Мое непреклонное сердце

— А что же тогда ваши разговоры об обещаниях? — спросила она. — И что вы за человек: вы их держите или нарушаете?
Этот вопрос был для Колина как удар. Если бы она ударила его, было бы не так больно.
— Я говорил о других обещаниях, — сказал он. — Они не имеют к тебе никакого отношения.
— И все же это как-то затрагивало меня, — возразила она, — иначе вы не стали бы говорить об этом при мне. Вы хотели, чтобы я терялась в догадках, не зная, о чем вы говорите. И если вы при мне вслух выражали сомнения, дескать, нужно ли сдерживать свои обещания, то почему я не должна думать, что вы не нарушите того слова, что дали мне?
Колин долго смотрел на нее не мигая, и тишина заполнила пространство между ними. Он понял, какого труда стоило ей говорить с ним так откровенно. Косточки ее пальцев совсем побелели, так крепко она сжимала край постели. В серых глазах стояли невыплаканные слезы. По темным волосам, которые ниспадали как плащ, окутывая ее плечи, пробегали волны, выдавая дрожь ее напряженного как струна тела.
Если поверить в то, что она вообразила о нем, — так он просто чудовище! Он попросил ее посидеть рядом с ним, потому что она успокаивала его, как могло успокоить только море. Он вспомнил, как он положил ей руку на плечо, лаская ее затылок и перебирая волосы. Кожа у нее была такая трогательно нежная, а волосы струились как шелк. Было непостижимо приятно ощущать ее четкий пульс вдоль длинной стройной шеи. И все это время, пока он наслаждался ее близостью, она была в ожидании оплеухи?! Да, это было мучительное ожидание!
— Ты меня совершенно не поняла, — сказал он. Колин резко повернулся и вышел в гардеробную. Мерседес взяла подушку, лежавшую в ногах кровати, и прижалась к ней. Он даже не возвысил голоса. Он не угрожал ей, не поднял на нее руку. И все же она чувствовала себя подавленной, униженной. Только на этот раз грузом своих собственных подозрений и недоверия.
Мерседес посмотрела на дверь. Она вполне может уйти. Она понимала, что он не будет преследовать ее даже сегодня, когда она совершенно напрасно обвинила его в том, что он забавлялся ее страхом. А хочет ли она сама уйти? Это был вопрос, над которым она старалась не задумываться: в себе она была уверена еще меньше, чем в Колине. Гораздо проще было думать о том, что хочется ему.
Она слышала, как он ходил по комнате, потом умывался и чистил зубы, снимал одежду. Как тихонько чертыхнулся, ударившись обо что-то. После этого было слышно, как он скакал на одной ноге, видимо, потирая ушибленное место. Непонятно почему, но именно этот ушиб решил все дело. Она представила себе его беспомощным и неуклюжим, еще не совсем отошедшим после смешения сразу трех напитков.
Мерседес лежала на боку, упершись взглядом в стену, когда Колин вошел в спальню. На нем не было ничего, кроме кальсон на шнурке, низко державшихся на его узких бедрах. Он постоял у ночного столика, прикручивая фитиль у лампы, потом приподнял простыню и лег. Она лежала на своей стороне, и поэтому его простыни были холодные. Он вытянулся на спине и закрыл лицо руками. Он прислушался к ее дыханию и понял, что она все это время ждала его.
— Простите, — сказала она.
— Ты могла бы здесь не оставаться, — сказал он. Они произнесли это одновременно и плохо расслышали друг друга.
Мерседес повернулась к нему лицом.
— Простите, — повторила она.
— Я сказал, ты могла бы…
— Нет, я не переспрашиваю, я хочу попросить прощения за то, что плохо о вас думала.
Она замолчала, но Колин ничего не ответил на ее извинения.
— Вы понятия не имеете, как все это было с моим дядей, — сказала она.
— Я каждый день узнаю о нем что-нибудь новенькое.
— Поверьте, я не жду от вас жалости.
— Я никогда так не думал. Мне кажется, что было бы лучше, если бы ты не говорила о нем так осторожно, как будто намекая на существование некой темной стороны его характера. — Колин хохотнул, но в его смехе не было веселья. — Потому что наличие темной стороны предполагает что-то противоположное по качеству с другой. Из того же, что я узнал, можно сделать вывод, что граф Уэй-борн — редкостный ублюдок.
 
Губы Мерседес тронула еле заметная улыбка:
— Теперь вы оскорбили разом всех ублюдков.
Колин удивленно посмотрел на нее:
— Значит, ты не всегда стоишь на стороне Уэйборна?
— Не всегда, — спокойно ответила она. — Мне кажется, сейчас я еще сильнее ненавижу его. Теперь, когда он, кажется, уже ушел из моей жизни, его дела и слова возвращаются и снова мешают мне жить.
— Как сегодня.
Она кивнула.
— Вы вдруг напились… И я не знала, что и…
— И когда я попросил тебя остаться у меня…
— Вы не просили, — поправила она его.
— Разве я не просил? В самом деле? — Колин уставился в потолок. — Это я и пытался сказать тебе, когда вошел сейчас. Я хочу, чтобы ты знала, что не обязана приходить сюда.
— Я знаю.
— Не потому ли ты здесь, что хочешь этого?
— Я так не говорила.
Колин перестал изучать потолок и уставился на Мерседес. Он и на слух вполне смог оценить безмятежность, с какой были произнесены эти слова, но было что-то еще, о чем она умолчала и что заставило ее опустить ресницы и отвести взгляд.
— Тогда почему?
Она в упор посмотрела на него.
— Я осталась здесь, потому что знаю, что вы хотите этого.
Колин поднялся на локте.
— Я не уверен…
— А я уверена. — Она подняла руку и закрыла ему пальцами рот. — Не говорите ничего. Просто примите это. Я так хочу. — Она погладила ему щеку и обвела большим пальцем нижнюю губу. Ее глаза и полуоткрытый манящий рот были совсем близко…
Колин наклонился, но Мерседес первая поцеловала его. Она приникла губами к его рту, мягко покусывая его верхнюю губу и нежно поглаживая языком его чувствительное нёбо. С тихим стоном Колин перевернул Мерседес на спину. Ее пальцы уже нежно ворошили густую копну его волос, ласкали затылок. Ноготками она легко царапала ему кожу на шее, заставляя его содрогаться от острого наслаждения.
Мерседес прижалась к его рту еще сильнее, глубоко протолкнула язык и почувствовала легкий запах алкоголя. Она вдохнула его. Руки ее опустились к нему на плечи, настойчиво поглаживая и растирая твердые мышцы, щекоча ногтями упругую кожу. Мерседес чувствовала, как набухают ее груди, а соски становятся твердыми, как камешки, и она задвигалась под торсом Колина, чтобы он почувствовал обнаженной грудью, как меняется ее тело.
Она подняла колени. Ночная рубашка задралась, обнажив ноги. Горячая ладонь Колина стала гладить ее ногу от колена до бедра. На третьем заходе ее бедра сами собой поднялись: они призывали его, ее захлестнуло желание, чтобы он заполнил все ее существо, чтобы почувствовать внутри себя все его сокровенные движения.
Мерседес нащупала край его кальсон и осторожно стала просовывать под них пальцы. Один раз, другой. Медленно и чувственно она проделывала все это, ясно давая понять, чего хочет.
Колин рванул вниз бретельки ее ночной рубашки. Он целовал ее шею, плечи, а потом жадно припал к ямочке между ключицами. Она застонала и выгнулась под ним дугой. Он пытался ухватить губами ее соски сквозь тонкую ткань ночной рубашки. Его влажный язык, трущийся о поверхность ткани, заставил ее громко вскрикнуть. Его рот снова нашел ее губы. Он прижался к ней бедрами, и они ритмично задвигались, разделяемые только одеждой.
Мерседес стянула вниз его кальсоны. Он поднял ее рубашку. Ее руки скользнули между их тел, и она помогли ему войти внутрь. Он сделал сильный толчок, но слиться вместе им помогли ее руки, обхватившие его сзади.
Колин замер, глядя в глаза Мерседес. Она смело встретила его взгляд расширенными, почти черными зрачками с узкими серыми ободками. В этих зрачках отрад лось его желание. Ее нежные влажные губы были полуоткрыты. Первая легкая краска страсти окрасила ее щеки.
Настороженность сковывала тело Колина и добавляв хрипоты в его голос.
— Скажи мне, что ты хочешь этого, — проговорил он.