Последний из Двадцати (СИ)

Парень сглотнул, ясно ощущая, как непонятное потоком затопило сознание, а где-то в глубине души пробуждается паника. Так обычно всегда: ещё ничего не случилось, но паника тут как тут. Заранее…
В деревне, да и для деревни как будто никогда не существовало чародеев. Последний из Двадцати прекрасно помнил, что стоило ему лишь показаться на горизонте, так старшие хватали за уши младших, норовя упрятать их в чулан или погреб. Позорные столбы, стоящие в назидание наглецам, очень хорошо давали понять цену детской глупости…
Здравый смысл отчаянно, не смотря на слова Ска, цеплялся за праздник. У селян всё хорошо, к ним не наведался бес возмездия и даже Архи не обошли стороной за павших господ — вон как столы ломятся. Ты постарел, буркнул ему старый Мяхар, а Рун потрогал ладонью собственную щёку. Пальцы колола жёсткая, почти кабанисья щетина. Постарел, продолжил старик, помрачнел и подурнел. В погоне за своим пониманием справедливости утратил былой облик.
Парень заглянул в корыто с водой и отпрянул от собственного отражения.
Разве так должен выглядеть настоящий чародей? Наверняка, местные приняли его за бродягу. Не удивительно, если сейчас его погонят палками или предложат объедки.
Парень скривился от подобных мыслей, и вдруг осознал, что его беспокоило в этой деревне больше всего остального.
— Ты слышишь, Ска?
— Что, господин? — если автоматон и поняла о чём он, то виду не подала. Рун не замедлил с ответом.
— Тишина.
Тишина гуляла по празднующим дворам, царила меж кибиток бродячих артистов, властвовала над горсткой столпившихся у бочонка мужичков.
Тишина…
Рун слышал музыку, но не слышал голосов. Даже скоморохи только корчили рожи. С их уст не прозвучало ни единой шутки.
— Где детский смех, бабьи сплетни, похвальба пьяниц? — Спросил парень и вздрогнул от того, насколько же громко прозвучал его собственный голос.
Словно желая отвлечь его ненужных вопросов, из хоровода выскочила девчонка. Хорошо сложенная, невысокая, платье подпоясано хозяйским кушаком. Передник взмывался в танце, нижняя юбка норовила бесстыдно задраться.
Она схватила чародея за руку, потащила за собой в надежде уволочь его в дикость деревенской пляски. Рун ощутил себя будто в капкане, не в силах противиться её воле. Взгляд зелёных глаз проникал в душу и заставлял забыть обо всём. Мира вокруг нет.
А что есть, молчанием спрашивал чародей и слышал ответ в собственной голове — лишь счастье.
Рука стальной девицы легла ему на плечо, стиснула. Ска с маловыразительным лицом смотрела то на чародея, то на его новую спутницу.
— Вам не стоит этого делать, Господин.
Решив, что с хозяина хватит, она вперилась взглядом немигающих глаз в девчонку. Будто две молодки не смогли поделить муженька — будь это простая деревня, и отовсюду бы уже слышались сальные шуточки.
Ска как будто вырвала его из хватки дракона — соперница, лишившаяся кавалера, готова была испепелить механическую куклу на месте.
— Что на тебя нашло? — Рун чувствовал себя неуютно. Ему показалось, что будь она настоящей девушкой, уже надавала бы ему затрещин.
— Вы хотите получить полный отчёт, господин? — в голосе механической куклы проскочило нечто похожее на ехидство. — Это что на вас нашло, господин!
Не будь она автоматоном, парень бы решил, что Ска попросту ревнует. А раз не так, значит дело в другом. Стальная дева поспешила объясниться.
— Магический фон, господин. Он зашкаливает.
Рун тотчас же проверил и едва не рухнул наземь. Вся деревня была будто окутана магическим покрывалом. Нахмурившись, юный чародей схватил за руку спешащего к столу старичка. Бородатый, в дряхлой одежонке, давно утративший зубы, он не сопротивлялся силе молодости. Улыбнулся, будто Рун только что одарил его золотом, уставился на чародея.
Вопросы, градом готовые излиться на голову несчастного застряли в глотке. Последний из Двадцати чувствовал, что ему почти больно говорить то, о чём он хочет. Так и не подчинив собственный язык, он выпустил бедолагу.
Ска была рядом, ни на мгновение не выпуская своего хозяина из виду. Словно здесь и сейчас они были окружены стаей кровожадных акул, а она — его последняя надежда.
 
Наверно, подумалось чародею, так оно в самом деле и есть. Не сделай её создатели наполовину из саффиритовой лазури — кто знает, под какое бы чародейство угодила теперь?
Рун же больше всего хотел знать под какое чародейство угодил он сам. Магический фон зашкаливал, превосходя любые разумные пределы. Чародейством здесь и сейчас можно было объяснить многое, вот только что здесь происходит?
— Господин… — тихо окликнула чародея механическая кукла, но тот не обратил на неё никакого внимания. Здесь, говорил самому себе парень, мог бы быть мятежный чародей. Что, если пресловутый Мик на самом деле — один из тех, кого не успели обратить в дорожную колонну? Парень сглотнул, вспомнив, что его самого могла ожидать подобная судьба. Однако чародей вне Шпиля и подобной силы — нонсенс. Вокруг же было не заклинания — сколько парень не выискивал следы плетения, не было ничего подобного. А что, в отчаянии предположил здравый смысл, если эти доходяги умудрились выиграть у проигранцев и запросить…
— Господин! — На второй окрик Ска повысила голос. Рун нехотя обернулся к ней и обомлел. От неожиданности сделал шаг назад, будто собираясь трусливо бежать.
Бежать было не зачем и не от кого, разве что за кем. Нисколько не стесняясь сквозь толпу вышагивал навстречу вооружённый топором здоровяк. Топор он держал за поясом, за версту от него разило свежим молоком и древесной стружкой. Красный кушак, белая нарядная рубаха, широченная улыбка на лице.
Мик.
Разбойник напавший на Шпиль.
Не выказывая враждебности он шёл ему на встречу. На груди был вышит знак старосты деревни.
Может, подумалось напоследок юному чародею, у нас всё так плохо потому, что разбойников стали выбирать в старосты?
И улыбнулся собственной шутке.
  
Глава восьмая — Счастье, Сейчас-тие, Щасте
 
Меньше всего Рун любил встречи. Из лучшего крестьян рождалось худшее чародея. Простые и незатейливые, они делились с юным магом последним куском хлеба, но никогда — с улыбкой на лице.
Точнее всегда, но настоящей её было назвать сложно.
Мик улыбался чародею от всей души. Радушный хозяин, просторный дом, дородная крепкая женщина с ухватом. С печи на Руна смотрел три пары до безобразия внимательных глаз.
От этого становилось неуютно. Парень всегда верил, что его возмездие священно и не ведает жалости, но обратить Мика булыжником сейчас и на глазах у всей семьи? Совесть орудовала плетью, в тысячный раз говоря ему "нельзя! " и ему нечем было ей ответить, кроме тишины.
Тишина.
Мик не говорил ни слова, его жена молчала, молчали дети. Молчаливое веселье разлилось за окном, будто дурнопахнущая лужа; Рун видел застывшую у входа в дом механическую куклу — зачем он только велел ей остаться снаружи? И что противней всего, молчали призраки учителей. Мяхар, Рубера, даже Гитра — словно устав от бестолковости своего ученика покинули его голову и оставили один на один с происходящим. Разбирайся, мол, как ведаешь и знаешь.
Рун пару раз порывался что-то сказать, но выходило скверно. Ему казалось, что стоит ему открыть рот, как слова беззвучием рассыпаются прямо в воздухе.
Свято место не оказалось пусто. Вытеснив учителей, их место занял глас звенящей тишины. Зачем тебе слова, дурачок, неустанно спрашивала она раз за разом. Слова только губят, делают хуже. Словами обманывают, словами скрывают и дарят телеги ложных надежд. Разве если убрать всё это — не наступит настоящее счастье?
Счаст-тье. Щасте. Сей час тие…
Парень покачал головой, прогоняя гнусное наваждение, вцепился в глиняную плошку, сделал пару осушающих глотков. Поперхнулся. Мик добродушным хозяином похлопал его по спине, одарил дружеской усмешкой.
И это-то один из тех разбойников, что напал на Шпиль? Вывернул руки матриарха, отрезал ей голову? Кровавый Крюк, гроза дорог, смерть чародеев?