Охотники и ловцы рыб (СИ)

Вот эту картину сплотившихся в общем горе на чужой земле друзей и застал вернувшийся во Вроцлав Всеслав.
— Послушай, что там произошло, на нижнем этаже вежи? — спросил его Сольмир, сразу, как только они оказались одни во внутреннем дворике замка. — Я был вместе с лучниками наверху. А Любаву сейчас не спросишь. Сам видишь, какая она.
Да, остановившийся взгляд новгородки Всеслава тоже пугал.
— Тяжелый был бой. Рубились в темноте и тесноте. Княгиня была обречена погибнуть в общей свалке.
Они помолчали. Сольмир низко опустил голову.
— Когда я ворвался в вежу следом за германцами, один из них как раз вломился туда же, но снаружи, в лаз для выхода на наружную лестницу вежи. Такое чудище, на полголовы выше меня ростом, — продолжил Всеслав. — А Любава оказалась между ним и своим Рагнаром. Я был ошеломлен тем, что она здесь. Думал, что вижу ее в живых последние секунды, думал, что он убьет ее одним ударом. У меня в уме помутилось, не помню, как прорубался к ней сквозь германцев. Но она продержалась несколько минут.
Всеслав сглотнул, помолчал, успокаиваясь, потом продолжил.
— Я даже не заметил, что какой-то остолоп метнул в нее сулицу. В полумраке вежи, в мешанине среди своих и чужих. Сдурел мужик. Но сулица бы ее убила, я не успевал, опаздывал на несколько секунд. Рагнар отбросил дочку в строну и принял на себя и удар меча, предназначенный ей, и сулицу, тоже ей предназначенную.
Всеслав с силой потер лицо руками. Воспоминания были еще слишком свежими.
— Надо же, как он смог? — прошептал Сольмир. — Ведь Рагнар даже шевелился с трудом, когда мы его в вежу затаскивали. Он же в горячке был, когда мы его из погреба достали. В себя пришел только после того, как отец Афанасий приобщил его Святым Тайнам.
— Смог в самый важный момент. Настоящий воин не бывает бывшим. Он Любаву с силой, неблизко так отбросил… Да, кстати. Откуда там взялся отец Афанасий?
— Он с нами отплыл. Ты помнишь, его разыскивал пан королевский мечник.
— И княгиня не узнала батюшку?! А ты знаешь, что это тот самый священник, который произносил ту проповедь? Из-за которой она Болеславу от ворот поворот дала?
— Я знал. Догадался. Она сначала не узнала, — грустно, но без всякого надлома ответил Сольмир. — Он выглядел как холоп из простонародья. Она и не присматривалась. Княгиня же… — бывший муромский сказитель посмотрел на небо, сквозь листву липы, в тени которой они стояли. Сладостный запах липового цвета, мирное жужжание пчел, жаркое лето снаружи замка, мягкая тень во внутреннем дворике.
— Только накануне боя Предслава узнала батюшку. Он принимал исповедь и отслужил обедню, — Сольмир по-прежнему вглядывался в далекое небо сквозь листья. — Он, я думаю, знал, что она… она не переживет наступающего дня. И вправду, после того, как наши втянули лестницу наверх, Предслава была обречена… Ты не будешь смеяться, если я скажу, что надеюсь встретиться с ней в Будущем веке? Там, где все будут равны по положению. И главным будет состояние души.
Всеслав промолчал. Это, конечно же, было не смешно.
— Я теперь христианин, как и она.
— Пан мечник доложил Болеславу, что ваш отец Афанасий укрылся у Любавы. Король потребовал от меня его выдачи.
— И ты бы выдал? Если бы знал, где он? — Сольмир на мгновение взглянул собеседнику в глаза и снова уставился в небесную синь голубыми глазами. Длинные кудри рассыпались по плечам.
Вопрос был хорошим. Любава находилась в тяжелом состоянии, и как-то еще отягощать ее положение Всеслав не стал бы даже по приказу своего короля. Он пожал плечами.
— Неважно. Отец Афанасий сам явился к королю как раз, когда я от него выходил. В полном монашеском облачении…
— Ой, дядько лысый… то есть, Господи помилуй, — дернулся Сольмир и во все глаза уставился на собеседника.
Всеслав невольно улыбнулся своей удивительной улыбкой, которая точно освещала его изнутри.
— Вот-вот.
— И что?
— Не знаю, чем все закончилось. Я дожидаться не стал. Сюда торопился.
Однако он очень скоро узнал, чем закончилась та роковая беседа короля с монахом. На следующий день во Вроцлав прискакал крупный отряд рыцарей короля. Рыцарей короля Мешко, потому что короля Болеслава Польского нашли несколько дней назад мертвым в своих покоях. Известие мгновенно облетело грод, вызывая самые разные чувства. Всеслав, оглушенный страшной новостью, закрылся в собственной горнице. Лично для него Болеслав был единственным покровителем в родной земле. А для Польского королевства умерший король был тем, кто умел сплавлять в единый, опасный для врагов клинок самые разнообразные силы королевства. Ему подчинялись все, даже те, кто друг друга ненавидели, те, кто не будут подчиняться его сыну, слабовольному Мешко. И эта взаимная ненависть разных сил, лишенных достойного вождя, неминуемо должна была привести к длительной междоусобице, к нашествию на ослабленное раздорами королевство внешних врагов. Что должен был делать один из немногих правильно оценивающих положение рыцарей короля? Уехать на чужбину? Не будет ли это изменой? Остаться и говорить вслух, то, что он ясно понимал? Услышит ли его хоть кто-нибудь? Не объявят ли его самого врагом, чернящим все и вся?
 
Но Всеслава ждало нечто гораздо более худшее. Его вызвал на общее собрание в Большой зал отец, Вроцлавский воевода. Но лишь только молодой рыцарь вошел в зал, как его окружили вооруженные рыцари короля. А пан Герхард потребовал от него, отдать ему свой меч. Всеслав оглядел собравшихся и подчинился. Отстегнул меч и вручил его пану мечнику, хотя и не знал за собой ни одного поступка, достойного публичного взятия под стражу.
Сопротивление было бесполезным, друзей и покровителей у него не осталось.
— В чем вы меня обвиняете? — холодно спросил он?
И оказалось, что именно его обвиняют в смерти короля Болеслава. Пан Всеслав был последним, кому король давал аудиенцию с глазу на глаз, через час после которой властитель был найден в своих покоях мертвым.
Скорый и неправедный суд над сыном Вроцлавского воеводы состоялся прямо во дворе замка воеводы при стечении потрясенного народа.
Всеслав скрестил руки на груди и молчал, понимая, что оправдываться бесполезно. Всем собравшимся нужно было свалить на кого-нибудь вину за гибель короля, чтобы никто не подумал ни на кого другого. Слишком много разнообразных течений бурлило сейчас в Польском королевстве, между которыми не так давно умело лавировал прирожденный вождь, первый польский король. Но, лавируя, властитель многое замедлял и останавливал. И многие им были недовольны. Слишком многие. И, чтобы немедленно заставить замолчать тех, кто обвинял противников в скорой смерти Болеслава, нужна была жертва. Всеслав, за которого кроме погибшего короля оказалось некому заступиться, подходил идеально.
Ну и к тому же, хотя истина никого здесь не интересовала, но он действительно был последним, с кем король разговаривал перед смертью, да и еще с глазу на глаз.
Обвиненного в убийстве своего короля рыцаря окружали решительно настроенные воины, соратники пана Герхарда. Сам Вроцлавский воевода, пан Гумберт со значительной частью своих людей стоял поодаль, не вмешиваясь. Всеслав один раз взглянул на него, усмехнулся и больше в ту сторону не смотрел.
А в другую сторону, туда, где в толпе простого народа стояла Любава, он попросту боялся смотреть, хотя именно туда ему хотелось смотреть неотрывно. Он боялся привлечь к ней внимание враждебно настроенных воинов, но изредка все же их взгляды встречались. И той боли и нежности в ее глазах, которые он видел, было достаточно, чтобы Всеслав мог встретить свой конец достойно. Когда вот так, хладнокровно, не в бою, смотришь в глаза собственной смерти, то все силы души уходят именно на то, чтобы достойно продержаться до того момента, когда она наконец придет, эта страшная проводница в мир мертвых. Больше уже ни на что сил не было.
 
Но он с легкой усмешкой на губах, скрестив руки на груди, сохранял видимое спокойствие во время зачитывания обвинения в злодейском убийстве короля Болеслава.