Отдай туфлю, Золушка! (СИ)

— Ну и как я это сама на себя надену? — проворчала, стараясь не сползать в глупую сентиментальность.
И тут же меня начали раздевать руки безмолвных слуг. Служанок, надеюсь.
— Поняла! — крикнула я в воздух. — Спасибо. Раздеться я сама смогу. Я позову, чтобы одеться. Но сначала душ. Ещё раз спасибо.
В саду сияли разноцветные фонарики. Они никуда не крепились, просто парили в воздухе, среди ветвей деревьев, среди цветов на клумбах. С гор тянуло прохладой. Бархат неба сверкал звёздами. И вкусно пахло матиолой двурогой.
Фаэрт ожидал меня у колодца сказок. Я догадалась об этом по всё усиливающемуся свечению фонариков. К моему удивлению, Чертополох отнёсся к моей просьбе со всей ответственностью. Нет, он был одет всё в тот же чёрный бархат, как обычно, но на груди его мерцало янтарное ожерелье, словно намекая на цвета моего платья. Наверное, мы выглядели парой.
Колдун чуть поклонился мне, одну руку убрал за спину, вторую протянул вперёд.
— Прошу вас.
— Мерси. Вы очень любезны.
— Я стараюсь.
— У вас получается, — шепнула я, и вложила пальчики в его руку.
Зазвучала нежная музыка. Я положила вторую руку на его плечо.
— Здесь так не принято, — поправил меня Фаэрт.
— Это мой первый танец, — возразила я. — Пожалуйста, пусть это будет вальс.
Мой партнёр кивнул, не став спорить, и музыка плавно изменилась. Его рука легла на мою талию.
— Шаг назад, шаг в сторону, шаг вперёд, — прошептал он. — Раз-два-три. Расслабься и доверься мне.
— А я могу? Довериться вам?
— У тебя нет выбора.
Действительно. Я вздохнула, чуть наклонив голову.
Как партнёр по танцам, Фаэрт оказался великолепен. Он вёл так умело и так уверенно, что я почти не наступала ему на ноги, а вскоре действительно расслабилась и поймала волну. Музыка подхватила, увлекая.
Знаете, вот этот запах лета, степных трав, смеси луговых цветов, колосьев, нагретой солнцем песчаной земли, лени и безбрежного счастья? И чертополоха, чуть горьковатого и колючего. Вот так пах Фаэрт, очень тонко и тепло. Даже странно, что именно у него был такой аромат.
А мне вдруг вспомнился другой принц, от которого порой несло свежим потом, потому что он любил плясать и вообще двигаться, кожей, вином, лошадьми и… безудержным отчаянным счастьем. Он был огонь и жизнь, тепло и безумие.
Слезинка обожгла щёку. Глупость какая!
И я сразу вспомнила: «Любую упрямую дурёшку я очарую без твоей помощь, Кара. Стоит мне свистнуть, и любая поспешит задрать юбку». Меня замутило. Кто бы мог подумать, что среди этих самых «дурёшек» окажусь и я? А самое обидное то, что бесит просто до последней степени: ему даже свистеть не пришлось!
Дура!
— Что? — холодно переспросил Фаэрт.
Чёрт, я произнесла это вслух!
— А знаете, — я вскинула голову и прямо заглянула в разноцветные глаза, — я, кажется понимаю, почему вы такой кусок льда. В конце концов, вы правы. Этот мир — штука весьма отвратительная. И люди — мерзавцы. Даже лучшие из них — сволочи. И никому нельзя верить, потому что… И любви нет, да ведь? Любовь — это сущий бред и глупость просто ужасная. Ребячество. Сказки. Ещё менее достоверные, чем Эрталия, Родопсия и… как там её…
— Положим.
— Просто один любит, а другой пользуется. Вот и вся любовь. Тот, кто умнее — пользуется. Но, знаете, я изменилась. Хорошо, что вы у меня забрали сердце. Я сначала злилась, а теперь поняла: так лучше. Сердце и мозги — это как анод и катод, понимаете? Никто в здравом уме не садится пьяным за руль. Тут ты выбираешь: или сто-пятьсот или набубениться. Конечно, вы посчитали меня полной дурой, когда я согласилась отдать себя ради…
Я не смогла продолжить и назвать принца по имени. На миг закрыла глаза, выдохнула и продолжила без него:
— Но я просто очень молодая. Я поумнею, честно. Потому что каждый за себя, верно? Нахрен вообще эта любовь нужна! Любить нужно только себя. Вот как вы. Нет, я помню про даму на портрете, но это другое. По большему счету вам на неё похрен. Вы совершенно точно променяли бы её на власть и удовольствия. Вы живёте ради себя в прекрасном замке и… и это правильно. И я такая же. Честно, я стала такая же. Хотите, я выйду замуж за Гильома? Я выйду. Никогда не была королевой, должно быть, это безумно интересно. Но… Давайте просто поженимся? Без всего этого трёпа.
 
Он остановился. Всмотрелся в моё лицо, и — наконец-то! — удивление пробило панцирь привычного бесстрастия.
— Не понял.
Я вздохнула. Ну, туповат, да. Зато всё остальное — круть. Ладно, кто сказал, что девчонка не может быть инициатором?
Привстала на цыпочки, обвила его шею руками и поцеловала в губы, закрыв глаза.
  
Глава 26
 
Фейерверк
 
Его губы оказались удивительно холодными и твёрдыми для живого человека. Фаэрт резко отпрянул, словно монстром была я, а не он. Я растеряно посмотрела на него.
— Никогда больше так не делай, девочка, — сухо посоветовал Чертополох.
— Почему?
— Это жалко и глупо. И нужно не уважать себя, чтобы вешаться на шею мужчине.
Что⁈
— Я… но… разве мы с вами не в сказке? — потерянно заблеяла я, чувствуя, как щекам становится жарко.
— И в какой же? — процедил он.
— «Красавица и чудовище», — призналась я честно.
Мерзкая ночь. Мерзкое небо. И парк до безумия уныл и мрачен. Как и вся жизнь.
— Нет, — жёстко отрубил Фаэрт. — И даже если я — чудовище, то ты, девочка, не Красавица.
— Ясно.
Не буду плакать. И психовать тоже. К горлу подкатывала просто невыносимая горечь. Я отвернулась, подхватила юбки и пошла к себе. Он не стал окликать меня или останавливать.
Плевать. На всё плевать.
Я шла, и шла, и шла, а тропинка всё не заканчивалась. Она словно издевалась, вилась, как проклятая, между кустами. И всё же я добралась до комнаты, захлопнула за собой стеклянные двери, забралась в постель, не снимая туфелек, натянула плед. Уткнулась носом в подушку.
— Плевать. Нахрен всех, — прошипела, чувствуя, как дрожу.
Не хочу. Устала. Устала бороться, надеяться на что-то несбыточное. Устала всех понимать и жалеть.
Это — не мой мир.
Это — не моя жизнь.
Это — не я.
И мне снова вспомнился Марион, весёлый, взлохмаченный, с этими про́клятыми ямочками, лукавыми глазами и…
— Иди нахрен, — посоветовала ему.
Любая дурёха…
Меня затошнило и едва не вырвало. Я резко села.
Ненавижу. Себя ненавижу. Нельзя быть настолько дурой. Это я Золушку считала глупышкой, да? Тварь. Я — тварь. И да, дура. Просто кромешная.
— Ты должен быть сильным, иначе зачем тебе быть? — пробормотала я вслух. Просто, чтобы услышать хоть чей-то голос.
Перед носом что-то зажужжала Рапунцель.
— Потом, Мари.
Она выразительно села на антинаушник. Я отмахнулась.
— Извини.
Встала и снова вышла в сад. И снова вспомнила Мариона, и как он пел своим хрипловатым низким голосом: «Разбежавшись, прыгну со скалы». Сильно укусила себя за губу. Самоубийство — это глупо, да. Это — трусость. Факт. А я и есть — дура. И трусиха.
Не хочу жить. Просто не хочу.
Я устала.
Чтобы жить, нужно быть сильным и бороться. Я не сильная. Я только думала, что сильная.
Подхватив юбки и задрав их едва ли не выше колен, я направилась к ротонде. Помнится, там был крутой обрыв в бездну. Если прыгнуть головой вниз, как раз — оно самое. Я не обижалась на Мариона. В конце концов, он такой, какой он есть. Да и на Фаэрта не было смысла обижаться. Во всём, что произошло, я виновата сама. Ненавижу себя! Такие дуры не должны жить. В груди разгоралось чёрное пламя, поглощая меня без остатка.
Но, когда лунный свет озарил мраморные колонны, позади меня вдруг раздалось:
— Дрэз!
Я резко обернулась и увидела Гильома, который мчал ко мне, изо всех сил вращая колёса своего кресла.
— Дрэз, подожди!
Этот ещё здесь откуда?
— Я не хочу ни с кем разговаривать! — закричала я, пятясь. — Не хочу. Гильом, иди спать. Оставь меня, пожалуйста. Я хочу… подумать. Мне просто надо подумать.