Зябрики в собственном соку, или Бесконечная история
* * *— Краст! Отойди от него! Пошел вон! — услышал я. И мне так хорошо на душе стало…
Краст, отдышавшись, выпрямился и, похоже, что-то хотел добавить, но мне показалось, что грязи тут и без того достаточно:
— Если что-то вякнуть хочешь, то я из Талгана. А мы в Талгане всегда с собой нож носим — я хлопнул себя по куртке, под которой во внутреннем кармане и вправду лежал нож, талганец я или хрен собачий? — И если ты… гнида… еще хоть слово… про Нитку вякнешь… я тебе… твой поганый язык… НАХРЕН!
С каждым кусочком фразы я делал шаг вперед и, уже приблизившись почти вплотную к герою, мать его, любовнику, выкрикнул последнее слово ему в лицо.
Краст шарахнулся. А позади была лужа. Он споткнулся, а может, каблук сапога увяз в грязи, неловко покачнулся…
И шлепнулся плашмя прямо в лужу, только вода во все стороны плеснула.
Подбежавшая Нитка схватила меня за руку:
— Ершан, с тобой все хорошо?
Вот что такое счастье, вот оно…
— Да так, поговорили малость.
Парнишка заворочался в луже, как кабан, погнал волну, только кепка поплыла в сторону, как кораблик. Нитка уткнулась мне носом в плечо и захихикала.
— Я тебе еще покажу!!! — поднялся, весь грязный, вода стекает, да еще и грозится.
— Не надо мне ничего показывать. У меня у самого есть, твой огрызок меня не интересует.
Краст дернулся вперед, шарахнулся назад, вбок…
— Огрызок, значит, огрызок… Я тебе покажу огрызок…
Пнул ногой кепку, которая тут же затонула, и, размахивая руками и что-то гневно бормоча, зашагал по улице.
Нитка подняла на меня лицо:
— Ершан, я люблю тебя!
[1] Александр Бушков «Волчья стая». Герой сильно путает обстоятельства истории с участковым, но в его состоянии это объяснимо.
[2] Цитата из анекдота:
Узбек женился на хохлушке:
— Давай мы с тобой сразу так договоримся: если я домой прихожу и у меня тюбетейка на правом боку, значит у меня все хорошо, ты мне есть-пить давай, я тебя любить буду, о чем хочешь меня спрашивай, что хочешь — проси. Но если я домой прихожу у меня тюбетейка на левом боку, ты меня ни о чем не спрашивай, только есть-пить давай, и сразу к себе уходи, значит у меня не все хорошо.
Хохлушка ему отвечает:
— Хорошо, милый. Только давай мы и так договоримся — если ты приходишь домой и у меня руки на груди сложены — значит, дома все хорошо, денег много, все есть, дети сыты и я всем довольна. Но если ты приходишь домой и у меня руки в боки, то мне все равно на каком боку у тебя тюбетейка!
Глава 81
После этого неожиданного — но приятного, приятного, ПРИЯТНОГО!! — признания, я получил суровую нотацию. За то, что пошел в магазин, за то, что торчал возле магазина, за то, что сцепился с эти придурком, за то, что напугал ее и за то, что во время нотации улыбался без остановки.
Она меня любит! Сама сказала!
* * *Мешок с сахаром мне, разумеется, все равно пришлось тащить, хоть и недалеко, но я запарился, как ломовая лошадь. Оставив сахар в уже знакомой кладовке — ой, чувствую, не в чай он пойдет, не в чай… — я вышел, натолкнувшись на дядю Драка.
— О, Ершан, сынок, все же приехал!
— Ну так обещал ведь.
— Ну так многие обещают, а потом забывают.
— Ну так я не многие. Я такой один, единственный и неповторимый.
— И от скромности он не умер, — хихикнула за моей спиной Нитка, — Дядя, он с Кратиком подрался, представляешь!
Дядя оценивающе посмотрел на меня:
— Что-то он подозрительно целехонький и слишком довольный для подравшегося. Драка — это когда друг друга бьют.
— Он пытался, — хмыкнул я.
— Он хоть жив.
— Конечно. Я ж не зверь.
— Только весь в грязи вычухался, как поросенок! Испугался Ершана, споткнулся — и прямо в лужу, что возле сельпо!
Нитка откровенно наслаждалась ситуацией. И мне сложно было ее осуждать. Судя по всему, до сегодняшнего дня само существование этого долбанного Крастика отравляло ей жизнь. Этот гад умудрился поселиться в темном уголке ее души, терзая и гнетя. И только сегодня, когда Нитка увидела, как мерзавец получил по заслугам, да еще и оказался в смешном положении, он вылетел из закоулков ее подсознания, освобождая от плохих мыслей, дурных снов. Возможно, в психологии у такого явления есть какое-то название, я не знаю, я же не психолог… да мне и пофиг. Главное — Нитка счастлива!
* * *Дядя Драк показал мне, где я буду ночевать — на втором этаже, вернее, в мансарде, то есть в комнатке под крышей, которая называлась светелка, с окном и балкончиком на фронтоне. Еще там была кровать. А еще дядя Драк тихонько сказал мне, что парень я хороший и за рукопись его старого приятеля мне тоже спасибо, но если я ночью попытаюсь пойти искать Ниту — он мне сломает что-нибудь нужное.
Я клятвенно пообещал, что и в мыслях не было. Ведь приходить Нитке ко мне он не запрещал, верно?
Шучу, на самом деле, несмотря на то, что мне очень бы хотелось провести с Ниткой всю ночь, и не одну, но все же она заслуживает чего-то большего, чем тайное свидание с испуганным прислушиванием к каждому шороху. Мы еще успеем, мы еще всё-всё успеем, у нас вся жизнь впереди!
* * *— Это мы, с Туманом и Луфарем.
Мы с дядькой Драком — в горнице, большой комнате, в которой, как я понимаю, выполняющей роль гостиной. Вдоль стен — широкие лавки, полы устланы лоскутными половичками, в правом углу — шкаф и занавеска, прячущая чью-то кровать, то ли Драка, то ли дедову, посередине помещения — стол, деревянный, тяжелый, накрытый скатертью. Рядом с ним — пара низких лавочек, вернее, скамеечек[1]. Два окна — на левой стене, между ними — зеркало, и одно окно — на противоположной выходу. Окна совсем небольшие, подоконники низкие, так что, чтобы изобразить в них классический образ «деревенская девушка смотрит в окно, опираясь локтями о подоконник», той самой девушке пришлось бы согнуться в довольно неприличной позе. Еще в дальнем левом углу — небольшая угловая полочка, похоже, когда-то на ней стояли иконы. А сейчас — черный чугунный бюстик незнакомого мне человека. Может, здешний аналог Ленина… хотя нет, товарища Афосина я знаю. Может — Сталина. А может и вовсе Антона Павловича Чехова.
А еще на стенах висели фотографии.
Старые, пожелтевшие, и новые черно-белые, глянцевые. С незнакомыми мне людьми… хотя вот этот лихой мужик смахивает на деда Паича в молодости… Я знаю только одного. Дядьку Драка.
Вот он в бескозырке, лихо сбитой на затылок, тельняшке. Вот — с автоматом, похожим на ППШ, в черном мундире. А вот — то самое фото, о котором говорим.
Три человека. В черных гидрокостюмах, за спинами — узнаваемые акваланги.
— Это мы еще до войны…
До войны? Мне казалось, что акваланги изобрели уже после войны, Жак-Ив Кусто[2]… а, понятно…
— Зябрик… — тихонько прошептал я. Но слух у дядьки был хороший:
— Кстати, банка зябриков у меня где-то завалялась. Будешь? После баньки?
— Как говорил… э… кто-то… «После бани портки продай, но выпей».
— Да, император Латр знал толк в баньке. Ну смотри, студент, никто тебя за язык не тянул. Чтобы после бани выпил с нами!
— Есть!
— Служил? — картинно нахмурился дядька.
— Никак нет!
— Почему честь не отдаешь?
— К пустой голове руку не прикладывают!
— Знаешь, — одобрительно хмыкнул дядька, — Лихой боец из тебя может получиться, я в ЭПРОН[3]е тоже таким был. Да и в Роте потом, среди ребят, не отставал…
Непонятная Рота, явственно произнесенная с большой буквы[4], мне ничего не сказала, зато у меня, наконец, сложилось в голове картинка — моряк плюс автомат плюс акваланг — и до меня дошло, чем занимался дядька Драк в молодые годы.
Диверсанты. Подводный спецназ. Пираньи, мать их за ногу, то-то все с прозвищами… Кстати.
— Дядь Драк, Туман, Луфарь — а ты кто?
— А я — Дракон, — усмехнулся в усы дядька.