Мастеровой (СИ)

– Вы откуда знаете? – спросил Федор. – Про гимназию и банк?
– Тула небольшой город, – ответил Куликов. – Не печалься, Федор! Если она сейчас сбежала, то куда бы хуже вышло, если б обвенчаться бы успел. Вот тогда – скандал. Знаю про такие случаи. Жаль смотреть на брошенных мужей. Ветренная особа твоя бывшая невеста. Променять такого жениха!
– Кто я по сравнению с князем? – вздохнул Федор.
– Сволочь он! – сказал Рогов. – Щеголь и пустышка, как многие из Осененных. Мне ль не знать? Юлия Сергеевна еще очень пожалеет, что связалась с подлецом. Прибежит обратно. Только ты не вздумай принимать. Техник это мог бы, офицеру же нельзя. Сослуживцы не поймут.
– Забудем этот грустный эпизод! – сказал Федор. Коньяк подействовал, он ощутил, как воротилось сознание и притихла боль. – Расскажите, как съездили на испытания? Я-то много говорил, ну, а вы – ни слова…
К дому Куликова они подъехали уже в вечор. Трое офицеров выбрались из коляски и, войдя в подъезд, поднялись по лестнице. Следом шел извозчик с кульками и корзиною в руках – перед тем, как ехать праздновать, друзья заглянули в лавки. В знакомой Федору гостиной их встретили жены офицеров и какая-то барышня. Всех опередили дети.
– Папа! Папа! Дядя Федор! – закричали малыши, рванувшись к ним.
Куликов, присев, обнял дочек, Рогов – сына. Федор взял у извозчика кульки со сладостями и раздал детям. В ответ был расцелован девочками. Игорь целовать его не стал, лишь поблагодарил степенно. Правда, свой кулек немедленно открыл и потащил из него конфету.
– Балуете вы их, Федор! – сказала Алевтина, подходя. – Зачем, столько принесли?
– Так ведь дети, – ответил он, разведя руками. – Так приятно видеть радостные лица.
– Ну, а нам приятно видеть вас, – сказала подошедшая Полина. – До чего же красит вас мундир! Правда, дорогая? – спросила у подруги.
– Мундир каждому к лицу, – подтвердила Алевтина. – Кстати, Федор. Ко мне в гости заглянула родственница. Позвольте я представлю вас. Варвара Николаевна Оболенская. Штабс-капитан Федор Иванович Кошкин.
– Приятно познакомиться, – щелкнул каблуками Федор. В шашке не запутался – оставил ее горничной.
– Мне тоже, – улыбнулась барышня.
Федор посмотрел на нее внимательно. Невысокая, но симпатичная. Овальное лицо с курносым носиком, большие серые глаза. Лоб высокий, упрямый подбородок. Густые волосы с рыжинкой, конопушки возле носа… Одета не богато, но со вкусом. Строгого покроя платье с рукавами до запястий и воротником под горлышко выразительно обрисовывает фигуру. Весьма достойную, к слову.
– Она тут, конечно же, случайно, – хмыкнул в голове Друг. – Мимо проходила и зашла на огонек. Быстро на замену подогнали.
– Я вас видел где-то, – произнес Федор, не обратив внимания на реплику. – А припомнить не могу.
– Приходили к нам в библиотеку, – улыбнулась Оболенская. – Я вам книги выдавала.
– Вы о сем потом поговорите, – прервала их Полина. – А сейчас прошу к столу. Кушанья остынут.
Предложение нашло отклик. Мужчины помогли дамам занять стулья, сели рядом. Федор оказался подле с Оболенской – кто бы сомневался? Потекло привычное застолье. Пили за успех господ изобретателей, офицерский чин и должность Кошкина, за прекрасных дам. Федору в который раз пришлось рассказать о бое на границе. Хоть старался говорить он кратко, опуская страшные подробности, дамы ойкали и закатывали глаза. Лишь Варвара не выказывала чувств, только пристально смотрела на рассказчика. И в глазах ее мелькало нечто непонятное – то ль восторг, то ли уважение, то ли все разом. Отвлеченный разговорами, Федор на какое-то время оживился и забыл о потере. Но потом снова накатило: он ушел в себя и замолчал. Полина показала на него глазами подруге.
– Федор! – окликнула Алевтина. – Вы задолжали мне романс. Не хотите спеть? И Варвара вас не слышала.
– А? Что? – очнулся Федор. – Романс? Я сейчас.
Он встал и подошел к пианино. Сел на табурет и откинул крышку инструмента. Пробежался пальцами по клавишам и запел негромко:
 
 
Потемнеет серебро, померкнет золото,
 
Поизносятся и вещи, и слова.
 
Из альбомов улыбнется нежно молодость,
 
Из-под плит проглянет тихая трава.
 
Все на свете перемелется, век сменится,
 
Пронесутся годы, словно с горки вниз.
 
Только ты, душа, суровой жизни пленница,
 
Из меня, как из темницы, смотришь ввысь…[6]
 
Он ударил по клавишам и возвысил голос:
 
Душа болит, а сердце плачет,
 
А путь земной еще пылит.
 
А тот, кто любит – слез не прячет,
 
Ведь не напрасно душа болит…
 
 
Внезапно голос его сорвался на сдавленное рыдание. Он замолчал и сгорбился над инструментом.
 
– Боже мой! – прошептала Алевтина. – Какая же я дура!
Рогов укоризненно посмотрел на нее и покачал головой.
– Извините, дамы, – Федор повернулся к столу. – Неправильный романс выбрал, печальный. Они, к слову, почти все грустные.
– Спой «Берега»! – предложила Полина.
– Он тоже печальный, – улыбнулся Федор. – Хотя есть одна хорошая песня про любовь, светлая и радостная. Даже удивительно. Слушайте!
Он обернулся к пианино и запел, тихо аккомпанируя себе:
 
 
Утро, неслышно ступает по крышам,
 
В доме своем, безмятежная, спишь ты.
 
В снах улыбаясь, в рассветном блаженстве,
 
Самая лучшая в мире из женщин…[7]
 
Голос его окреп и полился ровно:
 
Пусть тебе приснится, Пальма-де-Мальорка,
 
В Каннах, или в Ницце, ласковый прибой.
 
Или в Подмосковье, роща вдоль пригорка,
 
Только что бы вместе, были мы с тобой…
 
 
– Господи, как чудесно! – прошептала Варвара, прижав руки к груди. А Федор продолжал:
 
 
Дрогнув, твои распахнутся ресницы,
 
Радостно утро в глазах заискрится.
 
Губы проснутся, и после разлуки,
 
Мир, обнимая, раскинутся руки.
 
Пусть тебе приснится, Пальма-де-Мальорка,
 
В Каннах, или в Ницце, ласковый прибой.
 
Или в Подмосковье, роща вдоль пригорка,
 
Только что бы вместе, были мы с тобой…
 
 
Третий куплет Федор петь не стал – про голос «в дали телефонной» не поймут. Повторил припев, он встал и отвесил шутливый поклон. Слушатели зааплодировали.
– Вы бывали в Ницце, Федор Иванович? – спросила Варвара, когда он вернулся за стол.
– Не довелось, – развел руками Федор.
– А вот мне посчастливилось, – сказала Варвара. – В детстве, с родителями. Там такая красота!
– Что ж, посмотрим, – согласился Федор.
– Боюсь, что не скоро, – хмыкнул Куликов. – Мы теперь носители секретов. За границу не выпустят.
– Придется обойтись рощей в Подмосковье, – улыбнулся Федор. – Не возражаете против рощи, Варвара Николаевна?
– Меня и Упа устроит, – ответила Оболенская. – Если будете у нее петь.
Все рассмеялись.
– Господа! – объявил Федор. – Прошу меня извинить, но хотел бы откланяться. Устал. Долгая дорога, много впечатлений.
 
– Мне тоже пора, – поддержала Варвара. – Завтра рано вставать.
– Федор вас проводит, – поспешила Алевтина. – Так ведь, господин штабс-капитан?
– Почту за честь, – поклонился Федор…
– Может, не стоило приглашать ее сегодня? – спросил Рогов у жены, когда Кошкин с Оболенской вышли из гостиной. – У Федора рана на душе.
– Варвара ее быстро излечит! – фыркнула Алевтина. – Уж я-то знаю. Федор ей давно нравится. Еще когда мастеровым в библиотеку приходил, заприметила.