Звенья одной цепи

— Я не буду желать удачи и прочих глупостей: в вашей нынешней службе лучше всего прочего пригодится терпение. Сначала оно понадобится вам, чтобы понять, потом — чтобы принять, и напоследок — чтобы не отступить. Прощайте, эрте Мори. Даст Бож, свидимся!
Когда отзвук последних слов стих, парнишка отнял руки от головы, открыл глаза и посмотрел на меня мутноватым взглядом:
— Желаете что-нибудь передать в ответ?
В ответ? Вопросы не будут услышаны, благодарить пока не за что, посылать проклятия тоже рановато.
— Нет.
Он кивнул и, пошатываясь, ушёл восстанавливать силы после проделанной работы. Я прежде не видел особые возможности Звеньев Цепи сообщений в действии и не верил восторженным историям о них, но, получив послание от золотозвенника, больше не сомневался: чудеса существуют. Правда, те, что случаются в моей жизни, происходят по приказу или просьбе, а не по собственной воле.
Я расправил листок бумаги, которым прикрывал знак Смотрителя от чужих взоров. М-да, негусто: всего несколько коротких строчек, написанных чьей-то бесстрастной рукой. «Для лучшего и скорейшего запечатления держать сей знак при себе, согретый теплом плоти». Странное указание. Но если уж так положено…
Несмотря на внушительный вид, он оказался вовсе не тяжёлым, зато прохладным. Правда, не как камень или металл, а при ближайшем рассмотрении на гладкой поверхности с обеих сторон обнаружились тоненькие чёрточки трещин, замысловатой сетью покрывающие знак. И ни единого намёка на застёжку или прочие приспособления для крепления на одежду. В кармане его носить, что ли, или в кошеле? Ладно, разберусь потом, а пока, как советует записка, нужно найти тёплое местечко для моего приобретения.
Я пристроил знак на груди, под складками мантии, потом подумал и закинул ноги на кушетку. Глаза закрывались сами собой, и это означало, что остатки зелий постепенно перестают оказывать влияние на моё тело, а стало быть, надо поскорее привыкать не к необходимости сна каждые сутки, а к тому, что он будет приходить. Причём без спроса.
Веки опустились, разливая по сознанию спокойную темноту, пропустившую сквозь себя только скороговорку вновь заглянувшего в дверь коротышки:
— С дальней дороги отдых — самое милое дело! Отдыхайте, эрте, а уж мы мешать не будем.
  
Звено третье
 
Где-то…
Пламя свечей, водружённых в столовых канделябрах. Отсветы огней в сдавленных морщинистыми веками глазах.
— Вы знаете, зачем я пришёл.
Не спрашиваю, скорее утверждаю. Можно было бы и вовсе не произносить ни слова, но так велит обычай, родившийся намного раньше меня и человека, сидящего на другом конце стола. Впрочем, человека ли?
— Знаю.
Его плоти более семи десятков лет. Той, что осталась нетронутой. Кокону из дряхлой кожи. А под изношенным платьем прячется новое, полное силы. Осталось лишь определиться с желанием.
— Вы знаете, когда я уйду.
Он не боится моих угроз. Улыбается.
Чего-чего, а страха в да-йинах не бывает вовсе, не то что в людях. Это мы способны легко захлебнуться в собственном воображении, представляя ужасы возможного будущего, стоит лишь подать правильный намёк, а пришедшие с изнанки мира не знают чувств, подобных нашим.
— Знаю.
Рука, потянувшаяся к бокалу, движется медленно и слегка подрагивая, как и полагается руке старца. Хорошо играет свою роль, ничего не скажешь. Сам научился или нашёл услужливого подсказчика? Не расскажет ведь. И под страхом смерти не проронит ни словечка.
— Вы готовы?
Единственный вопрос, который я себе позволяю задать. Иногда. Только избранным демонам: остальные получают своё без лишних разговоров.
— Я был готов с того мига, когда открыл эти глаза.
Они почти все отвечают именно так, словно там, в потустороннем мире, заранее заучивают текст наизусть. Почти все из тех, кого я спрашиваю.
— Сколько лет назад?
Он задумывается, проводя длинным жёлтым ногтем по боку хрустального бутона.
— Летом пойдёт двадцатый год.
Неужели так долго? Быть не может. Я бы узнал раньше. Я бы узнал. Разве только…
 
— Чего он желал, впуская вас?
Складки век вздрагивают. Человек мог бы заплакать, вспоминая прошлое, а демоны лишены такой способности. Всё, чему они успевают научиться, это скалить зубы в улыбке.
— Забвения.
Как просто. Старик, уставший от жизни, а быть может, и от тех, кто его окружает, попросил синюю звезду подарить ему вечный покой. Отдал почти всю плоть в обмен на достижение цели, позволил да-йину оказаться в нашем мире и… намертво застрять в безыскусной ловушке.
— И вы разделили его желание.
Разводит руками, растягивая губы в улыбке, настолько грустной, насколько это доступно гримасничающему демону.
— Я слишком поздно понял, что оно означает.
Пойми ты раньше, всё равно ничего бы не изменилось. Вы заглядываете в наш мир на одну только ночь, искрами загораясь в темноте, но, если не попадаете на готовый к воспламенению хворост, с рассветом обязательно угасаете, возвращаясь в долгое ожидание. Зато если рядом оказалась хоть одна иссохшая от желания веточка, не можете устоять.
Вы не выбираете свою участь. Выбираем мы.
— Слишком поздно, — добавляют сухие бледные губы.
Наверное, это можно было бы назвать сожалением, но в нём нет печали по потерянным годам или необретённому могуществу, есть только осознание неизбежного. А ведь он может жить ещё очень долго. Пока оболочка не рассыплется прахом и плоть демона не погибнет, лишённая защиты перед нашим миром.
— Вы хотите уйти.
И снова не спрашиваю. Пусть да-йины не знают страха смерти, гибель бывает разной. Можно быть отсечённым от увядающей плоти и возвращённым домой, а можно растворяться по малой капле, теряя целостность сознания и памяти, чтобы воскреснуть беспомощнее младенца. Вот что по-настоящему страшит демонов: слабость. И тот, кто сидит передо мной, наверняка готов дорого заплатить, только бы вырваться из ловушки, которую сам и захлопнул.
— Хотел.
Что это значит? Он не станет просить о последней милости?
— А сейчас? Что-то изменилось?
Веки вновь сдвигаются, пряча угольки глаз и мешая понять, какую игру затеял да-йин.
Он знает, что встреча с охотником сулит только один исход. Он знает, что просьбы или угрозы не остановят меня и не изменят моё решение. Решение, которое я пока никак не хочу принять.
— Я приходил сюда раньше. И приду снова. Но… Пусть этот новый раз станет таким же, как первый.
— Повторяющим прежние ошибки?
— Позволяющим начать заново.
Он снова смотрит на меня, и его зрачки греют жарче, чем огоньки свечей на углах стола.
— Вас ждёт медленная смерть.
— А вы знаете, о чём говорите.
Удивляется? Похоже на то. Но я и в самом деле знаю. Потому что умирал. Много-много раз вместе с такими, как он.
— Хотите пройти через страдания?
Крючковатые пальцы впиваются в подлокотники кресла, помогая старику подняться на ноги.
— Кажется, вы, люди, верите, что перенесённые муки помогают вашим душам стать чище? А насчёт своей я знаю это наверняка. — Рука, поднимающая бокал, не вздрагивает ни разу. — Мы непременно встретимся!
Встретимся. Только и не узнаем друг друга. Хороший тост. Не вижу повода, чтобы не присоединиться к нему, а потом благочинно заметить:
— Время уже позднее.
— Да. Вы, молодые, лучше нас чувствуете, когда нужно отходить ко сну. Я если и задремлю, то далеко за полночь.
— Добрых снов.
Демон кивает, опускаясь в кресло и придвигая графин, ещё наполовину заполненный тёмным рубином вина. Я могу ударить в любой миг, незаметно для своего противника или ожидаемо. Как сам того пожелаю. Когда пожелаю.
Наниматель ждёт меня у лестницы, почти под самыми дверьми кабинета. Капельки пота на залысинах, выступающих из-под накладок парика, взгляд, выжженный неутолёнными страстями. Старший сын, так и не вступивший в права наследства, потому что никак не похоронит отца. Проклятый старик всё не хочет и не хочет умирать, а когда имеющиеся средства испробованы, остаётся последнее: я.