Деграданс (СИ)
Калинин картинно развел руки.
Шивцов, сгорбившись, сидел в двух шагах от него.
Обрез на сгибе левой руки, большая спортивная сумка у ног.
«…итак! До истечения назначенного срока, остается… – Калинин быстро взглянул на часы, – …остается меньше одной минуты. Как мы видим, власти пока ничего не сделали для спасения тех, кого считают своими гражданами. Что ж, признаемся, такое мы видим не в первый раз. К сожалению, чего-то такого мы ждали. Отказываясь от этих людей, – Калинин широким жестом указал на замерших в ужасе заложников, – государство дарит великому художнику материал, о котором он мечтал всю жизнь. Государство дарит ему поистине бесценный материал для создания прекрасного концептуального полотна…»
Он взглянул на часы.
«Время вышло».
«Я не спешу», – кивнул Шивцов.
«…Виктор Шивцов не спешит. У настоящего концептуалиста времени так же много, как у Творца. Но мастер и не будет ждать… Когда рукой художника водит гнев, можно ждать невероятных событий… Вы сами увидите, дамы и господа, к чему приводит непонимание. Согласитесь, художник и власть – вечная проблема. И всегда от нее несло кровью. Хотя, – обаятельно улыбнулся Калинин, – истинный концептуализм только кровью и может подпитываться…»
28
ПЕТУНИН
18,02. Пятница
– Готовность номер один!
Капитан Петунин прижал переговорник к уху. Вылезая из джипа, бросил Арутюняну:
– Весь перехват теперь гони прямо на меня.
И крикнул:
– Мартынчик?
– Снайперы на позиции.
– Бойцы?
– На местах.
– Готовность?
– Полная.
– Бойко?
– Заряды заложены.
– Людей в галерее не заденет?
– Разве что пару экспонатов сомнет.
– Черт с ними. Мумии застрахованы. Наша цель: террорист и его пособник. Я имею в виду журналиста. Есть вопросы? Если нет, приступаем. Действовать без промедления. Операция не должна попасть в эфир.
Петунин легонько похлопал по плечу бойца в сером камуфляже, раздумчиво устроившегося у входных дверей:
– Что это у тебя за чертежи, Архимед?
– Схема сигнализации, установленной в галерее.
– Что-то уж больно мудрено накручено…
– Да ну, только кажется. – Боец провел пальцем по пыльной плите. – Обычная сигнализация типа «Аларм-Про-31». Сенсоры на стеклах. Правда, чувствительные. Если стекло просто треснет, система сработает мгновенно. Мощные сирены, тут же сигнал на пульт охранного отделения. А вот на стеклянной входной двери, как видите, взрывчатка, – боец указал на прикрепленный с внутренней стороны брикет пластида.
– Обойти систему можно? Чтобы жителей квартала не беспокоить.
– Обойти все можно, – философски изрек боец. – Только сдается мне, товарищ капитан, что террорист намеренно выставил перед нами этот брикет. Хотел, наверное, показать, что у него этого добра выше крыши. А так ли это? Мы с «Марго», – боец нежно похлопал ладонью смирно стоящего рядом робота, больше похожего на поблескивающий мусоросборник, – осторожненько прозвонили систему сигнализации и тщательно сверили полученные нами данные с теми, которые предоставила нам фирма, устанавливавшая сигнализацию.
– И что получилось?
– Да похоже, что брикет на двери единственный.
– Не может быть, – недоверчиво прищурился Петунин.
– Так получается. По крайней мере, только в этом месте нами зафиксировано подключение к системе дополнительного устройства. Конечно, товарищ капитан, за дверью и в залах можно установить несколько бомб другого типа, так, чтобы они детонировали при взрыве первой, но вряд ли клиент будет так серьезно подходит к делу. Какой-то он неряшливый. Не похоже на хорошую работу. Готов поспорить с вами хоть на месячную зарплату, товарищ капитан, что бомба на двери единственная.
– Можешь ее обезвредить?
– Ту, что на дверном стекле?
– Ну да. Мы же только ее видим.
– Можно, конечно, – боец задумчиво почесал щеку: – Только надо ли?
– Это почему? Есть другое предложение?
– Камнем в стекло и вся недолга. Заодно все решетки вынесет.
Петунин озадаченно поджал губы:
– Так мы с тобой пару этажей разворотим.
– Это точно. А как иначе? Взрыв он есть взрыв.
– Ну ты философ, блин! Ничего тут не трогать. Бойко пойдет через верхний этаж.
– Все равно ведь там придется взрывать перекрытие.
– Он умеет. Заряды у него точечные.
– У меня получается красивее.
– Верю, Володя. Но сегодня не твой день.
– Как скажите, – обиженно шмыгнул носом боец.
И тут же подключился Арутюнян:
– Товарищ капитан, подполковник на проводе.
– Потом! Нет меня, Жора, нет меня. Я же сказал!
– Но это же подполковник!
28
ШИВЦОВ
18,51. Пятница
«…акт творения…»
По экрану плыли бледные лица заложников.
«…вам повезло… Вы попали в лабораторию гения… В тайное тайных… Вам посчастливилось видеть весь процесс создания первого поистине концептуального полотна, вы первые непосредственные зрители и участники его создания…»
В кадре Шивцов.
«…кто станет твоим героем?»
«Мне все равно… Как судьба ляжет…»
Шивцов в благостном расположении духа.
Почти полчаса, как свирепая головная боль отпустила его, ушла, исчезла, канула в вечность, он купается в томительном блаженстве безболия. Мир свеж, ясен. Даже мумии кажутся просто загадочными. Морщинки у висков разгладились, Шивцов смотрит на Калинина с некоторым недоумением, но уже с интересом.
«Как судьба ляжет… – повторил он. – Какая разница? Кто-то должен ответить… Кто-то обязательно ответит за все… Пусть эти… Мне все равно…»
Шивцов наклонил голову.
Капитан Петунин мог поклясться в том, что Шивцов просто повторяет чьи-то слова… Чьи? Калинина?… Или в галерее находился еще какой-то суфлер?
«Как судьба ляжет… Живые люди… Годится любой… Кто-то должен ответить… Кто-то обязательно ответит за все… Да наплевать мне, кто станет первым… – Шивцов опять наклонил голову, будто прислушивался к собственным словам. – И второй… И третий… Зачем мне помнить, если все это просто материал? – С видимым усилием, спотыкаясь на непослушных слогах, Шивцов вдруг процитировал: – Когда намалюют картину… Ну это… Как там?… Последнего утра земли…»
Десятки изумленных глаз уставились на Шивцова.
Террорист, цитирующий стихи? Калинин в кадре счастливо расправил грудь.
Имел право. Это же он – единственный режиссер и комментатор необыкновенного действа.
«И критик последний погибнет, и краски поблекнут в пыли…»
Калинин шевелил губами, как бы подсказывая строки. Заложники смотрели на него с еще большим страхом, чем на Шивцова. Стихи их добили. У них мозги окончательно поплыли от страха и непонимания.
«И тот, кто трудился, тот будет… на стуле воссев золотом… холсты многомильные мазать… Ну это… Летящей кометы хвостом…»
Шивцов ухмыльнулся:
«Но ждать я больше не буду».
«…кого ты выбрал для первого божественного мазка?»
Калинин по-настоящему волновался. Он кипел. Он был в седле. Он видел в происходящем что-то свое, глубоко свое – высокое, надмирное, возвышающее душу, быть может. Он твердо знал, он был уверен, что сейчас одна какая-то никчемная жизнь закончится, сломается, но зато, какая молния пересечет небосвод искусства! Он не жалел о ничтожной кончившейся жизни. Он знал: смерть одного порождает жизнь другого. начинается какая-то совсем другая. Совсем другая! Полная восхитительной неизвестности, может, слез, гонений, но совсем другая. Не только для него, для Шивцова, или для заложников. Для всей страны, для всего мира!
«…ты будешь выбирать сам? Или предоставишь право выбора самому материалу? Неужели живой материал сам выберет счастливчика? Как это будет происходить? Голосование? Жеребьевка?»
И обернулся к заложникам:
«…что бы вы предпочли?»