Заклятый друг (СИ)

Арский заносит руку над своей головой, ухватывается за воротник сзади, и одним ловким движением стягивает с себя поло.
Он раздевался так при мне.
У бассейна на участке его родителей. В комнате, перед сном, если я оставалась ночевать у него дома, когда мы заболтались допоздна. В лофте, если мы встречались после его тренировок.
А в последний раз он раздевался так тем вечером, когда изнасиловал меня.
И вот сейчас он стоит напротив. Я вижу заострённый локоть над его головой. От грубого зажима белая ткань испещряется складками. И соскальзывает с его кожи.
Он, как всегда, поправляет пятернёй взъерошенные волосы. Вздрагивает его кадык. Такой бесстыже выпуклый, что хочется покаяться только за грех брошенного на него взгляда.
Тугая грудная клетка. Под ней два косых гребня сухожильных перемычек. Хребтами вдоль кубиков. А ниже спутанная сеть из золотых волос. Над полумесяцем пупка берёт начало, и под ним раскидывается нечёткой дорожкой, уплотняется книзу. Как морская рябь на глади белого живота. Узкого, обрамлённого косыми впадинами. Чёткими, чёрными от треклято-правильного освещения.
Тень слетает с его тазобедренных косточек. Он делает шаг в сторону.
Его пальцы на шее ворона. Он поднимает его.
Перекатывается мышца на голой руке. Взбухают жилки.
Макс разворачивается. Делает полный круг, чтобы хорошенько размахнуться.
Прежде, чем бросить.
И отпускает.
Железная птица врезается прямо в зеркало.
Мурашки рассыпаются по коже.
Так же, как осколки зеркала по полу. Мелкие, зёрнами мартовского снега, и крупные, изуродованными треугольниками, все вперемешку.
Вижу его спину. Сгорбленную.
Он поднимает голову робко. Словно лошадь толкается в ладонь хозяина. И идёт к ноутбуку.
Монитор прячется за его напряжённым телом.
Щёлканье мыши.
И мой голос. Из колонок.
46. Даша
Тихий, но такой заливистый.
Это аудиозаписи. Которые я отправляла ему в первую весну после нашей встречи.
Рассказывала об очередной идее, для экологического приложения, которое мы вместе делали.
Я помню, что проснулась ночью. Придумала во сне. Нельзя же было звонить, мы ведь ещё были плохо знакомы. А очень хотелось позвонить.
Тогда наговорила идеи в аудиосообщениях.
С тех пор, как мы познакомились, любая мысль, которая вызывала у меня много эмоций, должна была сразу изложиться Максу.
Он застыл и слушает.
Готова поспорить, что он сейчас зажмурился.
И правда.
Он отвернулся от монитора, стоит ко мне вполоборота, и я вижу, что его глаза прикрыты. Вижу, как подрагивают его длинные тёмные ресницы.
И такое на лице…смирение. Как будто он принял, что смертельно болен. Но лечиться не собирается.
Хочет просто насладиться каждой минутой отпущенного времени.
Макс идёт ко мне.
Точнее, он идёт к своей гардеробной, в которой я.
Вгрызаюсь в собственные щёки. Тихо отступаю.
Здесь негде спрятаться.
Сейчас он откроет. И увидит меня тут.
Его ладонь на ручке двери.
Я перестаю дышать.
И вдруг.
Хохот за его спиной.
Из колонок.
Мой смех.
Я на записи сама пошутила, сама посмеялась.
Так типично для меня.
Макс замер.
Мотнул головой, словно хочет избавиться от навязчивой галлюцинации.
Ещё раз.
Зло улыбнулся.
Тяжело выдохнул.
Я смеялась над собственными шутками. А он посмеялся сам над собой.
Мой голос продолжает тараторить из колонок. А Макс отпускает ручку двери и начинает нервными, рваными движениями расстёгивать ширинку. С таким выражение лица, как будто встретил на дороге разбойника, а тот потребовал отдать не только кошелёк, но и одежду.
Мне очень хорошо известно, что он сейчас делает. Надо быть полной дурой, чтобы не понимать.
И надо быть полной дурой, чтобы просто стоять здесь и смотреть на его лицо, пока он…мастурбирует.
Но я и шевельнуться боюсь. Только уповаю на темноту гардеробной. Доверяю её маскирующим способностям.
Где-то далеко, за очевидными мыслями об абсурдности ситуации, в которой я умудрилась оказаться, маячит что-то вроде самодовольства.
Макс Арский делает это, думая обо мне,
 
Он предпочёл самоудовлетворение с фантазией обо мне реальной женщине?
Это же дико.
Настолько дико, что затмевает отвращение к происходящему.
Иррационально. Естественно?
Его глаза перечёркнуты жёрдочкой. Но я не смею менять ракурс обозрения.
Зато вижу, как плотно сжаты его губы. Побелевшие от напряжения.
Ноздри раздуваются широко. Как будто он очень сильно сердится.
Каждый вдох рваный, неоконченный.
Выдох длиннее предыдущего. Громче.
Я чувствую, что моё дыхание само собой подстраивается под его ритм.
А я не хочу. Не хочу никак в этом участвовать!
Мой взгляд сырым желтком скатывается по взбухшей на шее вене. Подпрыгивает на пульсирующем плече. И падает туда, в глянец погасшего монитора. Где отражается голая спина.
Я нахожу ту точку между лопаток, где у Макса крупная родинка. По памяти. И просто концентрируюсь на ней.
У неё красивое очертание. Как скала-башня в пустыне, на которую смотришь с высоты.
Удивительно, сколько особенностей тела мы отмечали друг у друга. Привязывали к ним какие-то метафоры.
Он мне приписывал математические символы и созвездия, я ему — источники природного могущества.
Выдыхает так громко.
Знакомо. Будоражаще.
Всё чаще.
Свободная рука упирается в дверь.
Его длинные пальцы замедленной волной пробираются между жёрдочками. Надвигаются на меня гребнями костяшек.
Я зажмуриваюсь.
Но никуда не могу деться от слуховых ощущений.
Его дыхание наваливается на моё сердце грудой камней.
Он придавливает меня своей похотью, порождённой всего лишь моим голосом.
Воспоминанием обо мне.
И это так…лакомо.
Сродни отмщению.
Мне нравится, что он страдает.
Да?
Правда нравится?
Враньё!
Мне нравится, что он хочет меня.
Стон.
Падающего от бессилия зверя.
Я открываю глаза.
Лицо Макса совсем близко к двери. Он вгрызается в собственную кисть.
Это уже закономерность.
Арский кусается, когда кончает.
В тот раз он кусал меня.
Макс уткнулся лбом в дверь.
Его спина возвышается горбом над головой. Поднимается и опускается. Рывками. Как набухающая почка в убыстренной съёмке.
Он держится рукой за жёрдочку как пленный за прутья клетки.
Мой муж отдаляет лицо от двери.
Чтобы снова приблизиться.
Он ударяется лбом.
Потом ещё раз.
И ещё.
И ещё.
Рычит.
Бьётся.
Сильнее.
И снова.
— Хватит!
47. Макс
Галлюцинации — это что-то новенькое.
Я останавливаюсь. Задолго до того, как разбить себе лоб.
Похоже, кто-то вдруг решил предоставить мне ангела-хранителя.
И у моего ангела-хранителя Дашин голос.
Какая жестокая насмешка.
Любопытно. Я думал, что чокнутые слышат голоса в голове. В смысле они как будто из головы доносятся.
А я слышал её голос из шкафа.
Отличный сегодня денёк. Полина была здесь, плакала в моих руках и рассказывала, что никогда не сможет родить ребёнка. Я узнал, что мой отец из-за меня посадил человека в тюрьму по выдуманному преступлению, и там этот человек умер. Ночью ко мне пришла Даша и позволила обнять её после всего того, что я с ней сделал. Оставив влечение к ней, которое только растёт с годами, уже в такой степени неконтролируемым, что я выебал собственный кулак, слушая старую аудиозапись от Дашки.
Неудивительно, что я сбрендил.
Вытираю ладонь о джинсы. Застёгиваю ширинку.
И открываю дверь гардеробной.
К слуховой галлюцинации прибавляется визуальная.
Соболева стоит передо мной. И зажимает рот обеими руками.
В её распахнутых глазах помесь злости, отвращения и…самодовольства.
Пожалуй, сейчас как раз тот момент, когда мне хочется на ощупь убедиться — реально ли то, что я вижу.