Сеймур Кор (СИ)

Утопия, скажет наш читатель, неосуществимая мечта, никогда человечество себе такого не позволит, куда же тогда девать армии шарлатанов, лодырей и обманщиков? Но ведь, как известно — мечты сбываются, все мы, в конечном счете, всего лишь люди, и ни что человеческое нам не чуждо, необходимо только настроить наш уникальный инструмент ответственности — совесть на плодотворную работу, музыку и звучание, которого никто и ни что не в состоянии заглушить кроме нас самих, самого человека. Так вот поэтому наш герой и прибегнул к столь, на первый взгляд, непопулярному способу влияния на человеческое сознание. Не надо спешить корить его за это, или пытаться узнать всё сразу, дорогой читатель, сказ сей — продолжается, нас ждёт ещё много интересного и необычного по пути к познанию окружающего мира, терпение и смир е нность помогут здесь.
Часть 3. Иван Кречетов.
Пелена абстракций.
Иван Арнольдович Кречетов родился в сибирской глубинке и с самых пелёнок проявлял не ординарное своё отношение к происходящему вокруг него. Он был младшим братом своему Илье, разница у них была в пять лет. Да, конечно ему приходилось подражать требуемому от него обществом образу жизни, походящему на роботизированный конвейер, но по выходу из обыденно анабиозного своего состояния, после трудовых будней в нём будто просыпался интерес к жизни. Нет, не к этой повседневности общества, а к жизни, как Ивану тогда казалось, которая настоящая, которую почему-то от него кто-то прячет. Ему правда думалось, что всё общество вокруг него играет с ним в какую-то игру, что всё происходит понарошку. Вот сейчас непонятная игра закончится, актёры выйдут на сцену, как д о лжно — поклонятся зрителям под аплодисменты, и пелена забвения спадет, начнётся другая реальность, все признаются, в чём тут дело, и он сразу их поймёт. Но ничего подобного всё не происходило и не происходило, дни всё шли и шли один за другим, складываясь в недели, месяцы, годы. И здесь нельзя с уверенностью говорить об аутизмат и чном восприятии Иваном событий, но какое-то раздвоение личности в нём всё же присутствовало, ему странным образом удавалось эти обе своих жизни прекрасно совмещать и контролировать.
Да, как и большинство людей в мире, он не мог отчётливо вспомнить первые свои месяцы жизни, осознавать окружающую его действительность ему удавалось с трудом, лет с двух отроду, может чуть раньше, но его память воспроизводила картинки из младенческого возраста больше на интуитивном плане, он просто знал, что мир рад ему, его присутствию на Земле, и пытался адекватно на эту любовь реагировать. Мама рассказывала ему иногда, как он с младенчества пытался постигнуть всё и сразу, лёжа в коляске или на кроватке молча, но вдумчиво оглядывал всё и всех его окружающих, как бы сканируя их своим зрением насквозь. Это отличало его с роддома, когда вокруг все груднички призывали к себе особенного внимания своими пискляво звонкими голосочками, он смиренно спал, или слушал, или следил за происходящим, когда бодрствовал. Создавалось впечатление, что помощь няни ему совсем не требуется, что он сам может заменить свои пелёнки, покормить себя из бутылочки, даже успокоить плачущего соседа или соседку по возрасту. Он никогда не хныкал, показывая всем своим видом, что это ему ни к чему, он здесь не за этим. Его пытливому сознанию просто хотелось постигать, впитывать мир, как губка вбирает в себя воду, что, зачем и почему — вот что в действительности было интересно, почему всё так, а не иначе.
И чем больше ему открывалось в жизни, тем увереннее он приходил к твёрдому умозаключению, что его обманывают, что-то не договаривают, скрывают. Взрослые объясняли ему то, как надо воспринимать их общество, как относится к окружающему их миру, и Ваня всё больше убеждался в обманчивости взглядов своих учителей, то, что ему рассказывали и разъясняли, не укладывалось с его личным восприятием бытия, его отношением и видением событий. Понимая, что выделяться на общем фоне не есть самоцель, ему приходилось скрывать своё восприятие от окружающих, раздваивать свою личность в угоду обществу, но про себя, внутри, он не переставал давать тем или иным событиям свои, на его взгляд, логичные объяснения происходящему, порой в корне отличающихся от общепринятых канонов современной человеческой цивилизации. На всё у него всегда было своё мнение, но его приходилось держать при себе. Он постигал жизнь, как и все его сверстники, через схожие ситуации и события, но делал при этом свои выводы и умозаключения, чувствуя на подсознательном уровне, что всё именно так как он считает, а не иначе, как его учат, как принято в обществе. Но держать это ему приходилось внутри, не понимая того почему так делает, он скрывал от всех свою правду, делая вид, что он поддерживает взгляды окружающих, чтобы не выделяться из общей массы, но придерживаться при этом своего объяснении жизни. Он не знал, почему должен скрывать свои истинные взгляды, но чувствовал, что поступать должен именно так, и — поступал. Казалось, ребёнок рос вполне обычным среди ровесников мальчуганом, и про его потаённый потенциал никто, впрочем, и не догадывался, даже он сам не до конца понимал, чему его учит школа жизни. У него всегда на всё было собственное, как правило — отличное от общепринятого мнение, которое он умело скрывал за маской обычного ребёнка, коим он для всех и являлся.
 
Детский сад Ваня закончил с отличием, если так можно сказать. Авторитет в своей группе, а затем — и остальных группах он не завоёвывал, уважение само к нему пришло со временем. Он в отличие от своих ровесников всегда знал, чем заняться в детском саду. Другие требовали к себе внимания, обхождения, сюсюканья, он же напротив, находя себе занятие, пытался не привлекать к своей персоне внимания, спокойно и размеренно целиком и полностью погружался в свои увлечения, игры, рисование, всевозможные детские поделки. Его самодостаточности завидовали многие дети, но делать как он у них не получалось, и им невольно приходилось обращаться за помощью в решении своих задач к внегласному лидеру, Ване. Ему удавалось, будучи ещё ребёнком, видеть развивающуюся ситуацию гораздо дальше, предвидеть некоторые события наперёд, и на интуитивном уровне, но с долей осмысления давать советы тем, кто за ними обращался, сам он никогда не влезал в чужие споры, даже если видел, чем это может закончиться. Но когда к нему кто-то обращался за поддержкой — с удовольствием это делал, помогал всем, чем мог себе позволить. Он видел своих сверстников насквозь, знал, кто на что способен, от кого, что можно ожидать. В свои четыре года он уже был как взрослый, давая неординарные, но весьма чёткие и точные объяснения тем или иным событиям, присущие развитию 12–14 летних подростков, но не как ни его ровесникам. Нянечки списывали ему это на возраст и шутили про юного философа, дескать, какой у них смышлёный воспитанник получается, такой маленький, а уже столько знает, такие взгляды на мир. С одной стороны — ничего особенного, любознательный и вдумчивый ребёнок растёт, хорошо, а с другой — скорость его познания окружающего мира, поражала. Ходить он начал с 12 месяцев, и так уверенно это делал, что казалось, он всегда так умел, читать, писать, считать, рисовать, лепить делать папье-маше, раскрашивать, вышивать, вязать и многое другое он научился почти одновременно, с трёх — четырёх лет, для него это была познавательная игра, не более, и он не останавливался на достигнутом. Хоть он и считал, что правописание, чтение не совершенные способы общения людей, но всё же с удовольствием читал своей группе сказки, когда его об этом просили молоденькие нянечки, с подобающей интонацией, чувством и толком, расстановкой и интонацией в голосе, как артист на сцене театра играет свою роль, так и маленький Ваня поражал всех окружающих своими возможностями. В свою очередь он черпал определённую информацию и у своего брата, Ильи, когда тот пошёл в школу Ваня проштудировал его букварь и тогда-то и научился читать, форсировал знания первых учебников Ильи, и научился считать, писать ещё на дому. Его неумолимо тянуло к знаниям, они давались ему легко, вернее будет сказать, что он как бы вспоминал давно пройденный им материал. Но и конечно для себя, в своих мыслях, он всегда оставлял место для тени сомнений, не принимая всего просто так, на веру, всё подвергалось в его мозгу тщательному анализу, любая информация. И со временем, он понял, что не стоит все свои умозаключения выдавать окружающим, они иногда не понимали его, о чём он им хочет сказать, делая удивлённые лица и недоумевая, про что же это им повествует этот малыш. Он начал вести себя предсказуемо для взрослых, чтобы не шокировать их своими взглядами на жизнь уже с первого класса школы. Становясь заурядным снаружи, внутри оставаясь всё тем же инакомыслящим по-своему индивидуумом.