Ни конному, ни пешему... (СИ)
Прежняя Ядвига осталась далеко-далеко, за золотым полем живой и мертвой пшеницы, в беззаботном прошлом, где самой большой бедой была помолвка с младшим княжичем на Рождество.
Она снова глянула на непривычно задумчивую Ганьку. Та колола лещину, не замечая, что кидает орехи в одну миску со шкарлупками. Панночка негромко выругалась, решительно откинула овчину, опустила ноги на пол и поднялась.
Она шляхтинка, ей не пристало бояться!
*****
Закатное солнце золотило волосы спящей панны. Легко касалось едва заметных веснушек на бледных щеках, наполняло мягким вечерним светом тесный спальный покойчик…
Юная весна робко заглядывала в мутное оконце, с любопытством рассматривая и простую деревянную колыбель, заботливо устланную чистой тканью и двух мирно спящих младенцев. Таких махоньких, что даже дышать рядом с ними было страшно, не то что на руки взять.
Ядвига осторожно, стараясь не скрипеть половицами, подошла ближе.
Кто же из них Лих — вылитый Януш? А кто — Мария, — «гарненька, наче зиронька»? Панночка невольно улыбнулась, вспомнив восторги словоохотливой Ганьки.
Лица племянников больше походили на сморщенных гусеничек, чем на наследников гордого шляхетского рода.
Нет, Ядвига и раньше видела грудных младенцев — толстощекого и горластого внука кухарки, смешливую дочурку птичницы. Но то были крепкие щекастые карапузы, которые уверенно сидели на руках, орали, требуя молока, весело лопотали и норовили схватить любопытную девчонку за волосы или дёрнуть за яркую пуговицу.
А это… это совсем другое…
Хрупкое беззащитное чудо — «наче янголы божии» с розовыми пальчиками, невесомой паутинкой волос и кожей до того прозрачной, что видно, как дрожит на виске тонкая жилка.
Дети Януша, внуки пана Лихослава. Татусь так мечтал увидеть…
Вспомнился давешний сон — расколотый молнией надвое кремезный дуб, зелёная часть кроны тянет ветви к небесам, — опаленная с треском рушится в бездну!
Матинко божа, да ведь этот сон был только… вчера?!
Прошлым вечером она стояла на крыльце родного дома, смотрела на красное закатное солнце, и гнала от себя волну тревоги.
Ещё вчера…
Неожиданно закралась подлая мыслишка — а что если уйти?!
Бросить всех к чертям собачьим!
Незаметно выбраться из гостеприимной мельниковой хаты, и — прямиком в лес!
К старой ведьме!
Яга ведь ждёт непутевую ученицу? Ждёт!
Ядвига упрямо скрипнула зубами.
Ну, уж нет! Один раз она трусливо сбежала, бросив Юську в беспамятстве, с разбитой головой. Да и стоило ли вытаскивать родных с того света, чтобы после оставить слабую беспомощную роженицу и малодушно исчезнуть, испугавшись не пойми чего!
Из темного угла бесшумно возникла Мурза, тенью взлетела вверх по стене и нагло устроилась на образах! Огонёк лампадки мигнул и погас, будто испугался ведьминой тварючки.
Мурза внимательно, без обычной нагловатый ухмылки, глянула на удивленную хозяйку.
Ядвига недовольно подняла бровь и выжидательно уставилась на кошку, мол, чего задумала?
Та сверкнула желтыми глазюками и тронула лапкой висящий на иконе плоский кругляш на длинном кожаном шнуре. Не иначе Яга, уходя в лес, спрятала на виду у всех. Панночка осторожно, стараясь не потревожить сестру, сняла ведьмин подарок.
На ладони лежала монета!
Истертая временем, погнутая, с щербатыми краями, многажды опаленная огнем и омытая кровью…чьей?
Какая теперь разница…
Память о прошлом была настолько древней и темной, что перехватило дыхание. Пахнуло морозным ветром и едким дымом сотен костров. Дрогнула земля под копытами лошадей, хищно лязгнул металл…
Ядвига зажмурилась, отгоняя видение, надела амулет на шею и спрятала под рубаху. Монета легко коснулась кожи, жёлудь на серебряной цепочке вздрогнул и…потеснился.
Почудилась кривая ухмылка старухи.
А может не почудилась…
Кошка довольно мурлыкнула, спрыгнула на кровать и принялась намывать усатую мордочку, изредка косясь на юную ведьма́чку, словно желая удостовериться, что та приняла и, главное, поняла послание.
— Это бабушка оставила тебе, — послышался осипший, сорванный криком голос.
Ядвига вздрогнула и настороженно глянула на проснувшуюся Юстину. Та кивнула, приглашая присесть рядом, накрыла руку сестры своей ладонью и слабо улыбнулась. Мягкое тепло волной окутало панночку. Не было в Юське ни страха, ни отвращения, только тихая грусть и…сочувствие?
— Она тебя ждёт. Я знаю, — продолжила Юстина. — Я теперь чего много знаю, Ядька. Ты меня спасла. И детей… Спасибо, родная!
Ядвига закусила губу, отвернулась, скрывая слезы. Что она за ведьма, если чуть что — ревёт!
Юстина поднялась на локтях, устроилась удобнее на поспешно подставленных под спину подушках.
— Я теперь смерти не боюсь, — добавила, помолчав. — Я смотрела ей в глаза. Она не страшная. Скорее…неминучая. Несговорчивая. Если уж явилась, то… Ядька, ты чего плачешь?
Ядвига вытерла ладонями мокрые щеки, всхлипнула и счастливо улыбнулась сквозь слезы.
— Я думала, что ты…, — она запнулась, устыдившись собственных подозрений. — Не захочешь меня видеть и к детям не подпустишь. Кому я нужна…такая.
Юстина непонимающе смотрела на смущенную растрепанную девчонку.
— Ты…ты что?! — нарочито грозно переспросила ясна панна. — Да как тебе в голову такое могло прийти? Что я после всего, что ты для меня сделала, какую цену заплатила…Ну, знаешь, Ядька! Вот погоди, встану я на ноги и…
Договорить она не успела. Ядвига, жалобно всхлипнув, кинулась на шею сестре, обняла крепко-крепко и… разревелась.
Вечернее солнце устало катилось за синий небокрай. Закатный свет медленно таял. Под пристальным взглядом черной кошки сам собой разгорелся огонек лампадки, вспыхнуло пламя свечей.
Заворочался маленький Лих, захныкала, требуя молока, Марийка. Мурза по- хозяйски запрыгнула в колыбель, заурчала, приманивая к немовлятам мирные сны.
И далеко-далеко, на грани слуха, исцеляя пустоту недавней потери и вселяя в измученное сердце надежду, запела лесная сопилка.
******
Всласть наревевшись, они с Юськой кормили детей. Точнее, Юстина кормила Марийку, а новоиспеченная тетка таки осмелилась взять на руки новорожденного племянника и теперь, удивляясь самой себе, с умилением рассматривала махонькое личико…
— Да что ж за кара господня! Левко, кинь! Кинь, кажу, того клятого приблуду, чтоб ему пусто было!
Грохот перевернутой лавки и Ганькин звонкий голос нарушил сонную тишину раннего вечера. Ядвига недовольно нахмурилась. Вставать и выяснять, в чем дело, не хотелось. Ни опасности, ни, боронь, боже, врагов она не чуяла. Вот пусть служанка и разбирается.
Мурза дернула ухом, лениво вытянулась на подушках, словно подтверждая мысли хозяйки.
— Ах ты, бисово отродье! — снова завопила Ганька.
Юстина обернулась на дверь.
— Что там творится? — негромко, чтоб не потревожить уснувшую донечку, спросила Ядвигу.
Та пожала плечами и скривилась, догадываясь, кто заявился на мельницу на ночь глядя. Да не один. Вон как снег повалил. За окном белым-бело стало. Не иначе Старый с парочкой снежников вокруг дома резвятся. Назавтра сугробы растают — грязюка по уши будет!
И правда — кара господня!
Между тем в хате что-то грохнулось. Заохала, запричитала мельничиха. Горшком, что ли, приложили «дорогого» гостя?!
— Ай! Пусти! Дура! — взвизгнул до боли знакомый голос.
Таки Лешек куражится! Вот же чудо лесное!
— Я тебе покажу дуру! — возмутилась Ганька. — Я тебе все ухи оторву! Будешь знать, как панское добро тырить!
Хрясь! Ядвига уважительно хмыкнула. Может, Ганька и дура, но врезать лесному шалопаю не побоялась. Хотя вряд ли поняла, кто припёрся без спроса и учинил переполох.
Скрипнула дверь, видать, мельник вошёл в хату и замер на пороге, не решаясь ввязываться в драку.