Грешники (СИ)

— Вот еще! — Судя по шороху и барабанной дроби босых пяток по полу — Гарик бодро выбрался из постели. Через мгновение — его руки обхватываю меня за талию, притягиваю спиной к своей груди. — Мы пойдем в традиционное французское кафе, возьмем круасаны с клубникой, крепкий кофе и будем делать фото всякой ерунды.
— Это какая-то не очень мужская мечта, — хихикаю я, подобнее устраивая затылок у него на плече.
— Знаешь, — муж игриво прикусывает меня за ухо, — как только наш самолет пересек воздушное пространство Франции, я почувствовал непреодолимую тягу грассировать[1], петь Марсельезу и делать селфи ног в милых носочках.
— Это голос крови, — давлюсь смехом, представляя его в каких-нибудь кружевных носках с кошачьим принтом.
— Кстати говоря, я всегда считал, что мы с Наполеоном удивительно похожи, — напуская флер загадочности, подыгрывает Гарик.
— Особенно ростом! — сдаюсь я и от души заливаюсь хохотом.
Гарик пользуется моментом, хватает меня и запросто взваливает себе на плечо.
Я болтаю ногами и визжу, подыгрывая его попыткам изображать неандертальца.
А потом, когда мы оба оказываемся в огромном джакузи под куполом стеклянной крыши, время, наконец, милосердно замедляется.
На прогулку мы выбираемся только после обеда, и я чувствую себя настоящей парижанкой в летящем шелковом платье в пол, удобных босоножках и с букетом пионов, который Гарик покупает с лотка цветочницы.
Мы и правда делаем миллион фото — на фоне Эйфелевой башни, в кафе, с разными стаканчиками, в обнимку с каким-то футболистом, которого Гарик узнает случайно на улице.
Едим какой-то безумно вкусный фаст-фуд, пьем легкое французское вино, втихую разливая его по стаканчикам от кофе. Даже не хочется заходить в дорогие рестораны и бутики известных брендов.
Хочется глубоко дышать полной грудью и наслаждаться жизнью.
И пока не думать ни о чем плохом.
— Я на это не сяду, Маш, — брыкается Гарик, когда тяну его к пятачку проката мотороллеров. — Ты шутишь? Я на этой прыгалке буду пятками тормозить.
— Ну и как ты себе представляешь я добровольно откажусь от возможности увидеть это собственными глазами?
— Из жалости к моим почти новым кедам?
— Игорь Сергеевич, — перенимаю его манеру переходить на «вы», когда он собирается особенно весело надо пошутить, — мы находимся в модной столице мира, и если вдруг ваши драгоценные «Конверсы» придут в негодность, я думаю, какую-нибудь «шанель» или, прости господи, «диор», им на смену мы точно найдем.
Он сдается, но, когда я выбираю розовый мотороллер, изображает рыдания и беззвучно шепчет: «За что?!»
И, конечно, с его ростом он выглядит на этом двухколесном коротыше комичнее не придумаешь. Но от души позирует, причем не только мне. Я выбираю пару самых забавных снимков, на которых ему удалось особенно сумасшедшее выражение лица и скидываю их Марусе. Буквально разу сразу она присылает гору смеющихся смайликов.
Пока мой муж продолжает изображать «рашнстайлу-звезду» для местных папарацци, я наклоняюсь, чтобы поправить ремешок. Босоножки, хоть и новые, на удивление не натерли ноги, но к концу дня ремешок заметно потянулся, и я планирую перестегнуть его на одну «дырку» назад.
Но меня внезапно очень резко бросает в озноб.
Голова кружится так сильно, что приходится плюнуть на все и буквально усесться на тротуар.
Мне плохо.
Меня тошнит.
Я понимаю, что не в состоянии подавить рвотный позыв и начинаю лихорадочно, почти наугад, потому что перед глазами все плывёт, рыться в сумке в поисках хоть чего-нибудь.
— Маша… — Голос мужа раздается над моей головой так глухо, словно я сижу на дне Марианской впадины, а он сидит на берегу.
— Меня сейчас… — Я энергично дышу ртом, зачем-то раздувая щеки, хоть это ни разу не помогает.
— Вот.
Я чувствую, как Гарик вкладывает мне в руки шершавый бумажный пакет.
И почти сразу содержимое моего желудка начинает извергаться как вулкан.
Это продолжается несколько минут, пока я буквально не выжимаю из себя каждую каплю пищи, кажется, еще вчерашнего завтрака.
 
Только когда мне становится немного лучше, я разрешаю Гарику осторожно взять меня под руки и усадить на скамейку. Бумажный пакет он тоже забирает, а буквально через минуту возвращается с бутылкой прохладной минералки.
Несколько жадных глотков буквально возвращают меня к жизни.
— Прости, — говорю все еще сухими и липкими губами, и отстраняюсь, когда муж пытается меня приобнять. — Не надо. Пожалуйста.
Это все категорически неправильно.
Он не должен утешать меня и помогать справляться с первыми признаками беременности… от другого. Это очень плохое кино, идиотский сценарий, и раз уж я не могу перестать играть, то по крайней мере не обязана делать вид, что ничего не происходит.
— Может, вернемся в гостиницу? — Я не жду ответа, поднимаюсь и, пошатываясь от сильного головокружения, иду прочь по улице.
С моим топографическим кретинизмом, вообще не уверена, что иду в правильном направлении, но буквально через пару секунд Гарик догоняет меня, подставляет локоть и на этот раз я принимаю его поддержку с благодарностью.
В номере я сразу запираюсь в ванной и долго сижу в теплом джакузи, поливая на себя водой с богатой мочалки из какой-то морской губки.
Мне настолько плохо, что передать словами это невозможно.
Это не жалость к себе.
Это жгучее, разъедающее изнутри отвращение.
Гарику нужна моя поддержка — вся, на какую я способна, и та, на которую неспособна — тоже. А вместо этого у меня начинается проклятый токсикоз, и я из поддержки и опоры превращаюсь в сопли и размазню. Мой муж не заслуживает этого и не заслуживает того, чтобы провести, возможно… последние месяцы жизни, бегая за мной с тазиком.
— Маша, я закажу на ужин фрукты и чай без сахара, хорошо? — Гарик вкрадчиво пару раз стучит пальцем в дверь, привлекая мое внимание.
— Я ничего не хочу, — отзываюсь я.
Мысль о еде, запахе бананов и клубнике вызывает у меня новый приступ рвоты, и я буквально вываливаюсь из джакузи, чтобы успеть до унитаза.
— Маш, разреши мне войти! — требует из-за двери Гарик. — Я волнуюсь. Снесу к черту дверь.
Я вспоминаю его болезненно исхудавшие, но сильные руки и улыбка возникает сама собой — он ведь и правда может. А номер красивый, жаль портить работу дизайнеров по интерьеру из-за того, что одна дура не в состоянии договориться с собой.
Кое-как буквально доползаю до двери, щелкаю «язычком» замка и Гарик тут же переступает через порог.
Наклоняется ко мне, подтягивает к груди и бережно садится на пол, со мной на руках.
От него пахнет цветущими магнолиями, и меня накрывает ужасный приступ отчаяния и тоски.
Гарик еще здесь, со мной, но… сколько времени у нас осталось?
Полгода? Пару месяцев? А что потом? Я буду просто смотреть как он медленно, как догорающая свеча, гаснет?
Я не переживу это.
— Пожалуйста, — я отчаянно жмусь к нему всем телом, — давай вернемся. Ты можешь лечь в больницу, я буду рядом с тобой, клянусь! Не отойду ни на шаг что бы не случилось! Вдвоем мы справимся!
— Нет, — спокойно, не повышая голос ни на полтона, но очень жестко обрубает он. — Я решил, Маш. И тебе тоже нужно решить.
— Решить что?! Готовиться жить без тебя?!
Я отстраняюсь, но меня снова штормит, и я припадаю к полу, едва удерживая вес своего тела на скольких ладонях. Отползаю, сажусь в стороне и обхватываю себя руками, чтобы прикрыть наготу.
Хотя, какая разница, если я чувствую себя так, словно с моей души содрали кожу?
— Готовиться жить нормальной полноценной жизнью ради себя и ребенка, — отвечает Гарик.
— Я не хочу! — Мысленно добавляю, что из-за этого ребенка мы торчим здесь, в мокром номере гостиницы, а не гуляем по Елисейским полям. — Нам нужно вернуться, слышишь?! Я обязательно что-то придумаю, найду лучших врачей, ты же обязательно что-то упустил.
Я продолжаю нести какой-то крайне оптимистический бред, и Гарик молча слушает.