Водородная Соната

— Флайер, — позвала она, осматривая кончик одного пальца, щелкнув им, чтобы удалить то, что было на кончике, а затем той же рукой потерла спину, Пиан с этими птицами?
Двухместный летун — коренастый маленький самолет с короткими крыльями — демонстративно проснулся, зажег свет в распахнутой на петлях кабине.
— Да, — сказал он ей через наушник. — Хочешь, я её вызову?
— Нет, пока нет, — она снова вздохнула. — Можешь послать…
— Мини-дрон?
— Да. Следи за ней. На случай, если она… — Голос Коссонт затих. Она раскачивалась из стороны в сторону, потягиваясь. Снова потянула пару рук, сунула под мышку смычки инструмента и попыталась вправить выбившиеся пряди обратно в ленту.
— Погода? — спросила она, когда небольшой люк открылся вдоль спинной выпуклости летательного аппарата, и крошечный дрон с жужжанием взмыл в воздух, развернувшись и умчавшись туда, где виднелась стая птиц. Мини-дрон мелькнул всего на несколько секунд, освещенный туманным светом, отражающимся от верхних пределов Поясного Города, ближайшие несколько сотен горизонтальных километров которого все еще сияли в солнечном свете, как огромный узор из серебра и золота, обернутый небом.
— Минус один градус каждые пятьдесят минут, — ответил ей летун. — Ветер переменный, но усиливающийся в среднем до 18 км/ч, порывы до двадцати пяти баллов, направление с запада на северо-запад.
Коссонт нахмурилась, глядя на северо-запад через равнины на далекие, темные горы, затем оглянулась на покатый утес Города позади нее. Громадное сооружение представляло собой крутые нагромождения экзотических металлических труб и облицовки, изогнутые широкие стены из синтетического камня, закрученные узоры ромбовидных окон и натянутые филиграни сажевых кабелей — вся путаница пронизанных архитектурой конструкций, поднималась почти прямо к яркой, изогнутой, от горизонта до горизонта вершине, на двести километров и выше — можно сказать, в космос. Ее реакция была неизменной, когда она смотрела на Город: Вир замерла, силясь уловить какое-нибудь движение. Но ничего не было. Движение в эти дни стало редкостью. Порой она ощущала себя единственным человеком, оставшимся в живых в мнимо не бренном мире.
Глядя между отдельными компонентами города, Коссонт могла видеть небо и облака на отдалённой стороне этого колоссального артефакта, примерно в пятидесяти километрах. Небо на юге было ярче, облака прозрачней. Степень Сквозного воздуха (пропорции архитектуры к открытому пространству) составляла здесь около пятидесяти процентов, а это означало, что ветры имели хорошие шансы продувать город насквозь.
Коссонт в очередной раз потерла спину нижними руками. Гзилты обычно обладали нормальным для гуманоидов набором рук — двумя, согласно авторитетной эволюционной установке, и изменения, необходимые для того, чтобы обеспечить ей вдвое большее количество, при сохранении желаемых качеств гибкости и ловкости, означали, что у нее имелся склонный к деформации позвоночник, сковывающий движения, если слишком долго находится в напряжённом состоянии в одной позе.
— Не против, если я посплю? — спросил летун.
— Не против, — Коссонт небрежно махнула рукой в сторону аппарата, осматривая ключи настройки одиннадцатиструнной и головки машин. — Отдыхай, пока ты мне не понадобишься. Я сама выйду на связь, — сказала она, щелкнув наушником, управляемым соответствующими имплантами.
Летун выключил фары, закрыл кабину и погрузился во тьму и тишину.
Снова одна, в полости безмолвия, ветер стих и все замерло. Коссонт сделала паузу на неопределённое время. Она смотрела вверх, в иссиня-черное небо с крошечными лучами звезд и светом проплывавших спутников, размышляя о том, каково было на самом деле быть Возвышенным, пройти через это, жить в нем — сказочном, но бесспорно реальном. Иная сторона.
Гзилты были одолеваемы идеей Сублимации веками, поколениями. Сначала лишь немногие думали, что это будет хорошей идеей, но постепенно, со временем, все больше и больше гзилтов присоединялись к ней. У них были возможности, которые могли заставить идею работать, потому что для того, чтобы сделать её явью, требовались серьезные мощности — желательно, целая цивилизация.
 
Теоретически и одиночка мог сублимироваться, однако на практике только ИИ когда-либо успешно проделывали такую операцию. Потребовалось бы что-то столь же сложное и самореференциально совершенное, как высокоуровневый ИИ, чтобы иметь стойкость, и в одиночку противостоять Сублимированному — ни один нормальный биологический индивидуум не мог выйти на подобный уровень — он просто испарялся, аннигилировал в процессе. И это не являлось полным уничтожением — информация сохранялась, но персона, личность как функционирующая, идентифицируемая и отличительная сущность, исчезала. Цивилизации и люди внутри этих цивилизаций выживали и процветали в Сублимации в течение галактически значимых периодов, постепенно меняясь до неузнаваемости.
Тем не менее, рано или поздно это произошло бы в любом случае, если бы общества остались в Реальном мире. Все исследования и сравнения, эксперты и статистика сходились на том, что в Сублимации было на порядки больше стабильности, чем в царстве традиционной материи и энергии.
Коссонт вздохнула. Она смотрела теперь в небо, хотя Возвышенное, разумеется, было повсюду, опустив взгляд на кончик одного из пальцев. Тот покрылся мозолями из-за многочисленных попыток контролировать одиннадцатиструнную. Возвышенное в равной мере могло быть в узорах её закаленной кожи на кончике пальца.
Разделенное, свернутое, сжатое и вновь свернутое в измерения за пределами мерности, которые невозможно видеть и понимать, Возвышенное — лабиринтная серия поворотов под прямым углом от нормальной трехмерной реальности, думала она, стоя на высокой площадке в закатном свете.
Коссонт было достаточно трудно по-настоящему постичь гиперпространство, четвертое измерение, не говоря уже о следующих трех или четырех, которые каким-то образом охватывали реальность и позволяли вложенным в них вселенным подниматься прочь от матричной вселенской сингулярности в центре вещей и возвращаться обратно: своего рода огромная космическая слойка, обречённая быть повторно компрессированной с последующим возрождением, либо излить себя в то, что окружало эту ошеломляющую ультравселенную.
Но Сублимация пребывала в измерениях, превосходящих даже эту диковинную конструкцию, будучи невыразимо малой и неприступно далекой, одновременной, пронизанная тканью пространства-времени, явленная не столько как отдельные нити мета — переплетения, молекулы, атомы или субатомы, но как бесконечно малые струны, лежащие в самом основании. В размерах от семи до одиннадцати — именно там она коренилась.
И именно поэтому у одиннадцатиструнной было одиннадцать струн — впервые её разработали десять тысяч лет назад, но уже тогда люди имели представление о том, как работает эта мнимо отмежёванная от реальности система, и художники думали внедрить что-то из открытий в свои сферы, в том числе в музыкальные произведения. Почему там были еще и дополнительные внутренние резонирующие струны — до тринадцати, в дополнение к тем, к которым можно было получить доступ снаружи инструмента — она до сих пор не совсем понимала. Обструктивный характер одиннадцатиструнной состоял в том, что, несмотря на свое название, на самом деле в ней было гораздо больше одиннадцати струн.
Поднялся ветер, захлестывая платформу. Волосы ударили её по лицу. Она тут же спрятала их.
Восемнадцать видов. Из всего, что она слышала о Сублимации, из всех попыток людей хоть как-то объяснить, на что та похожа, это была единственная деталь, которую она смогла вспомнить. Там присутствовало восемнадцать различных типов реальности. Она даже не была уверена, что это на самом деле означает, не говоря уже о том, было ли это действительно каким-то улучшением.
Она сделала несколько глубоких вдохов, готовясь сесть к инструменту и приступить, но все еще была не совсем готова, продолжая думать о встрече, произошедшей ранее вечером, после того, как флайер доставил ее сюда из дома, находящегося за пару тысяч километров, в еще частично населенной части города. Это была область, выходящая на равнины Кваалона, где, насколько она знала, вообще никто не жил, на десятки километров в любом направлении.