Изменить будущее (СИ)

Противник шагнул мне навстречу и кинул в меня сначала левую, потом правую кисти, пытаясь пальцами зацепить хоть какую-то часть моей куртки. Убирая его руки вовнутрь и отступая, я ждал прохода в ноги, потому, что "отдавал" ему левую ногу. И он клюнул.
Кинув в очередной раз левую кисть, он нырнул правой рукой за моей левой пяткой, пытаясь толкнуть меня в грудь. Я прихватил его левую руку за предплечье захватом снизу и, скручивая и опуская вниз, почти до пола, резко убрал свою левую ногу циркулем назад. Когда он пролетал мимо меня, я захватил его левое плечо левой рукой и крутанул вперёд.
Он упал на спину без переката, потому что я его зафиксировал.
Мне присудили чистую победу.
– Ты что тут выкручиваешь?! – Возмутился Георгий Григорьевич, когда я присел на скамейку рядом с ним. – Тебя дисквалифицируют. Вон они вокруг арбитров суетятся.
– Я ничего не нарушал.
– Нельзя выворачивать суставы.
– Я кто выворачивал. Я за куртку держал. Хрен им.
– Миша, не выражаться!
– Понял, Георгий Григорьевич, вырвалось.
Тренера вызвали к арбитрам и объявили о претензии. Тренер спокойно показал, как я захватывал и как бросал. Я и во втором случае успел подставить своё тело. В данном случае – плечо. И я специально бросал коряво, не с прямой спиной.
Победу мне засчитали, и в итоге я вышел в финал, где почти специально проиграл. Тренер рвал и метал и орал: "Ты что катаешься! Ты что катаешься!", а меня уже кубок не интересовал. Победители ехали на чемпионат Союза, а у меня не было ни времени, ни желания полностью отдавать себя этому спорту. Тем более, что в моём весе отлично боролись такие Приморские ребята, как Витя Аксёнов и Аркадий Бузин – мастера международного класса и действительные чемпионы мира. Их бы я не прошёл даже на отборе.
В классе меня поздравляли, лишь Грек бросил: – А! Вечно второй! – и скривился, показав язык.
Я усмехнулся и вздохнув ответил:
– Я то может быть и вечно второй, а ты – никакой, – потом улыбнулся и тоже показал ему язык.
Учиться было тяжело. Если тело меня слушалось, быстро приобретая мои прежние навыки и осваивая новые, знакомые мне только в теории, то мозг мне не подчинялся. Вернее, как…
Мозг помнил всё, что я накопил. Частично, естественно, не как компьютер, а вот новые знания, например из учебников, впитывал тяжело. Особенно трудно было с математикой. Я если чего не могу понять "физически", разложив на простые функции, я этого не понимал по сути.
И интегралы с производными и логарифмы. То, что на простую логику, то давалось легко, а философские рассуждения, как я их называл, не укладывались. А просто зубрить я не мог. А надо было. И я пришёл к физику.
– Иван Иванович, к вам просьба.
– Какая просьба? – Спросил физик.
– Не могу запомнить глупые тексты.
– А надо?
– Так… Алгебра.
– О, как! Не укладывается в голове картина цифрового абстрактного мира? О-о-о брат, если вдруг дальше пойдёшь…
– Не-не-не… Уж лучше вы к нам, – замахал я на физика руками.
– А почему ты обратился ко мне? Степаныч проболтался?
– Нет. Мне почему-то показалось, что вы работаете с подсознанием. Маятники… Шепеткова…
– Ты очень логичный, – усмехнулся физик. – Я использую некоторые… э-э-э… техники… э-э-э… для запоминания текста дословно. Откровенно говоря, мне скучно повторять одно и тоже. А читать по учебнику или конспектам совесть не позволяет. А так… Отбарабанил, как по писанному, и свободен.
– И на долго запоминается?
– Пока следующий текст не наложишь. А то, того… стирается.
– Грустно, – сказал я.
– Не… Я то помню физику. Учил ведь и знал. Но что-то как-то… – Он поморщился. – Скучно, брат.
– Понятно. Депресняк…
– Чего?
– Фигня, говорю. Рассказывайте свою методику.
– Да простая она. Только не знаю, получится у тебя или нет? Настроиться надо.
– На что?
– Что ты фотоаппарат или кинокамера. Так и говоришь себе: "Я кинокамера…". И представляешь, как у тебя движется плёнка и всё снимает. Смотришь на маятник часов, или метроном. Лучше метроном. А ниже длинный лист текста, аж до самого живота. Потому что когда голова будет опускаться на грудь, взгляд должен двигаться по тексту. Главное, чтобы глаза раньше времени не закрылись и взгляд не туманился. А то, было у меня такое поначалу… Смех и грех.
 
– По тексту или по листу?
– По тексту, только быстро.
– Ладно, попробую, – сказал я, а сам подумал: "Херня всё это. Он эти тексты уже заучил за десять лет преподавания, и просто обновляет память. А мне… Не прокатит. Надо зубрить."
Попробовал. Точно. Не прокатила шара.
С химией стало получше. Оболочки электронов хоть представить можно. Да и Татьяна меня больше не доставала. Приходилось самому напрашиваться на ответ.
На химии все как-то присмирели. Даже Юрка Алексеев и Андрей Ерисов не дурачились и стали получать четвёрки. Татьяна, как-то пошутила, что скучно стало, но класс шутку не поддержал.
Вообще… Класс притих. Затаился класс, как испуганная птица. Видимо, я сильно изменился и я не мог стать прежним, потому что я не мог быть, как прежде. Я не знал и не помнил, какой был я.
Да, во мне кипели гормоны и крышу сносило от урагана мыслей и чувств, которые я умом пытался контролировать, но удержать не мог, ни тело, ни эмоции. Вот и грузил я себя то спортом, то учёбой, то факультативом. Хотя… На факультативе я отдыхал. Всё, что нам рассказывали, я это знал. Факультатив мне был нужен по нескольким причинам: контакты в райкомах, в ДОСААФе, получение де-юре имеющихся у меня навыков, формирование и подготовка разведаппарата, и дальнейших отношений по принципу скаутских организаций с теми, кто не войдёт в разведаппарат и пятое – формирование ближнего круга.
Контакты в парторганах давали шанс пойти по партийной линии, если комитет отторгнет меня.
В той жизни я был серой мышкой, которую воспитала система, а здесь я уже сам, переделывал систему. Как воспримут кураторы мою инициативу, кто знает? Хотя, надежда на то, что они примут это, за продолжение вложенных ими же "инстинктов". Но, вряд ли. Система не любит ничего, что слишком. Даже если это – слишком хорошо.
Зная это, я "нырнул в тину". Факультатив работал. Я пропускал некоторые его занятия, под разными предлогами. С трудом сдавал зачёты. И даже имел по этому поводу разговор с военруком. По учёбе я нахватал двоек, некоторые исправил, некоторые портили картину успеваемости. Потихоньку влился в хулиганскую жизнь класса, и даже помог сорвать урок химии, незаметно для химички подменив ингредиенты для опыта.
Класс после этого оттаял полностью, но меня от меня затошнило.
Я стоял в коридоре перед кабинетом химии, пока Татьяна разбиралась, что произошло, а ко мне подошла Ира Новикова.
– Ты, Миша, зря пошёл на это.
– На что? – Спросил я.
– На это… – Выразительно посмотрела на меня Ира.
– Это не я, – сказал я, потупив глаза.
– Ты зря сделал это. Они, – Ира показала на сбившихся в кучку пацанов о чём-то шушукающихся и поглядывающих на нас с Ириной. – Они малолетние балбесы, а ты вроде бы стал взрослеть. В их глазах ты может быть и поднялся, но в моих упал.
Она посмотрела на меня снизу вверх с прищуром и сурово. Иришка училась очень хорошо и слыла тихоней, но всегда мужественно давала отпор любому классному хулигану. Я скривился и опустил взгляд.
– Да… Это я погорячился. Больше этого не повториться. Обещаю.
– Я очень на это надеюсь, – произнесла она учительским тоном.
Я улыбнулся.
– Ты станешь учителем, Ира, – не выдержал я.
– Вот ещё! – Фыркнула она. – С чего ты взял? Каким учителем? Чтобы вот это всё… – она махнула рукой на "гудящий" в коридоре класс и покачала головой.
– Хорошим учителем, Ира. Русского языка и литературы.
Я знал это точно. Ира стала учителем русского языка и литературы. Очень строгим учителем. Но справедливым. Я даже как-то был приглашён ею на урок "мужества" и рассказывал её пятиклашкам про "Родину".