Мое непреклонное сердце

Она уже повернулась, чтобы уйти, но остановилась в нерешительности. А что, если он станет упрекать ее завтра во всех своих невзгодах? Граф в таких случаях, страдая от последствий попойки, всегда вымещал на Мерседес свое плохое настроение. И не важно, что перед этим все ее попытки уберечь его от излишеств всегда карались физическим наказанием. Граф почему-то считал, что она плохо старалась, а значит, во всем и виновата.
Может, и с капитаном будет та же история? Мерседес опустилась на колени перед креслом и стала снимать с Колина сапоги.
— Что вы делаете?
Разве не ясно, что она делает? Не ясно только одно — будет ли он протестовать?
— Пытаюсь сделать так, чтобы вам стало поудобней.
Он нетерпеливо заворчал:
— Удобней может быть только в луже на дороге. Я, между прочим, сам могу снять свои сапоги.
Она уселась на корточки и стала ждать. Колин поднял ногу и попытался закинуть ее на другую.
Она соскользнула и тяжело ударилась об пол.
— Потом, — сказал он, снова закрывая глаза. Когда Мерседес взялась за его сапог еще раз, он уже не протестовал. Она сняла правый, потом левый. И убедилась, что не зря старалась, когда увидела, как он пошевелил затекшими пальцами и с облегчением вздохнул. Обернувшись назад, Мерседес сдернула темно-синюю накидку с соседнего кресла и накрыла ею Колина. Он что-то пробормотал, не открывая глаз. Мерседес подставила ему под ноги маленькую скамеечку, что стояла под письменным столом. Удовлетворенная своими действиями и тем, что она сделала для него все возможное, она опять собралась уходить.
Но тут крепкая мужская рука схватила ее за запястье.
— Не уходи! — сказал он,
Она заметила, что он даже не открыл глаза, но каким-то образом нашел ее руку.
— Но где же я тут… — Колин подтолкнул пяткой скамеечку в ее сторону, и она остановилась прямо у ее ног. — Вот здесь.
Мерседес посмотрела сначала на него, потом на скамеечку. Она не знала, зачем это было ему нужно.
— Пожалуйста!
Она села. Спина ее почти упиралась в кресло, плечо слегка касалось его ноги. Колени она подтянула к груди, а домашнее платье и ночная рубашка куполом поднялись вокруг нее. Она вся напряглась, почувствовав, как Колин положил ей руку на плечо. Он провел ей большим пальцем вдоль шеи, как раз там, где на белой коже ярко цвели следы от пальцев Северна.
— Как ты считаешь — нужно выполнять обещания? — спросил он.
Мерседес удивилась такому вопросу. Его пальцы у нее на шее смущали ее и сбивали с толку.
— Я не понимаю, о чем вы говорите, — осторожно ответила она.
— Как ты считаешь — нужно выполнять обещания? — повторил он.
Едва ли это прояснило ей хоть что-нибудь. Вопрос сам по себе был несложен, но зачем он задает его ей?
— Ну, допустим, да, — медленно произнесла она.
— Это дело чести! Не так ли?
Она попыталась повернуться и посмотреть на него, но рука на затылке позволяла ей смотреть лишь строго вперед.
Колин позади нее серьезно кивнул:
— Вот и я так думаю.
Его пальцы зарылись ей в волосы. Шпильки, державшие их, выпали под их мягкими, но настойчивыми движениями. Колин стал медленно расчесывать тяжелые пряди всей пятерней, и они стекали у него с кончиков пальцев словно струи воды.
Такая его забота смутила Мерседес. Она задышала часто и тяжело, ожидая, что вот сейчас его рука доберется до ее затылка и станет ласкать кожу. Из своего опыта она знала, как нежность часто оборачивалась для нее болью. Ожидание бывало иногда более мучительным, чем само наказание. И она с нетерпением ждала, чтобы это поскорее закончилось.
— А обещания самому себе? — продолжал он. Пальцы скользнули ей на затылок. — Как быть с ними?
Слова, кажется, застыли у нее в глотке.
— Я… я не знаю, что вы имеете в виду, — сказала она.
У нее мороз пробежал по спине, когда он шершавыми кончиками пальцев провел по ее коже.
— Это ведь тоже дело чести — сдержать обещание, которое дал самому себе?
Его рука снова погрузилась в ее тяжелые волосы. Темно-шоколадные завитки падали сквозь растопыренные пальцы.
Мерседес показалось, что он разговаривает сам с собой: громко задает себе вопросы и раздумывает над своими ответами.
 
— Честь для каждого начинается с самого себя, — сказала она осторожно.
Его рука застыла в ее волосах. Мерседес сжалась, втянула голову в плечи, приготовившись к боли, которая, она была уверена, сейчас последует.
Колин вздохнул:
— Я думал, что по этому вопросу мы могли бы сойтись во мнении.
Рука его бессильно упала на колени.
Мерседес ждала. От напряжения у нее разболелись плечи. Шея затекла, а сердце неприятно громко стучало в груди. Она медленно повернула голову, чтобы посмотреть на него. Она не увидела никаких видимых признаков напряжения: ни нахмуренного лба, ни сжатых челюстей. Лицо его казалось таким же расслабленным, какое бывало у него во время сна, но Мерседес чувствовала по его дыханию, что он не спит. Когда она попыталась подняться, чтобы уйти, его глаза немедленно открылись.
— Ты сегодня все время чего-то боишься, — сказал он, рассматривая ее своими безжалостными черными глазами. — Что, ты куда-нибудь торопишься?
— Я… нет, никуда, — растерялась она. И тут же пожалела о своей нерешительности, потому что он посмотрел на нее внимательным, испытующим взглядом.
— То есть, — поправилась она, — я хотела бы лечь в постель.
Колин тут же согласился:
— Конечно!
Он встал на ноги сам, помог подняться Мерседес и легонько подтолкнул ее в направлении постели.
— Я имела в виду собственную постель, — сказала она.
— А я имел в виду свою.
Мерседес через плечо посмотрела на него.
— Хорошо.
Отвернувшись и наклонив голову, она стала развязывать пояс своего платья. Она хотела сбросить его прямо на пол, но Колин подхватил его и аккуратно повесил на спинку кресла у письменного стола. Он смотрел, как она снимает покрывало. Но вместо того чтобы лечь под одеяло, она пристроилась на самый краешек постели и упрятала ноги под кровать. Он был уже не так пьян, чтобы не заметить, что все в ней напряжено до предела.
Утомленная его постоянной слежкой, Мерседес гордо подняла подбородок.
— Давайте быстрее кончать с этим, — холодно сказала она.
Брови Колина удивленно поползли вверх, а в глазах появилось недоумение, которое трудно было бы разыграть.
— С чем кончать? — удивился он.
Она беспомощно взмахнула руками, пытаясь подобрать слова.
— С тем, что вы собираетесь делать.
— Я собираюсь раздеться.
Руки ее беспомощно упали, при этом левая задела лежавшую рядом подушку. Совершенно независимо от ее сознания пальцы Мерседес вцепились в ее угол. Быстрым движением она подняла ее и, замахнувшись, метнула в сторону Колина.
Чуть не упав от изумления, Колин отпрянул назад. Это было посильнее смеси из виски, портвейна и шотландского бренди. Он поймал подушку у живота и, восстановив равновесие, отшвырнул ее в ноги кровати.
— Что ты делаешь? — удивленно воскликнул он, не собираясь сдавать позиций. — Ты меня специально хочешь разозлить?
И когда он задал этот вопрос, ответ напросился сам собой. Удивление в его глазах сменилось пониманием. Сразу снизив тон, он сказал на этот раз самому себе:
«Конечно же, она делает это специально!»
Колин заметил широко открытые глаза и бледное лицо Мерседес. Он склонил голову набок.
— Но почему, Мерседес? Чего ты хочешь? Она судорожно ухватилась за край постели и сказала, тщательно выговаривая каждое слово:
— Я — хочу — поскорее — с этим — покончить.
«Воистину, — подумал Колин, — алкоголь превращает человека в тупицу».
— Я не собираюсь тебя бить, — сказал он. — Ведь ты же этого ждешь, да? Что я накажу тебя за сегодняшний сговор с Северном?
Мерседес не поверила.
— А разве не так?
— Я уже сказал однажды, что никогда не буду тебя бить. Я разве дал тебе повод думать, что изменю своему решению?
Спазм в горле мешал ей говорить. Боль стремительно распространялась, отдавая острой резью в глазах, пульсируя в висках. Почувствовав близкие слезы, Мерседес усиленно заморгала. Огромный комок в горле никак не спадал.