Бремя Власти

— Сердечко болит о любом, — со вздохом ответила Оля.
Владыка кивнул.
— Тяжела твоя ноша, но в то же время и сладка.
— О чем это вы? — императрица смотрела на Иерофана удивленными глазами.
В этот момент патриарх понял, что пора начинать более активные действия, время уж для них очень благодатное. Тяжело вздохнув он поднес к губам нательный крест, прошептал коротенькую молитву и обратил на женщину всепонимающий ласковый взор.
— Мало кому Господь дает шанс быть подле государя, да не просто быть — любить и быть любимой. В твоих руках, Оля, не только личное счастье, но и жизни тысяч человек. Только тебе под силу понять их тайные чаянья, претворить в жизнь самые смелые мечты. Вот только говорил я тебе уже, что не в силах один человек успевать во всех местах…
Патриарх прервался будто бы на то, чтобы глотнуть воды, всегда стоящей на низеньком столике рядом с креслом, а на самом деле убедиться в том, что внимание императрицы целиком и полностью обращено к нему.
— Уж давно не одна я пекусь о людях, есть помощники, да немало. Дела богоугодные творим и с каждым годом все больше, — попыталась ответить Ольга, но Иерофан не дал. Прервал самым грубым образом — махнул сухой ладонью так, будто муху отгоняет и как ни в чем не бывало продолжил.
— Дщерь моя, от рождения и до смерти силы каждого из нас обращены на жизнь, всяк стремится получить чуточку больше, чем отмерено ему Господом Богом. Вот первопричина любого греха! Скажи, долго ли приходилось твоим помощникам творить, чтоб добиться результата угодного государю?
— Всякому делу — свое время, — голос Ольги построжел. В этот момент в ней проснулась та самая травница, которая помогала молодому царевичу. И ей уж точно лучше многих известно, что время — мерило не только количества, но и качество. Нельзя требовать от кого-то мгновенных результатов, если это не поле боя, когда одна минута порой равна целому году!
Смену настроения императрицы Иерофан уловил моментально, но отыграть назад уже не мог и лишь корил себя за излишнюю назойливость и давление. Теперь придется начинать все с самого начала. Патриарх молчал.
А Оля наоборот неожиданно повела разговор. Сидела в плетенке на маленькой пуховой подушке и гладила кружевной платок — подарок одной из воспитанниц. Даром, девушки молодые, кроме сбора трав, составления мазей, настоек и прочей лекарских дел они ведь и хозяйки будущие, им рукоделие можно сказать сам Бог велел постичь. Вот и творят, да дарят. У мальчишек из Корпуса даже соревнования по этому поводу постоянно проходят.
Молодая женщина неожиданно почувствовала будто с глаз пелена исчезла: много чего открылось Ольге, такого о чем уставшая мать раньше и не думала. Не все в этом открытии ей понравилось, особенно насторожило поведение патриарха последние пару месяцев.
'Нужно все обдумать в одиночестве', - решила императрица про себя.
Однако закончить беседу с патриархом быстро не получилось. Иерофан слушая пустые речи императрицы теперь смотрел на нее иначе, да и мысли о том, чтобы подчинить себе женщину больше не возникали, Ольгу хотелось пожалеть, укрыть от всего мира. В ее карих глазах спряталась печаль, скрытая за морозной броней спокойствия и напускного равнодушия.
И откуда только в ней силы взялись? Ведь совсем недавно перед патриархом сидела совершенно другая женщина! Владыка задумался…
Разговор и вовсе сошел на нет. Наокнец императрица встала со своего места, за ней последовал патриарх.
— Благослови, владыка, — склонилась Ольга.
Иерофан поднес персты ближе к голове Ольги, почти касаясь, осенил ее крестным знаменем, прошептал едва слышимые слова благословения. Все на русском, ни словечка латиницы.
Не дожидаясь пока императрица встанет патриарх развернулся и вышел из светлицы. К нему тут же подбежал монашек и накинул поверх патриаршего одеяния теплую соболиную шубу. Хоть и лето в разгаре, но Иерофан все равно подмерзал, такова уж стариковская натура, кутаться в теплое, когда казалось бы голышом бегать нужно.
Размышлять на ходу владыка не любил, предпочитая обстоятельно обмозговать и только потом принять решение: окончательное и неоспоримое.
 
Ольга же, может в силу молодости и неукротимой энергии, а может просто по натуре куда деятельней патриарха, часто принимала решения спонтанно, руководствуясь исключительно интуицией, называемой в народе женским началом.
Вот и на мучавший ее с самого утра вопрос: как быть с посланием для государя, она нашла решение идя по коридору. Открывать сама не стала и решила переслать прямо к императору вместе с тем нарочным, который его и доставил.
Решив тем самым все дела, женщина со спокойной душой и сердцем пошла в детскую. Именно там сердце Ольги оттаивало, а на душе становилось чуточку светлее. До того момента пока рядом не будет любимого жизнь женщины лишь наполовину наполнена смыслом…
  
Глава 8
 
2 июля 1714 года от Р.Х.
Смоленская губерния. Хатычка.
Очередное пробуждение отличалось от обычных, как ноябрьская грязь от январского снега. В один миг пропало все светлое, радостное, исчезла легкость восприятия мира, вместо этого накатила апатия и безволие, да к тому же голова болела так, что казалось ее ежесекундно сжимают тиски, причем постепенно давление нарастает.
На периферии неожиданно затрещали сотни выстрелов фузей, раздалось бравое 'Ура!', а чуть погодя это безумие поддержало залп батареи.
Мир вокруг вновь погрузился во мрак, но не затем, чтобы унести меня прочь отсюда, а только для того, чтобы минуту спустя выкинуть назад с раскалывающейся головой, мушками перед глазами и диким сушняком во рту. Жизнь от всего этого казалась мерзкой и мысли о скорой смерти не внушали опасения.
К моей радости вскоре в шатре (а это был именно он, благо в этой пародии на армейскую палатку, провел не один день) появился лекарь и сноровисто влил в меня стакан непонятной вязкой жидкости. Всю подлость его поступка я осознал несколькими секундами позже, аккурат когда последняя капля докатилась до пищевода. Из глаз брызнули слезы, мгновенно смыв иллюзорных мушек, а из горла полыхнуло натуральным огнем, но только бесцветным и спустя некоторое время в желудке взорвалась 24-фунтовая бомба.
Было так хреново, что я даже лекаря не успел разглядеть!
Правда не смотря на ужасы лечения, слух сохранился. Звуки полковых горнов я различал на ять, благо таблицу команд писал сам. И честно замечу протяжные стоны, вперемешку с короткими трелями меня радовали мало. Ситуация хоть была не критической, но и радужной не являлась. Судя по всему на всей линии обороны установилось шаткое равновесие, где перекос в одну из сторон приведет к окончательной победе.
Но проходила минута, за ней еще одна, а ничего не менялось: все та же какофония битвы, изредка прерываемая громом орудий…
Засыпая я наконец увидел в шатре знакомое лицо — Никифор, шлявшийся непонятно где, принес лукошко закрытое от чужого взора полотенцем, расшитым ягодами. От кого он прятал содержимое стало понятно когда пришел мой эскулап. Недобро зыркнул на камердинера и принялся пичкать меня своей отравой. На сей раз я уже был готов к тому, что случится в организме локальный катаклизм, вот только легче от этого не стало. За моими мучениями в тишине наблюдал Никифор: хмурился, сопел, но слова против не сказал.
Впрочем, стоило врачу, перед уходом недовольно глянувшему на камердинера, как он засуетился.
— Что ж это делается, государя отравой немецкой пичкают, страхолюды клятые! Ну ничего, я вам туточки зелья наших травниц принес, не то что эта гадость. Так что выпьете чуток, а потом и бульончика мясного… Знаю, что хочется мясца, да чарочку меда хмельного, но нельзя, рано…
Седовласый дядька в такие минуты походил на наседку возле раненого птенца — кудахчет, суетится и все норовит окружить заботой. Вот только я не птенец и все эти метания Никифора довольно быстро надоели.