Последний из Двадцати (СИ)

Чародей в своей трусости поглядывал на рядом лежащие булыжники — если выбрать один из них потяжелее и что есть сил опустить поганцу на голову…
Сможет ли его эта способность залечивать раны исцелить что-то подобное? Парень сомневался, но опасался.
Тишина была мягкой и приятной. Читль, словно не понимая, что делает, вдруг оказалась в опасной близости от чародея. Лунный свет был бесстыж и красиво ложился в ложбинку меж груди. Что и говорить, у виранки были очень действенные женственные чары. Интересно, вооружись подобными счастливица — насколько бы ей стало проще?
Чародей напрасно гнал от себя мысли. Сопротивляясь, он говорил самому себе, что сейчас ему стоит озаботиться совершенно иными проблемами. Надо было вернуть мальчишке прежний человеческий облик. Рун пощупал глубину колодца собственных сил и неутешительно покачал головой. Будь сейчас жива матриарх, она назвала бы это мановым цейтнотом. Одна за другой в копилку неурядиц летели монеты насущных проблем. Теперь он отважный чародей, сумевший одолеть главного боевика Кровавых Крючьев и при этом самому остаться в живых, но совершенно без чар. Всё равно что голый, подумалось парню. Он осмотрел себя и ухмыльнулся.
Сил нет, Ска где-то бродит с другим превращённым мальчишкой, под боком пусть и связанная, но почти живая гора, а позади целая деревня одурманенных.
В детстве парню казалось, что у взрослой жизни больше преимуществ. В наивной глупости ему хотелось как можно раньше стать старше — вот бы использовать то заклинание состаривания, о котором тогда читал в библиотеке…
Думалось, что жизнь станет много проще. Где-то позади останутся страхи, словно мелкие неурядицы, а любую проблему можно будет решить чародейским знанием. Скажи ему кто тогда, что с каждым годом он отсекает от себя разве что беззаботность юности — он бы рассмеялся тому глупцу в лицо.
А теперь уже было не смешно.
Его руки сами легли на её плечи — рабыня была отнюдь не против. Словно всю жизнь только и ждала, когда это случиться. От девчонки исходил самый настоящий жар.
— Почему ты меня остановила? Там, у ручья. Почему не дала утопить? — он спрашивал, чтобы не молчать. Словно проверял, а не очередной ли это морок?
Не морок,
У неё были нежные, маленькие руки.
— Ты знаешь, что он хотел с тобой сделать? — парень кивнул на разбойника. Мерзавец не спешил прийти в себя — если честно, чародей не знал, что делать с ним дальше. Тащить за собой на привязи, будто быка?
Читль не отвечала. Бормотала что-то на своём родном языке — её разум заливал экстаз. У Руна в постели бывало не так много женщин, но что с ними делать он знал.
Виранка не отвечала, но точно знала или догадывалась, что разбойники творят с пленницами. Наверняка, ей о подобном рассказывал прежний хозяин.
— Почему? — повторил вопрос парень, не особо надеясь на ответ. Быть может, виранка знала о том, что в первую очередь Мик нужен живым самому чародею? Или ей попросту стало жалко великана? Ведь он перевязал ей раны и обработал той едкой вонючей дрянью, чтоб не болело.
Иногда она шипела от сладкой боли, иногда её ногти бередили рану на плече. Рун делал вид, что не обращает на это внимания. Он сыпал ей на голову все свои непонятки. Будто королева этой ночи, виранка оставляла без ответа его вопросы о том, почему она мнит его своим хозяином. Гордо и по-женски игнорировала его раздумья о том, что она делала здесь вместе с своими соотечественниками. И лишь отрицательно покачала головой, когда он спросил её о Вигке.
Гордый и острый на язык виранский офицер, взявшийся из ниоткуда и направивший его прямо сюда. Может, он был вместе с Миком в сговоре?
Рун ещё раз осмотрел спящего великана и покачал головой — ну уж нет. С кем-кем, а с этой образиной Вигк бы точно не нашёл общего языка. И ещё имя — Вигк…
Трудно произносимое для Рунового языка, но далеко не виранское: уж очень выделяется среди заковыристых и длинных имён застенного народа. И почему только ни он, ни Ска не обратили на это никакого внимания?
Перебиваясь с родного ей виранского на понятный чародею, утопая в собственных сладострастных стонах, девчонка рассказывала. Руну было стыдно — почему-то он представлялся самому себе палачом из сказок. Раскаляя докрасна стальные пруты, размалывая пальцы жертвы в жерновах, пронзая иглами насквозь, работники плахи и топора вытаскивали из несчастных любое признание. Пот, боль, кровь… Рун, кажется, нашёл иной подход к добыче информации. Гитра в голове чародея молчала, но парень, знал, что ей больше всего на свете хотелось, чтобы хоть кто-то пытал её саму точно таким же способом.
 
Виранцев было много. Может быть, сотня, может быть больше. Словно извиняясь перед новым хозяином, Читль ответила, что потеряла связь с сородичами сразу же, как сгинул в небытие её бывший военный офицер.
Что они тут делали и как попали, девчонка не знала — стал бы кто-нибудь из высшей касты обсуждать или рассказывать что-то подобное простой рабыне? Память несчастной была забита обрывками воспоминаний о том, что её сородичи искали в этих землях нечто. Хозяин, пользуясь её знаниями местного языка, опрашивал крестьян. Руну почему-то представлялись вооруженные вилами да косами селюки, мокрый дождь, почти ливень, вымокшие до нитки люди. Виранцев воображение изображало заляпанных дорожной грязью, уставших, до неприятного грубых и злых.
Он знал, что точно было не так. Наверняка, таких, как Читль было несколько — бывший её владелец получал информацию прямо из голов подвластных ему сородичей. Наверняка грелся где-нибудь в шатре, у костра, под тёплым одеялом, разослав рабов с поручениями.
Читль подтвердила его домыслы. Рун удивлялся ей — в виранке точно было что-то испорчено и сломано. Ему вспоминались предыдущие визиты застенного народа — говорил всегда один, другие же походили на разодетых истуканов. Один — глас многих, это виранский закон. У парня вдруг зачесался язык.
Молчаливость виранцев Читль была чужда. Ему вспомнилось, как он спрятал её болтливый рот там, в деревне, чтобы хоть ненадолго заткнуть её словоохотливость. Здравый смысл бился в истерике — она же всего лишь рабыня, она жила среди себе подобных, должны были сформироваться определённые привычки! Но всё говорило об обратном.
Они валялись в траве и предавались утехе, словно дети. Что, вдруг спросил самого себя Рун, об этом подумала бы Виска? К бледным Виску, кричало всё мужеское в чародее. Он перевернул Читль на спину, глядя в её блестящие от обожания глаза. Податливая, послушная, красивая, она была здесь и вся его. Пусть на Виску играют проигранцы, а ему хорошо здесь и сейчас.
Искали кого-то или что-то. Место. Читль вспомнила не сразу. Чернь была не уверенна, чесала затылки и косилась на представителей застенного народа с опаской. То ли их смущали вопросы, на которые виранцы не скупились, то ли вооружённые малуритами солдаты — суровые и неподвижные, будто истуканы, но в любой момент готовые пустить свои ружья в ход…
Читль получила свою свободу недавно. Рабыня внутренне сжималась от ужаса, вспоминая об этом. Ей было противно осознавать собственную волю, а точнее весь тот ужас, в который превратился её мир.
Рабыня прижималась к нему всем телом, словно боясь, что новый господин исчезнет. До Руна не сразу дошло, что и сейчас и до этого она исполняла лишь его волю. Пусть он и не осознавал, но что-то внутри него было уверено, что Мик нужен живым — и Читль его остановила. Там, в лесу, когда за ними гнался оборотень, парень чувствовал опасность, жаждал, чтобы его предупредили — и виранка кричала во всю глотку. Сейчас он хотел согреться и коварная виранка знала хорошее лекарство от холода…
В ней было что-то от Ска. Услужливое, послушное, механическое. Когда Рун спросил её о прежнем хозяине, она лишь отрицательно покачала головой. Те, кто стоят выше — стоят выше. Знать лишнее о господине непозволительно и не дозволено.
Рун понимал почему оно так. Из автоматонов виранцы перед тем, как продать извлекали всё из памяти и уничтожали то, что возможно было уничтожить.