По ту сторону зимы
— Ты как там? Похоже, у тебя обморок, — голос Лусии долетел с небес.
— Не знаю, — ответил он, поднимая голову от руля.
— Это психосоматика, Ричард. Ты просто нервничаешь. Прими свои таблетки.
— Они в моей сумке у тебя в машине.
— Я тебе сейчас принесу.
— Нет!
Он увидел, как Лусия выходит из «субару» с одной стороны, а Эвелин с Марсело на руках — с другой. Лусия спокойно подошла к «лексусу» и постучала в боковое окно. Он опустил стекло, готовый раскричаться, но она быстро передала ему таблетки, как раз в тот момент, когда один из патрульных, широко шагая, приближался к ним.
— Мисс! Вернитесь в свою машину! — приказал он.
— Простите, офицер. У вас нет спичек? — спросила она, показывая жестом, что хочет закурить.
— Садитесь в машину! И вы тоже! — крикнул он Эвелин.
В результате они прождали тридцать пять минут в «субару», где мотор не выключали, чтобы поддерживать отопление, и в «лексусе», превратившемся в холодильник, пока движение не восстановилось. Как только «скорая помощь» и пожарные уехали, полиция разрешила скопившимся машинам продолжать движение в обоих направлениях. Когда они проезжали мимо столкнувшихся машин, то увидели перевернутый кверху колесами фургон, автомобиль, марку которого невозможно было определить, — он был сдавлен в лепешку спереди и разворочен сзади — и еще одну машину, которая оказалась сверху на раздавленном автомобиле. День был ясный, метель стихла, и никто из трех водителей не вспомнил про черный лед.
Ричард проглотил четыре таблетки от изжоги. Горький вкус во рту не проходил, спазмы в желудке продолжались. Он опустил голову на руль, весь в холодном поту и с затуманенным от боли взором, с каждой минутой все более убеждаясь, что у него внутреннее кровотечение. Он предупредил Лусию по телефону, что больше не может терпеть и остановится за первым поворотом дороги, который попадется на пути. Она затормозила позади как раз в тот момент, когда он открыл дверцу машины и его вырвало прямо на мостовую.
— Тебе нужна помощь. Должна же быть где-нибудь здесь больница, — сказала Лусия, протягивая бумажные салфетки и бутылку с водой.
— Никаких больниц. Все пройдет. Мне нужно в туалет…
Не дав Ричарду возможности возразить, Лусия велела Эвелин сесть за руль «субару», а сама села в «лексус» на водительское место. «Только не торопись, Лусия. Ты же видела, что может случиться с машиной на скользкой дороге», — сказал ей Ричард, прежде чем устроиться на заднем сиденье точно в такой же позе, подумал он, что и Кэтрин Браун, которую отделяют от него только спинка сиденья и пластиковая перегородка.
Когда Ричард жил в Рио-де-Жанейро, он довольно много пил, это была общественная обязанность, часть местной культуры, непременная принадлежность любого собрания, даже на работе, утешение дождливым вечером или в жаркий полдень, стимул для политической дискуссии, средство от простуды, грусти, любовных размолвок и разочарования после футбольного матча. Ричард уже много лет не был в этом городе, но подозревал, что и сейчас там все так же. Нужно несколько поколений, чтобы изжить некоторые обычаи. В те времена он поглощал алкоголя столько же, сколько его друзья и знакомые, ничего особенного, — так он думал. Он очень редко напивался до бесчувствия, это было весьма неприятное состояние; он предпочитал ощущение полета, когда мир видится мягким и приятным, без острых углов. Он не придавал значения выпивке до тех пор, пока Анита не обозначила это как проблему и не стала следить за тем, сколько он выпил, вначале не афишируя, а затем унижая его своими комментариями на публике. У него была хорошая сопротивляемость к алкоголю, он мог влить в себя четыре банки пива и три кайпириньи без роковых последствий, напротив, его застенчивость улетучивалась, и он казался себе невероятно обаятельным; но он знал меру, чтобы жена не беспокоилась, а еще из-за язвы желудка, которая иногда устраивала ему неприятные сюрпризы. Он никогда не обсуждал с отцом, которому часто писал, проблему выпивки, поскольку Джозеф был трезвенником и не понял бы его.
После рождения Биби Анита еще три раза беременела, но каждый раз дело кончалось выкидышем. Она мечтала о большой семье, как та, в которой выросла сама; она была одной из младших дочерей среди одиннадцати родных братьев и сестер и бесконечного количества двоюродных, и, конечно, у нее было множество племянников. С каждым выкидышем она все больше впадала в отчаяние. Она вбила себе в голову, что это посланное Богом испытание или наказание за какую-то неведомую вину, и мало-помалу жизненные силы и веселый нрав оставляли ее.
Утратив эти качества, по ее мнению самые главные, Анита потеряла интерес к танцам и продала свою знаменитую академию. Женская часть семьи Фаринья — бабушка, мать, сестры, тетки и кузины — сплотили ряды вокруг нее и по очереди опекали, не оставляя одну ни на минуту. Поскольку Анита не отходила от Биби, в ужасе от того, что может и ее потерять, женщины семьи пытались отвлечь ее и убедили написать книгу кулинарных рецептов от нескольких поколений семьи Фаринья, твердо веря, что никакое зло не устоит перед таким средством, как работа и утешение вкусной едой. Они заставили ее систематизировать в хронологическом порядке восемьдесят альбомов семейных фотографий, а когда и это было закончено, изобретали новые предлоги, чтобы чем-то ее занять. Ричард против воли согласился, чтобы Аниту и Биби увезли на два месяца на гасиенду [42] дедушки и бабушки. Солнце и свежий воздух улучшили душевное состояние Аниты.
Она вернулась в город, прибавив четыре килограмма и сожалея о продаже академии, потому что ей вновь захотелось танцевать.
Они снова занимались любовью, как в те времена, когда не делали ничего другого. Ходили слушать музыку и танцевать. Преодолевая свою природную неуклюжесть, Ричард проделывал с ней на танцполе пару фигур и, как только замечал, что все только и смотрят на его жену: одни — потому что знали ее королевой Академии Аниты Фариньи, другие просто с восхищением или желанием, — он галантно уступал ее мужчинам, более легким на ногу, а сам в это время пил, сидя за столиком, с нежностью глядя на жену и рассеянно думая о том, как складывается его жизнь.
Возраст у него был вполне достаточный для того, чтобы подумать о будущем, однако со стаканом в руке было легко и просто избавить себя от подобного беспокойства. Он защитил диссертацию более двух лет назад, но не получил от этого никакой выгоды, разве что написал пару статей, которые поместил в университетских изданиях в Соединенных Штатах: одну о праве на землю туземных племен, согласно Конституции 1988 года, и другую о гендерном насилии в Бразилии. Он зарабатывал на жизнь, давая уроки английского языка. Больше из любопытства, чем из-за амбиций, он иногда предоставлял свои данные, когда открывалась вакансия на какую-либо должность в American Political Review [43]. Он рассматривал свою жизнь в Рио-де-Жанейро как приятную паузу в судьбе, как затянувшийся отпуск; скоро он возьмется за профессиональную карьеру, впрочем, это может еще немного подождать. Город располагал к удовольствиям и праздности. У Аниты был маленький домик на берегу океана, за ее бизнес выручили какие-то деньги, плюс плата за уроки английского, так что на жизнь, в общем, хватало.
Биби вот-вот должно было исполниться три года, когда богини наконец услыхали молитвы Аниты и прочих женщин семьи. «Это благодаря Йемайе», — сказала Анита, объявив мужу, что она беременна. «Надо же, а я думал, это благодаря мне», — засмеялся он, стиснув ее в объятиях. Беременность протекала без осложнений и разрешилась в положенное время, однако роды проходили тяжело, и в конце концов пришлось делать кесарево сечение. Врач предупредил Аниту, что ей не стоит больше рожать, по крайней мере несколько лет, но это не произвело на нее особого впечатления, поскольку она держала на руках Пабло, здоровенького, ненасытного младенца, братца Биби, которого ждала вся семья.