиеся губы угрожают ненужной оглаской. Принимаю меры. Удар коленом в пах и кулаками по темечку прерывает возглас возмущения.
Я сверху на рухнувшей туше. Придавливаю коленом, выворачиваю подлецу голову, выдергиваю из нагрудного кармана кителя документы, наклоняюсь и шиплю в мерзкую рожу:
— Слушай приговор, Парасюк Семен Богданович. Если еще раз тронешь хоть одного волонтера, я утоплю тебя в выгребной яме! Для пули слишком много чести.
Я фотографирую удостоверение таможенника на телефон и швыряю корочки ему в физиономию:
— Найду тебя, где угодно! Не будешь жить по-людски, не будешь жить вообще! Слово бойца с позывным Контуженый!
Для убедительности сую толстяку под нос шеврон «Группы Вагнер». Розовая харя бледнеет. Я возвращаюсь в микроавтобус преобразившимся.
Лиза замечает мой светлый лик:
— Вам легче? Угадали с лекарством?
— Проверенное средство, — соглашаюсь я.
Мы едем по разбитой дороге. Коробки с беспилотниками на сиденьях трясутся.
Я придерживаю до чего дотягиваюсь, а Лиза оправдывается:
— Мне предлагали снять сиденья, но как. На обратном пути мы женщин и детей в мирную жизнь вывозим. Вот адрес бабушки, которую надо обязательно забрать. Пошла за гуманитаркой на мину-лепесток наступила. Ступни нет, ходить не может, но ее родные в Воронеже готовы принять. А у бабушки еще кошка с собакой, которых она не может бросить. Что поделаешь, всех заберем.
Проезжаем остовы выгоревших легковушек на обочинах. Михалыч кивает и сетует:
— Кошки с собаками и те уживаются, а мы братья по крови чего натворили. Когда же это закончится?
— Когда закончатся укронацисты, — отвечаю я.
— Надеешься, что их шокируют собственные потери? — Михалыч качает головой. — Ты видел их кладбища? Бесконечные флаги, венки, цветы, люди на коленях встречают гробы. Это культ смерти. «Героям слава» это же не про живых, а про мертвых. Смерть украинца обязательное условие будущего процветания Украины. Бог, по их разумению, служит проклятым москалям. У них другое.
— Черт вместо бога? — не понимаю я.
— Идолы! Сейчас нашу церковь громят, потом свою угробят. И будет у них новая религия — Украинство. Только это не религия любви и прощения, а культ ненависти и истребления.
— Думаешь?
— Так уже! Украинцы не заметили, как заменили бога нацистскими идолами. Отсюда пытки и показные убийства пленных — это жертвоприношение идолу. И радость от убийства наших детей — это языческое уничтожение чужого рода.
— У Михалыча целая теория, — объясняет Лиза. — Он не верит в быстрое окончание войны.
— Они деток учат, что клятых москалей надо убивать. Пока не уничтожим антироссийский культ, мира не будет! — убежденно заключает Михалыч. — Мирные соглашения подписывать бесполезно. Идол будет требовать крови. Зло не может само остановиться. Мы должны это сделать.
Лиза настраивает приемник на местное радио.
Отличие от центральных радиостанций разительное. Программа без слащавых песенок с пустыми словами, без сплетен о звездах шоу-бизнеса, и даже смерть британской королевы местные дикторы игнорируют. В Донбассе своих смертей хватает. Каждый день гибнут мирные люди, в том числе малые дети. О них не вспоминают там, где скорбят о престарелой королеве.
Мы затихаем во время новостей, чтобы не пропустить ни слова. А когда звучат песни, Лиза подпевает. Она знает и старые песни, проверенные временем, и новые, рожденные долгой войной, незаметно тянувшейся для остального мира на протяжении восьми лет. Песни пронзительные и искренние, многие пробивают до слез, но почему-то их не слышно на Московских радиостанциях. Как-будто Москва и Донбасс на разных континентах.
Я смотрю на коробки с беспилотниками. Точно такой же был в нашем подразделении. Им управлял наш оператор Русик.
— Справишься? — спросил я, когда его привел к нам Вепрь.
— Я автомат в руках не держал, а с коптерами играю с детства, — честно признался парень из обеспеченной семьи.
Русик оправдал наши надежды. С помощью квадрокоптера он проводил разведку и корректировал огонь. И даже первым из нас получил медаль. Не как оператор беспилотника, а за опасную диверсионную операцию. Русику досталась награда, а весь риск взял на себя Шмель.
 
Это особая история, которую мы втроем держали в тайне.
  
27
 
Микроавтобус волонтеров движется к линии боевого соприкосновения. Мы проезжаем освобожденную территорию, где недавно шли упорные бои. Панорама из окна микроавтобуса не та, что из-за бруствера окопа. Трудно узнать местность, но где-то здесь Русик и стал «героем».
…В тот день противник предпринял дерзкую контратаку на бронетехнике. Штурмовики «Вагнера» зарылись оборону. Мы били по движущимся бронеавтомобилям, корректируя огонь с беспилотника. Не прошло и часа, как Русик доложил о потере беспилотника. Наше положение осложнилось. Я приказал открыть заградительный огонь, чтобы отсечь дополнительные силы противника.
К вечеру атака противника была отбита. Ко мне пришел Вепрь, на вид уставший, но взгляд злой, целеустремленный.
Он принес форму украинского сержанта и спросил:
— Твой Русик из местных. По-украински болтает получше нашего?
— Гутарит на мове, — подтвердил я.
— Зови его.
От Русика Вепрь потребовал:
— Скажи паляниця. И шо там еще хохлы пытают, для вычисления москалей?
— Зачем? — оробел Русик.
— Можешь или нет?
— А як же. У бабуси з Полтави щолита проводив.
— Добре сынку. Пойдешь с нами. Понял?
— Куда?
Вепрь стал объяснять мне:
— Недобитые укры по кустам затаились, а ночью отступать к своим будут. Так с той стороны думают. На самом деле, кого мы не покрошили, тех повязали. Мы вместо укров пойдем в их форме. Выйдем на опорный пункт. Русик крикнет, что свои. Заболтает на мове, чтобы мы ближе подошли. А дальше я отомщу за Лоцмана. Понял?
Я видел, как съежился Русик.
— Лоцман погиб? — речь шла о близком друге Вепря.
— Он — двести, еще трое — триста. — Вепрь выругался.
По ожесточению в голосе я понял, что Вепрь не откажется от опасной операции, но все-таки спросил:
— Уверен, что прокатит?
— Ребята злые, а злость — это сила. Опорник в бетоне. В лоб брать глупо, возьмем хитростью. — Вепрь кинул украинскую форму Русику. — Переоденься. На сон три часа. Понял?
Обескураженный Русик развернул одежду в пиксельном камуфляже с желтой повязкой на рукаве.
— Тут кровь.
— С раненного сняли, — подтвердил Вепрь. — На трупаках еще хуже.
Командир штурмового отряда ушел, считая вопрос решенным. Фактически он отдал приказ. А приказы на войне не обсуждаются.
В окоп сунулся Шмель. Он подслушал разговор и похлопал Русика по плечу:
— Поздравляю. Ты в ДРГ «Вагнера». Станешь героем.
— Я не хочу. Не смогу, — заныл Русик.
У меня тоже были сомнения, что Русик справится. Но Шмель решительно заявил:
— Не ссы! Я тебя подготовлю.
Через три часа группа Вепря ушла в ночь с желтыми Вэсэушными повязками на рукавах. С ними отправился Русик.
Потом мы слышали взрывы гранат, пулеметные и автоматные очереди. Через некоторое время ко мне в окоп скатился чумазый боец в украинской форме.
Я взглянул на лицо в черной раскраске и не поверил своим глазам:
— Шмель?
— Заменил Русика, — подтвердил друг. — В таком виде ночью мы на одно лицо, даже Вепрь не разобрался.
Меня обожгла догадка:
— Русик тебя подкупил?
— Я сам предложил. У него батя — богатый буржуй. Пусть платит! Мы позвонили ему и договорились. Внушили, что нам дрон с тепловизором нужен, на них ценник от миллиона.
Шмель во всем искал выгоду и любил легкие деньги. И даже на войне нашел способ заработать.
— Что вылупился, Кит? Я за всех стараюсь! Там кроме квадрика, на наш будущий бизнес останется.
— Какой бизнес, если мы сдохнем.
— Не каркай! — Шмель схватил меня за грудки. — Русик бы сдрейфил и наших положили. Ты этого хотел?