Можайский — 1: начало (СИ)

Когда операция подошла к концу, а несчастный впал в блаженное забытье, мы — Юрий Михайлович и я — подхватили его и повлачили в участок. Там, удобно устроив его на кушетке, мы были вынуждены взять с получасу отдыха.
Получасом больше, получасом меньше, но часа приблизительно в три пополуночи нам стало ясно, что нынче мы уже в больницу не попадем. Оставалось ждать до утра, но так уж выстроились планеты, что и утром далеко не всё пошло гладко! Ночная буря разошлась не на шутку. Валились дымовые трубы. По воздуху летали куски крыш. Небо рушилось на город. Но только утром стали видны последствия разгула стихии. Эти последствия были таковы, что его сиятельство буквально утонул в многообразных хлопотах, спеша подать прямую и насущную помощь пострадавшим жителям. Тут уж, согласитесь, было не до привидений!
Но если Юрий Михайлович и оказался связан по рукам и ногам своими должностными обязанностями, то ведь меня-то ничто как будто не удерживало? Поделившись с его сиятельством этим открытием, я вызвался в одиночку съездить в морг: хотя бы на рекогносцировку. Юрий Михайлович предложению обрадовался, но счел неразумным отпускать меня одного. Так у меня появился спутник — блестящий молодой офицер, настоящий поручик, известный в обществе любитель железных дорог [129] и увлеченный поклонник моды: его изумительной работы кашне, заправленное под ворот шинели, поразило меня несказанно!
Николай Вячеславович, то есть — поручик, сразу же внес дельную поправку, доказав тем самым, что не зря работает в лучшем из столичных полицейском участке. Приняв в соображение тот факт, что быстрота перемещений нередко является определяющей успеха погони вообще и погони за привидениями в частности, он рекомендовал прибегнуть к услугам великолепного кучера, лучшего, без преувеличения, в деле управления экипажем, сманенного недавно его сиятельством с вольных хлебов на полицейскую службу. Говоря проще — велеть заложить не кому-то еще, а самому Ивану Пантелеймоновичу Пржевальскому!
Проницательный читатель может, конечно, меня упрекнуть: где это видано, чтобы в морге на экипажах гонялись? Зачем я даю такую высокую оценку предложению поручика, если оно основательно кажется абсурдным? Ну, что же: отвечу. Речь, разумеется, шла не о том, чтобы Иван Пантелеймонович вздыбливал лошадей в помещении морга и в нем показывал свое мастерство. Нет. Мы полагали, что скорость может нам пригодиться после того, как вспугнутые нами скорбные обитатели покойницкой пустятся наутек, вырвавшись из помещения и задав стрекача по улицам столицы. А в том, что будет именно так, мы не сомневались ни минуты! Если уж, как показывает практика, даже вполне живые нарушители спокойствия предпочитают избегать бесед с пристрастием на тему своих проступков, то почему же мертвые должны быть исключением? И если даже здравствующие нарушители отличаются завидной быстротой, то что же говорить о тех, кто не стеснен телесной обузой?
Как бы там ни было, но коляска была заложена, Иван Пантелеймонович уселся на козлы, мы с поручиком — в кузов.
Любой хороший спортсмен обязательно тренируется. В сущности, без тренировок спортсмена и нет. И хотя в наше время сильно ограниченной свободы не все виды тренировок находят понимание в обывателях, как не все виды тренировок вообще рекомендуется проводить публично, мы сочли здравым и даже необходимым — в виду особенной значимости предстоявшего нам соревнования — потребовать, чтобы Иван Пантелеймонович хорошенько размялся. Время было достаточно раннее, народу на улицах — не так, чтобы много (сказывалась еще и ночная буря), тренировочный заезд выглядел вполне безопасно. А чтобы исключить и самую возможность нанести кому-то урон, мы вручили Ивану Пантелеймоновичу сигнальную трубу: видя зазевавшегося на проезжей части человека, он должен был дудеть и — по возможности — громче.
К несчастью, не учли мы одно: город уже был взбудоражен.
Призраков видели многие, и многие были напуганы. Ночные крики городового разносились бурею так, что слышали их и на заречной стороне. Поэтому не удивительно, что уже с самого раннего утра по городу поползли самые тревожные слухи. А когда по улицам, предваряемая оглушительными звуками горна, понеслась — то прямо, то срываясь в заносы — довольно мрачного вида пролетка с весьма примечательными кучером и седоками, это решило дело. Горожане, хотя и вполне справедливо, сочли, что всё это — звенья одной цепи, но выводы сделали в корне неверные! Им показалось, что сам Вельзевул вырвался на свободу и стал погонять лошадей. Им показалось, что пущей бравады ради он парочку бесов обрядил в полицейскую форму и в статское. Они решили, что дьявольская пролетка несет разрушения и смерть, и, прижимаясь к стенам домов, соскакивая с тротуаров, чтобы умчаться подальше, повисая на решетках мостов, устлали наш путь божбой и проклятиями!
 
Разумеется, в том, что мы сами и неожиданно для нас оказались в роли какой-то нечисти, была только наша вина. Пользуясь случаем, я от имени всех нас приношу свои искренние извинения тем, кому мы повстречались на пути. И в особенности, разумеется, господину действительному статскому советнику Афанасьеву: этот достойный и, полагаю, милый человек пострадал больше всех прочих, едва не погибнув. Признаюсь, что происшествие с господином Афанасьевым тяготит мою совесть. Еще бы дюйм, еще бы мгновение промедления, и он был бы раздавлен в лепешку! Допускаю даже, что его пришлось бы вылавливать из канала — при условии, конечно, что он, свалившись с моста, угодил бы в прорубь, а не на лед. Господин Афанасьев! Если в удобное для Вас время (но лучше где-нибудь около пяти) Вы соблаговолите зайти в редакцию Листка, Вам будет вручена памятная премия — не только в знак искреннего сожаления о происшествии, но и как награда за Ваши прыткость и находчивость!
Но — к делу!
К Обуховской больнице мы подлетели с паром: нашу лошадку окутывало целое облако. Иван Пантелеймонович, продудев заключительный аккорд, спрыгнул с козел и помог нам с поручиком выбраться на панель: в пути нас так немилосердно швыряло и било о разные детали отделки, что помощь кучера оказалась нелишней.
Грохот копыт и колес, рев трубы, звон сбруи — всё это мгновенно привлекло к нам внимание персонала. Сестры милосердия замелькали в окнах. Какой-то лысый человек показался в двери, однако мы так и не успели с ним заговорить: едва мы приблизились к входу, он исчез. Мы переглянулись: неужто? Но, как оказалось чуть позже, мы ошиблись.
Господина Нечаева на месте не оказалось. Но его помощник, господин Троянов, на месте был. Любезно приняв нас в своем кабинете и выслушав нашу просьбу допустить нас в больничный морг, Алексей Алексеевич — вот что означает докторская выдержка! — не моргнул и глазом, хотя — признайтесь, положив руку на сердце — наша просьба могла бы смутить любого.
Совсем наоборот: предложив нам горячего чаю с печеньем — после выдающейся скачки это было самое то, — Алексей Алексеевич начал задавать нам последовательные вопросы, одновременно выслушивая ответы и делая пометки в памятной книжке. Наконец, когда наши стаканы опустели, а его вопросы иссякли, он попросил нас подождать буквально пару минут и вышел из кабинета — за ключами от морга, которые хранились в прозекторской.
Поручик подошел к окну и — в полном изумлении — воскликнул:
— Пржевальского вяжут!
Я тоже вскочил со стула и в два прыжка очутился рядом. Посмотрев на улицу, я увидел страшную, чудовищную, можно сказать, картину: тот самый лысый человек, которого мы видели при входе, навалился на нашего кучера, заламывая ему руки за спину, а еще двое самого разнузданного вида типов явно ему помогали! Иван Пантелеймонович отчаянно сопротивлялся, но силы были неравны: лысый, отличаясь богатырским телосложением, уже повалил его наземь — прямо в кашу из снега и воды — и начал, как нам показалось, откручивать ему голову!
Даже не знаю, что произошло бы дальше, но тут под руку Ивану Пантелеймоновичу попался упавший рядом горн, и он, изловчившись и поднеся его к губам, что было силы затрубил. Два помощника лысого отпрянули, как от удара хлыстом. Сам лысый, трубный рев которому пришелся прямо в ухо, скатился с кучера и, плюхнувшись на собственный зад всё в ту же снежно-водяную кашу, затряс головой. Иван Пантелеймонович воспользовался моментом и, поднявшись на ноги, побежал к входу в больницу.