Одиссея генерала Яхонтова
В сражениях за души американцев, за сохранение союзнического отношения к СССР, в сражениях за истину Яхонтов принял активнейшее участие. Он много писал для прогрессивной газеты «Русский голос». В сущности, это было своеобразным продолжением его давней просветительской работы среди иммигрантов из России. Но если тогда, свободно ориентируясь в истории, он сам многого, очень многого не понимал в современности, то теперь картина стала иной. Злободневные вопросы, проблемы сегодняшней политики по праву могли считаться его специальностью. Он видел, как сбивают с толку людей, и старался им помочь. Снова, как и в послереволюционные годы, сливались воедино понятия «русский» и «красный». Теперь бы механик-ирландец не стал искать в фамилии Тимошенко ирландские корни. Встречаясь в лифтах и у подъездов, соседи уже не говорили русским американцам, как говорили совсем недавно:
— Молодцы ваши! Дали жару фашистам. Поздравляю.
Теперь говорили с усмешкой:
— Говорят, у вас там и мыла нет…
Всего этого в тревожных размышлениях последних лет Яхонтов в какой-то степени ожидал. Нет, он не был пророком, он был просто хорошим аналитиком и многое предвидел. Но поразило его, как и многих других, оживление самого понятия «русский эмигрант», которое за давностью лет как-то и исчезать стало. И вдруг — воскресло. Вдруг стали появляться типы с русскими, украинскими, кавказскими и прибалтийскими фамилиями. Появился совершенно новый, какой-то расплывчатый и маскировочный термин «перемещенные лица». Возник сразу и русский эквивалент английскому «дисплейсд персонс» (ди-пи)— «дипишники». Ах, как много значит подмена названия. Дипишник — это же совсем не то, что «каратель», «бандеровец», «полицай», «дезертир», «изменник». Дипишник — и все. Правда, были среди дипишников и совсем другие люди — забитые, затурканные, ничего не понимающие, не знающие языка. Но они проявились позднее, они робко жались в стороне. А дипишники из предателей, учуяв конъюнктуру, вели себя без робости. Они сами быстренько научились подменять понятия. Вешал? Расстреливал? Жег? Да, было дело. Но — не красноармейцев, не военнопленных, не мирных жителей, а — коммунистов. А уже в Америке кричат «кил комми» — убей коммуниста. И вот уже мастера бандеровской удавки, охранники в концлагерях, убийцы, насильники, мародеры — не фашистские прихвостни, не преступники, а борцы за демократию. Неважно, что они и слова-то такого сроду не знали. Но им — время на радио и на ти-ви, им — газетная площадь. Разумеется, призвало их на первые полосы «Новое русское слово», давно уже не новое и не русское, а сионистское. Для Яхонтова, для всех активистов «Русского голоса» нет никакого секрета в том, кто владеет и командует НРС. Но и они, люди достаточно искушенные, подивились, как безболезненно и бесстыдно приняли сионисты в свою компанию тех, кто еще совсем недавно расстреливал еврейских стариков и детей в местечках Белоруссии. Ничего, «Новое русское слово» не поперхнулось и не поморщилось.
Надо было давать отпор. И «Русский голос», то есть прежде всего Крынкин, Яхонтов, Югов и Казакевич, отпор давали. Сражались уверенно, но — была одна формальная слабинка в их позиции. НРС щеголяла тем, что ее новые авторы еще недавно были «в советском аду», а потому могут судить лучше тех, кто знает СССР по давним временам…
Обязательно нужно побывать на Родине! В 1946 году Яхонтов поехал в СССР.
Паломничество — 1946-й
Разоренной войной стране было не до туристов. Поэтому Виктор Александрович, несмотря на то что располагал деньгами, смог получить поездку по весьма короткому маршруту. Лайнером в Батуми, оттуда тем же теплоходом в Одессу и — поездом в Москву…
Много ли можно было увидеть из окон поезда Одесса — Москва в августе 1946 года? Много. Ужасали развалины, ужасали полуразрушенные печи, только и оставшиеся от деревень… На каждой станции Яхонтов обязательно выходил, чтобы побыть среди толпы, пристально вглядеться в людей, послушать их разговоры. Какую же страшную цену заплатила его Родина за то, что спасла мир! — вот главное, что он увидел и понял. Люди в отрепьях, босые или обутые во что-то, что Яхонтов не мог распознать, так плохо одетые люди, что среди них одетые в полинялую военную форму казались франтами… Из их разговоров можно было понять, что многие живут в землянках, в сараях и нет никаких шансов на то, что им не придется там же и зимовать. Но не от того хмурыми были в большинстве своем эти люди, понял очень важное Яхонтов. Они уже свыклись с разрушениями и знали, что теперь все зависит только от них — как смогут, так и построятся, так и переедут из землянок и времянок в дома. Но не все зависело от них. Судьба как будто испытывала Россию на крепость. В первое послевоенное лето страну поразила страшная засуха. В августе, когда Виктор Александрович ехал по Украине и Южной России, стало уже ясно, что хлеба не будет…
В Москве он не был ровно десять лет. Новостройки конца 1936 — начала 1941 года уже стали старожилами, уже так срослись с городом, что даже Яхонтов иной раз колебался, вспоминая, видел он уже это или еще нет. Он не заметил в столице разрушений (разбомбленные дома были давно уже разобраны и на их месте устроены скверики), но влияние войны увидел всюду. Видно было, что город несколько лет не мог позволить себе должным образом следить за собой. Конечно, столичная толпа отличалась от той, что он видел на брянском вокзале, но и здесь было заметно, как война отбросила страну назад, как понизился жизненный уровень. Виктор Александрович заходил в магазины и смотрел, как люди «отоваривают карточки», читал объявления вроде того, что в этом месяце вместо мяса будет выдаваться селедка — из расчета 2 кг за 1 кг мяса. Узнал Яхонтов, что карточки бывают разные — литер «А», литер «Б», «рабочие», «служащие», «иждивенческие», «детские». Есть для слабых и УДП (усиленное дополнительное питание). Не потерявшие чувства юмора москвичи расшифровывали это название как Умрешь-Днем-Позже… Без карточек продавалось мороженое. Яхонтов замечал, как жадно едят его люди. Ему объяснили — сказывается сахарное голодание военных лет. И еще без всякой нормы можно было выпить. Чтобы послушать разговоры, Виктор Александрович отстоял однажды очередь к ларьку рядом с Концертным залом имени Чайковского. Очередь подвигалась медленно. Брали обычно сто или сто пятьдесят граммов водки и кружку пива. Яхонтов взял одно пиво и долго пил его, жадно впитывая разговоры вокруг. Тоска взяла его за сердце — он вспомнил фултонскую речь Черчилля, вспомнил нараставшие с каждым днем вопли о русской угрозе. Какая подлость! С тех пор как Яхонтов попал в СССР, он от каждого — от каждого! — слышал, что у того погиб отец, брат, сын, что в Германию угнали сестру, что от голода умерла мать, что разрушен дом, что работают люто, стиснув зубы, надо все восстанавливать. Ловил Яхонтов и реплики в адрес союзников. Реплики чаще всего иронические. Но о фултонской речи Черчилля мужики с пивными кружками в руках тоже знали.
«Вот тебе и железный занавес», — думал Яхонтов, знавший и то, что господин Черчилль позаимствовал сей термин у геббельсовской пропаганды. Есть занавес, есть, только повешен он не восточной стороной. И как обманывают на Западе сами себя, воображая, что эти мужики «в оппозиции» к своему правительству.
А также уловил в этой очереди Яхонтов, что русский язык обогатился еще одним ругательством — «власовец»…
И еще раз поразило Яхонтова московское метро, вернее — дальновидность правительства. Оказывается, и в войну продолжалась стройка. Сохранялись кадры. Значит, была уверенность в победе…
В отличие от прошлых наездов сейчас у Виктора Александровича были в Москве и старые друзья. Это прежде всего граф Алексей Игнатьев с милой Наташей. И едва устроившись в гостинице, Яхонтов попросил дежурную «Интуриста» найти телефон и адрес Игнатьевых. Вспомнилось, как в двадцать четвертом году, в Париже, тщетно ожидая советской визы, он встретился с Алексеем Алексеевичем и как они были рады, что оба душой оторвались от белоэмигрантщины и пошли по пути признания Советской России… А теперь граф Игнатьев — советский генерал и уже, считай, давний житель Москвы.