Запрещённый приём (ЛП)

— Нет, я думаю, что это ты был прав, Дюк. Тебе стоит поехать впереди нас.
Ледук некоторое время изучал наши лица. Лицо Вина он изучал дольше моего. Что бы он на нем ни прочел, это заставило его потушить сигарету и сказать:
— Я уверяю тебя, что больше не представляю опасности для Бобби.
— Ты не можешь этого гарантировать, Дюк.
— Нет, как и Фрэнки и кто-либо еще из моих помощников. Если он перекинется в клетке, мы будем стрелять, потому что не существует иного способа удержать его. Одной решетки будет мало.
— Если он полностью перекинется в животную форму, то это будет оправданный выстрел. — Сказал Ньюман.
— Кстати, я не видела в комнате с клеткой видеокамер. — Заметила я.
— Потому что их там нет. — Ответил Ледук.
Я открыла рот, чтобы сказать то, о чем, как полагал Ньюман, мы оба пожалеем в дальнейшем, так что он озвучил свои мысли первым:
— Поехали на место преступления. Чем быстрее мы с Блейк разберемся, что здесь не так, тем быстрее мы с этим покончим.
— Как тебе будет угодно, Вин. — Ледук сел за руль своего внедорожника и опустил окно. У него в зубах уже мелькнула новая сигарета. Очевидно, он решил, что зря бросил курить двадцать лет назад, и решил накуриться за все бесцельно прожитые годы.
Мы сели в машину Ньюмана и выехали за шерифом из городка. У нас как будто было собственное сопровождение, прямо как в старых вестернах. Не знаю, почему мне голову пришла такая аналогия. Может, я слишком много вестернов пересмотрела в детстве с папой. Или слишком много пушек тыкалось в меня с момента прибытия в город. Кто знает.
  
7
 
Какое-то время мы ехали молча, преследуя задние фары машины шерифа. В салоне было темно — горела только подсветка на приборной доске, разгоняя мрак. Как только мы выехали за пределы городка, вокруг стало по-настоящему темно — деревья казались едва различимыми гигантами по бокам от дороги. В новолунье, да еще и с такой высокой облачностью, только фары машин были тем светом, что прорезал дорогу сквозь тьму.
— Здесь так темно, когда луны не видно. — Заметила я.
— Зато видно звезды, а еще иногда можно северное сияние увидеть.
— Ого, ни хрена себе.
— Как тебе удалось успокоить зверя Бобби? — Спросил он.
Не знаю, почему, но вопрос застал меня врасплох.
— Магия. — Ответила я.
— Правда? — Переспросил он, уставившись на меня.
Я покачала головой.
— Ну, не совсем. — Я подумала над ответом и поняла, что он был не слишком точным. Ньюман знал, кто я такая, так что я решила сказать ему правду. — Я знала, что он почует… почует ликантропию в моей крови.
— И как тебе это помогло?
— Иногда, если ты почуял другого зверя, это помогает вернуть себе рассудок.
— Значит, у меня бы не получилось это сделать?
— Нет, не получилось бы.
Он вздохнул.
— Я надеялся, что это какой-то прием, которому ты можешь меня научить.
— Не вздумай обнимать ликантропа с изменившимися глазами, Ньюман. У тебя в крови штамма нет, так что ты будешь пахнуть едой.
— Я могу хоть как-то помочь оборотню не перекинуться? Ну, сквозь прутья решетки?
Он так искренне хотел преуспеть в своей работе, что я хорошенько подумала над ответом, чтобы действительно посоветовать ему нечто дельное.
— Если вы знакомы или дружите, ты можешь упомянуть какие-нибудь человеческие воспоминания. Есть вероятность, что это поможет.
— А если мне известны только имена супруги и детей? Я могу помочь, напомнив о человеческой жизни, если мы не знаем друг друга лично?
— Возможно, но только если ты стоишь по другую сторону решетки. А еще важно, насколько опытен этот оборотень. Если перед тобой новичок, это не сработает. Стоит измениться глазам, как он перекинется полностью. Первое время верживотные очень плохо себя контролируют.
— А что если я приведу кого-то из членов семьи, чтобы они могли поговорить?
— Категорически нет. Во-первых, члены семьи — это гражданские, а во-вторых — представь себе масштаб вины оборотня, если он вернется обратно в человеческую форму и осознает, что убил кого-то из своих близких. Никогда так не делай.
 
— Ладно, ты права. Это будет… ужасно. — Он так резко мотнул головой, что его шляпа съехала набок. Он поправил ее свободной рукой, другой по-прежнему держась за руль, и добавил. — «Ужасно» кажется мне не самым подходящим словом, но я не могу подобрать другого.
— Тебе не нужно подбирать слова, чтобы понять, какой пиздец тебя ждет при таком раскладе, или почему тебе надо приложить все силы, чтобы этого избежать.
— «Пиздец» — вполне подходящее слово. — Заметил он.
— Жутко, душераздирающе, болезненно, мучительно. У меня куча слов для того, чтобы описать всю жесть, которую я повидала за эти годы.
— Тогда почему ты по-прежнему занимаешься этим, если все настолько плохо?
Тот факт, что он задал мне этот вопрос, хотя его собственная карьера находилась в зачаточном состоянии, и он только-только переехал к черту на рога, что тоже не способствовало ее росту, означал, что Ньюман всерьез задумывался над тем, чтобы поменять свою жизнь.
— Потому что так я могу помочь ребятам вроде Бобби Маршана.
— Мне не удалось его спасти. Я тебя-то едва спас. — Сказал он. В салоне было темно, так что я не могла четко видеть его лицо, но ладони Ньюмана сжались на руле, словно выпуская те эмоции, которые он испытывал.
— Я взялась за эту работу, потому что она позволяла мне спасать жизни, убивая монстров, а потом случилось странное. Я перестала понимать, кто здесь монстр.
– Ты влюбилась в вампира. — Сказал он так, будто это все объясняло.
— Нет, дело не в этом. У меня был знакомый по имени Вилли МакКой. Мелкий жулик, даже не друг, но я знала его до того, как он умер, и после того, как он стал вампиром. Это по-прежнему был Вилли. И тогда я пересмотрела свой взгляд на вещи. Если бы вампиры были бездушными чудовищами, тогда Вилли должен был измениться после смерти, но этого не произошло. И если эта теория о вампирах оказалась мифом, я стала сомневаться во всех остальных.
— Как давно это было?
— Еще до того, как я начала встречаться с Жан-Клодом. Если честно, думаю, если бы Вилли МакКой не остался самим собой после того, как обратился в вампира, я, возможно, никогда бы не стала встречаться ни с Жан-Клодом, ни с кем-либо сверхъестественным вообще.
— Ого, я никогда так серьезно не анализирую свои чувства. Это впечатляет. — Заметил Ньюман.
Я рассмеялась.
— Я тоже не анализировала, как и большинство людей. Но теперь я прохожу терапию, и она помогла мне осознать пару вещей.
— Ты признаешься другому маршалу, что ходишь к психотерапевту? — Его голос звучал так, словно он почти шутил.
— Если тебя ранили во время задания, ты обращаешься за помощью в больницу. — Сказала я.
— Да, я застал тебя однажды в такой ситуации.
Я чуть улыбнулась, но он, вероятно, не увидел этого в темноте.
— Было дело, я помню. Но наша работа подкашивает не только физически, Ньюман. Она сношает мозги, вносит смятение в наши сердца. Иногда кажется, что она буквально выедает тебе душу. Ты ведь идешь к ортопеду, если сломал ногу?
— Полагаю, что так. — Согласился он.
— Так почему бы не относиться к адвокатам и терапевтам так же, как мы относимся к ортопедам и дантистам?
— Не знаю. В смысле, когда ты так говоришь, это звучит логично.
— Это-то логично, но все остальное здесь — максимально нелогичное эмоциональное дерьмо.
Он рассмеялся, и это было почти внезапно после такого серьезного разговора.
— Мне это не кажется смешным. — Сказала я.
— Это и не смешно. Ты была прямолинейна и честна, как акула или типа того.
Настала моя очередь усмехнуться.
— Много с чем меня сравнивали, но вот с акулой… Они слишком много кружат перед тем, как укусить. Я так не делаю.
Он рассмеялся, но после спросил, посерьезнев:
— Насколько, по-твоему, мы можем доверять Дюку, учитывая его эмоциональное состояние?