Беглецы

Ей вспомнилось, как внезапно из их жизни исчез дядя Ху. Он тоже трудился в газете и был близким другом аппы. Дядя Ху приходил к ним в гости почти каждую неделю, до того дня, когда бесследно исчез: ушел на работу, но так там и не появился, и домой тоже не вернулся. Его исчезновение стало первой линией разлома в безопасном и предсказуемом мирке Суджи. Родители никогда о нем больше не говорили, и Суджа понимала, что не нужно у них ничего спрашивать. Но после ареста Чина вопросов становилось все больше, и они все чаще вели к еще большим вопросам, касавшимся внутренней работы Партии и ЦТАК. Теперь аппа интересуется, что говорила умма на базе.
Если бы она только могла поговорить с Чином! «О, Чин, где ты сейчас?» Никому, даже членам своей семьи, нельзя доверять. Дрожа в своем жакетике, Суджа съежилась и с чувством полного одиночества устремилась вперед по холодной улице.
 ГЛАВА ДЕСЯТАЯ 
 
Черные куски антрацита с ужасным грохотом обрушивались на конвейерную ленту, поднимая облака серой пыли, которые расползались по всему цеху. Чин стоял вместе с другими заключенными возле содрогающейся конвейерной ленты, среди какофонии из металлического лязга и пыхтения моторов. Многие десятки мужчин были расставлены в нескольких футах друг от друга по всей длине конвейера, который пыхтел и пульсировал, как огромная гусеница, состоявшая из людей и механизмов.
Напротив Чина оказался тот самый толстяк, которого он встретил в тюремном дворе. Как выяснилось, этого человека звали Хёк, а радом с ним был его более худой и высокий приятель Пэ. Оба они относились к наиболее сильным членам коллектива и ловко выбирали камни с темными и блестящими прожилками антрацита, некоторые из которых были величиной с голову младенца. От каждого щелчка в сочленениях ленты поднималась пыль, отчего все были покрыты слоем мелкого серого порошка, придававшего пальцам и лицам отвратительный мертвецкий оттенок.
Камни сортировали сменами по пять часов, отрабатывая по три смены за день. Тем, кто слабел и падал на работе, давали лишь один шанс подняться. Чин уже видел, как не выдержали двое работников. Один из них был старичок, слишком изможденный, чтобы снова встать на ноги. Все закончилось тем, что его уволокли прочь, и больше его никогда не видели.
После работы заключенные падали без сил в камере, где не было ни мебели, ни удобств, — одни только бетонные стены и два отверстия посередине, которые использовались в качестве туалета. Чин уже не замечал исходившую от них мерзкую вонь и не обращал внимания на тела других мужчин, которые теснились на полу, словно бездомные псы, кладущие друг на друга морды и лапы.
И только когда все засыпали, Чин позволял себе одну слабость — он засовывал руку под рубашку, за кожаный ремень, обернутый вокруг голого тела, где держал пару подаренных Суджей кожаных перчаток. Парень прятал свою драгоценность под рубашкой, чтобы ее не конфисковали. Ему нравилось ощущать перчатки кожей, потому что они были материальным напоминанием о той жизни, в которой у него была Суджа. По мере того как проходили дни, его прошлое казалось ему все менее реальным, и вспоминать о нем становилось все труднее.
Дни на антрацитовой фабрике тянулись бесконечной чередой. Один раз в сутки заключенным давали похлебку из кукурузной муки и соснового луба. Чин чувствовал, что от такого скудного рациона и постоянной физической работы его силы тают. То же было заметно и по Хёку: щеки этого крупного мужчины ввалились, а штаны свободно болтались на поясе. Они все теряли вес.
Чин завел своего роду дружбу с Хёком и Пэ. Он узнал, что его старшие товарищи были членами Партии настолько высокого ранга, что имели возможность ездить в другие страны. Они начали привозить из-за границы сигареты, выпивку и электронику для других членов Партии и однажды попались на продаже этих товаров на черном рынке.
— Эта тварь, что настучала на нас, теперь гонит товар из Китая и делает на этом хорошие деньги. — Хёк почесал подбородок и вздохнул: — А я мог бы остаться в Китае и устроить свою жизнь там.
 
— Да, — эхом отозвался Пэ. — Стоило бежать, когда была возможность.
— Серьезно? — Чин был поражен тем, что его товарищ мог бы жить за границей. — Так почему же ты остался?
— Мне и здесь неплохо жилось, — сказал Пэ. — Да и в голову не приходило, что какой-то мерзавец из своих же меня заложит.
Хёк печально покачал головой:
— Сами виноваты, что расслабились. Мы это заслужили.
— Никто этого не заслужил, — не согласился Пэ. — Но я думаю, что мы сильно сглупили, что оказались здесь. — Он положил руку себе на лоб и закрыл глаза.
Чин перевернулся на другой бок и попытался представить себе жизнь в Китае. Он мог был сбежать из тюрьмы и отправиться туда. При мысли о том, что существует возможность найти работу и жилье в Китае, у него загорелись глаза. Там он сможет устроиться и воссоединиться с Суджей. Чин принялся мысленно искать слабое звено в цепочке их перемещений внутри тюрьмы: конвейер, столовая, возвращение в камеру. Убежать от надзирателей, расставленных по всей фабрике и в столовой, было почти нереально. Начинать делать подкоп при таком количестве людей, набитых в одной камере, тоже никак нельзя. И как бы Чин ни поворачивал ситуацию у себя в голове, реальной возможности убежать не видел.
Он стал наблюдать за охранниками и записывать, кто где стоит на антрацитовой фабрике и сколько надзирателей в столовой. Чин посматривал на них, чтобы изучить их привычки, определить, кто из надзирателей легко отвлекается, кто суетится, с какой стороны они приходят, заступая на смену. Когда один из них пришел, прихрамывая, Чин отметил про себя как сам факт травмы, так и время начала его вахты, а потом прикинул расстояние, которое охраннику придется пробежать от двери, и шансы его обогнать. Он представил, что мог бы рвануть из цеха во двор, а оттуда до ограды. Но там было слишком много дверей и слишком большое расстояние от конвейера до забора.
Пэ заметил, как Чин смотрит на охранников, и тихо спросил:
— Что это ты делаешь?
— Ничего, — ответил Чин и снова сосредоточился на камнях, выбрал несколько и бросил на нижнюю конвейерную ленту.
— Ты что, вынашиваешь план у себя в голове? — не отставал Пэ.
— Просто любуюсь формой, — ухмыльнулся Чин.
— Эй, — прервал их беседу Хёк и указал на молодого человека, стоявшего возле желоба в конце конвейера. — Видите того парня, вон там? Разве вчера он был не на другом конце?
Чин взглянул туда, куда указывал Хёк, и понял, о ком он говорит. Это был долговязый, мускулистый детина с нечесаными, матовыми от пыли волосами. Чин и до этого случая обращал на него внимание из-за того, что тот постоянно менял место у конвейера, хотя большинство людей, включая их с Хёком и Пэ, этого не делали. Сейчас парень занял худшую позицию — прямо под конвейерной лентой, с которой через раструб вылетали осколки камней, отчего его постоянно окутывали облака пыли.
— Чокнутый придурок, — покачал головой Хёк.
— Оттуда вид лучше, — пошутил Пэ. — Немного шумновато, и булыжники на голову падают, зато подальше от охраны.
Чин пристально посмотрел на молодого человека, а потом быстро перевел взгляд на надзирателей. Они как раз сменяли друг друга, и на дежурство заступил хромоногий.
В тот же вечер, когда заключенных вели в камеру спать, всех остановили для пересчета, и выяснилось, что кого-то не хватает. Конвоиры провели поименную перекличку. Оказалось, что нет того самого парня, о котором говорили Хёк с Чином.
Они переглянулись.
— Шельмец все это время к чему-то готовился, — сказал Хёк.
— Когда же он удрал? — удивился Чин. — Может, когда мы шли в столовую? Он должен был выходить последним.
— Может быть, — с сомнением произнес Хёк.
— Во дворе столько открытого пространства, и кто-то должен был его видеть, — сказал Пэ, сморщив лоб. — Может, в коридорах? Мы там столько раз поворачиваем. Наверное, тогда и ускользнул, а потом…