Заклятый друг (СИ)
— Камера там, там и там. Она хранила всё это на своём компе. Даже не думала, что я могу найти и увидеть. А последняя запись датирована ночью перед нашей свадьбой. Она не была ни в каком Париже. А мой отец не ездил в Нижний Новгород по делам. Они специально взяли эту недельку, чтобы насладиться друг другом перед тем, как Марина станет жить со мной. И в машине они оказались вместе не потому, что хотели сделать мне сюрприз. Якобы мой отец сам забрал её из аэропорта, и привезёт вовремя. Как все думали. А потому что до этого они трахались в её квартире. До последнего. Пока количество спермы, которое он выкончал МОЕЙ Марине на лицо, не стало предельно скудным.
Откидываюсь на спинку кресла. Смотрю на Дашу сзади.
Я знаю, что она сразу зажмурилась, как увидела их. И подрагивает она не от происходящего на экране. А от вибрации, которая исходила от моего голоса, пока я всё это выплёвывал.
Даша так дрожит когда гроза. Боится грозы. Моя маленькая Чуточка. Приехать одной в Москву, всё с нуля здесь начинать — не побоялась. Пробраться в офис моего отца, чтобы добыть информацию о нарушениях на производстве — не побоялась. Общаться с людьми, для которых она нищебродское ничтожество, да ещё отстаивать при них своё мнение, спорить, пытаться повлиять на них — не побоялась. А грозы боится.
Диковинное, эклектичное создание.
Как же мне повезло, что мы встретились.
Это дар небес, не иначе.
Но, как говорится, бог дал, бог взял.
Реальность забирает мою Дашу. Отдаёт её зною южной страны. Бок о бок с любимым, как она любит говорить про них с Серёжей.
А я остаюсь в России. У порога осени. Абсолютно один. В таком дерьме, что кроме тошноты и головной боли уже ничего не ощущаю.
И никак эту мерзоту не выблевать.
— Мне очень жаль, Макс, — она поворачивается ко мне. Расплакавшаяся. И смотрит. С такой жалостью, что режет живот.
— Да что ты, в самом деле! Думаю пойти сегодня на кладбище. Только вот на чью могилу нассать сначала: на её, или на его? Как думаешь? А может мне взять Маринкину сестру и выебать её там, а? Равноценно? Сестра у неё хорошенькая, молоденькая. Марина её терпеть не могла. Завидовала возрасту.
Тянет к моим рукам руку.
— Прекрати, — откатываюсь на кресле, встаю, ухожу от неё в другой угол комнаты. — Иди умойся. Разревелась тут как маленькая. Не смей меня жалеть, Соболева!
Дашка идёт в коридор.
— Ты правда бросишь меня сейчас? Уедешь с ним? Сейчас, Даша?!
Она замерла. Как будто так весь этот роящийся хаос — в моей жизни, в её, в моих словах, в моей ненависти к Марине, к отцу, к реальности, к Соболевой — перестанет её видеть и пролетит мимо.
Как же я не хочу отдавать её, кто бы знал, блядь. Не хочу!
В коридоре слишком тихо. И темно.
Я начинаю бояться, что она просто свалила. Бросила меня, как они.
И сквозь накатывающую малиновую пелену я рывком преодолеваю дистанцию.
Даша ещё здесь, спиной у двери в ванную.
Как же сильно я люблю эту девочку. А она меня — нет. Серёжу она любит. Она его выбрала. И уезжает с ним.
Я упираю ладонь в дверь, рядом с её головой.
И шёпотом:
— Ты позволишь мне, Чуточка? Искупать тебя.
И начинаю задирать её платье.
64. Макс
— Нет.
Моя фраза-триггер сработала. Даша так безапелляционно мне отказала.
Чёткое «нет». Безупречное. Как отрезала.
Будто каждый день после того, как я её изнасиловал, репетировала это «нет».
Потому что в тот вечер ни одного мне не сказала.
Только по имени меня называла.
Со злостью.
Умоляюще.
С обидой. Непониманием. Неверием в происходящее.
С вопросом. Страхом. Ужасом. Отчаянием. Ненавистью.
Она перебрала столько эмоциональных окрасок для моего имени. Только ни одной из них не оказалось достаточно, чтобы я остановился.
Даша пыталась ускользнуть. Найти преграду. Но это только больше вымотало её. И когда она оказалась в моих руках, была уже очень слабая.
Плакала. Дышала. Стонала.
Заливалась краской от того, что она мокрая от моих прикосновений.
И кровью. Потому что я был у неё первым.
Соболева сама удивилась тому, с какой яростью она сейчас выпалила это «нет».
Шагнула назад. Смотря мне в глаза бесстрашно. И захлопнула дверь перед моим носом.
Щёлкает замок.
Недоверие ходит за ней по пятам с самого утра. Тенью. Но Даша верила мне на слово.
Только сейчас послушала свою интуицию. И закрылась.
Я слышу, как зазвенели зубья молнии на толстовке. Зашуршали джинсы.
Чуточка раздевается за прохладной дверью, к которой я прижимаю пальцы. Будто проверяю — действительно ли заперто.
Заперто, конечно.
Утыкаюсь в прохладное дерево лбом.
Надеюсь, она теперь будет держаться подальше.
Сегодня ночью я мог бы обнимать её, лёжа на кровати.
Слышать, как замедляется её дыхание, когда она засыпает.
Ощутить, как вздрогнет её тело, когда она погрузится в глубокую фазу сна.
А завтра утром Даша ничего не вспомнит.
И я снова буду говорить ей правду.
Зашумела вода. И прохлада стала сменяться теплом.
Если мы займёмся любовью сегодня?
Никто кроме меня никогда не узнает, было это на самом деле или нет.
Завтра Соболева снова всё забудет. И этот день тоже. И даже если потом, когда память вернётся к ней, она и его вспомнит…сама себе не позволит считать воспоминание правдой — как была моей после того, что я с ней сделал.
А я? Мне на каком основании удастся откреститься?
Я построил для нас сегодня воздушный замок. И готов в нём остаться, хотя прекрасно видел, на каких гнилых сваях он держится. Рухнет уже завтра. Просто мне падать ниже некуда.
Прекрасно понимаю, что я не вывезу. Если останусь здесь с ней. Если она сделает ещё один шаг ко мне.
Я не смогу остановиться.
Оставляю ей записку на прикроватной тумбочке. И еду в лофт.
Дважды сбрасываю напряжение в душе. Но всё равно — когда закрываю глаза, вижу Соболеву. Её разгорячённое лицо, дрожью перебирающиеся по мне пальцы. И влажную розовую глубину, от вожделения которой все мои ощущения сталкиваются и разбиваются друг об друга.
Впервые ночую не там, где она. С тех пор, как забрал Дашу из больницы.
Просыпаюсь в четыре утра — любимое время Утяша, чтобы захныкать и потребовать еды.
Но вокруг тихо. И я вспоминаю, где я, и почему, и безуспешно пытаюсь снова уснуть.
В восемь утра я возвращаюсь в дом.
Чтобы начать очередной круг ада.
Даша ещё спит. Правда, на этот раз в моей постели.
Она надела мою рубашку — её красивая маленькая рука выглядывает из-под одеяла в расстёгнутом голубом рукаве.
Как объяснить ей, когда проснётся, почему она в моей рубашке?
Она ни в жизни не поверит, что сама её надела.
Соблазн продлить вчерашнюю ложь ещё более велик, чем желание лечь рядом, и просто приобнять её через одеяло.
Соболева шевельнула ногой, и одеяло сползло, открывая бедро до самых трусиков.
Неугомонная похоть сковывает и тело, и мозг.
Уже собираюсь свалить от греха подальше, но тут Даша просыпается.
Она видит меня, спокойно улыбается.
Потягивается, позволяя одеялу сползти до самого живота.
Я вижу её напрягшиеся соски под тканью моей рубашки.
И от перегрева всех моих механизмов просто опускаюсь на пол.
— Как прошла встреча? — приподнимается на локоть.
— Что?
— Рабочая встреча, из-за которой тебе пришлось вчера на ночь глядя уехать, — спускает босые ноги на пол. — Но. Я решила не ревновать. И не обижаться. И раз уж ты написал, что останешься в лофте — перебралась в нашу кровать.
— Ты… Ты помнишь, что вчера было?
Дашины глаза бегают из стороны в сторону, затем сосредотачиваются на мне:
— Да. Видимо, ты был прав, и я начинаю восстанавливаться. И, — она наклоняется ко мне и легонько тыкает указательным пальцем в грудную клетку, — не думай, что отвертишься от медового месяца. Это я тоже прекрасно помню. Ты обещал съездить сегодня и посмотреть дом, м?