Отражение: Разбитое зеркало (СИ)

— Пойдем, — согласился Франсуа.
Когда они вышли из здания арсенала, на улице уже было темно и тихо. Закат догорел, напоминая о себе только парой почти стершихся мазков у горизонта. Они шли к дому Барнса, и перед ними зажигались реагирующие на движение фонари. Повинуясь порыву, Барнс поймал руку Франсуа и переплел их пальцы. Ему хотелось касаться своего любовника, быть с ним рядом, но так же он понимал, что почти сразу забывает о нем, если Франсуа нет рядом. Барнсу казалось это неправильным, словно он обязан был думать о Франсуа двадцать четыре на семь, как думал о Себастьяне, которого всегда с трудом отпускал от себя.
Но Барнс радовался, что ему в принципе хотелось быть с Франсуа, хотелось его радовать чем-нибудь интересным.
— Я добавлю твои данные в замок, — сказал Барнс, — можешь играть с моими игрушками. Там лежит планшет, довольно большой, в нем чертежи и поэтапные схемы разбора всего, что у меня есть. Ну и книжки сможешь брать. Кстати, тебе что-нибудь новенькое из воспоминаний Рамлоу снилось?
— Да, — кивнул Франсуа. — Как я по развалинам, куда ракетой прилетело, лазаю, кого-то ищу и страшно боюсь, что не найду. Ночь, гарью воняет, мои люди тоже шарятся, и я знаю, что если не найду кого ищу, мне конец.
— И не нашел, как я понимаю, — заметил Барнс, понимая, какой именно это момент из фильма. — Но тут я тебе ничем помочь не могу, меня там не было.
Они вошли в дом Барнса, где все лежало так, как они оставили, когда уходили. Барнс подумал-подумал, и сгреб Зимних снова в спальню, снова закрыв туда дверь. Если во всем доме было более или менее прибрано, то вот в спальне у Барнса царил такой же бардак, как и в душе. Разворошенная постель со скомканным одеялом и кучей подушек, которыми Барнс пытался заменить пустоту в ней, могла бы многое сказать о ее хозяине, но сам хозяин никому этот кавардак не показывал.
— Я почти на все это оружие, что у меня есть, в свое время роликов познавательных наснимал. Можешь на ютубе найти “Зимний Солдат ми-ми-ми”. Пироженки будешь? — Барнс унес кружки из-под какао на кухню. — Тебе чай или кофе сделать? Или что-то другое?
— Лучше чай, — попросил Франсуа. — И пироженки буду — когда я еще попробую такую вкуснятину?
Щелкнув чайником, Барнс достал чай, кинул пакетик в чашку и подошел к Франсуа, устроившемуся на диване, присел перед ним, положив ладони на его колени, и внимательно посмотрел на него.
— … я хочу попытаться сделать тебя счастливым, и если для счастья тебе будет не хватать чего-то, просто скажи мне об этом, — попросил Барнс, опустив фразу о том, что, возможно, никогда не сможет его полюбить. — Кондитерская, которая делает эти пирожные, работает круглосуточно.
— И находится достаточно далеко, так что не морочься этим, — улыбнулся Франсуа. — Ежедневные праздники приедаются.
— Ежедневно у нас очень затейливая ебля с курсантами, — возразил Барнс. — Но, не буду настаивать. Давай просто договоримся, что если тебе чего-то хочется, или что-то нужно, то ты мне об этом говоришь. Я с некоторых пор разучился читать мысли.
И Барнс, поднявшись, ушел на кухню за чаем, очень надеясь, что Франсуа его услышит и не будет делать наоборот. С другой стороны, хорошо бы было взять и для себя такое же правило, чтобы не маяться ожиданием чего-то. С Себастьяном он всегда мог поговорить, спросить у него, чего тот хочет, или высказать свои желания. Сейчас же он топал по минному полю, словно бессмертный, не имея ни карты, ни приспособления, чтобы прощупать землю перед следующим шагом.
В гостиную Барнс вернулся с двумя чашками чая и чистыми вилками для пирожных, поставил обе чашки на столик и забрался на диван с ногами, устраиваясь рядом с Франсуа. Он чувствовал себя странно, но сам бы не смог объяснить в чем эта странность заключалась.
Они пили чай и ели пирожные. Обсуждали курсантов - и «щенков», и гоблинов. А потом Франсуа поставил чашку на столик, ненадолго замолк, но когда Барнс посмотрел на него, оказалось, что Франсуа уже крепко спит.
Барнс улыбнулся, поцеловав Франсуа в висок, и аккуратно уложил его на диван. Сбегав в спальню за подушкой и пледом, Барнс аккуратно подсунул ее ему под голову, стараясь не разбудить и, подумав, устроился рядом, укрыв пледом их обоих.
  
Ветер развевал тонкие тюлевые занавески на открытых окнах, щебетали какие-то ночные птички, а Барнс лежал, прикрыв глаза, но не спал. Не мог позволить себе заснуть, потому что боялся провалиться в кошмар, где он снова и снова пытается разбудить Себастьяна, дозваться его, но тот стремительно остывает в его руках, смотря пустыми глазами в никуда.
Во сне Франсуа улегся на бок, обняв подушку, и прижался спиной к Барнсу, повозился, устраиваясь, и тот обнял его, горячо выдохнув в короткостриженный темный затылок, прикрывая глаза. Когда темнота в гостиной начала сереть, Барнс аккуратно выбрался из-под пледа, оставляя Франсуа спокойно досыпать еще целый час, и пошел на кухню готовить завтрак. Он не знал, останется ли Франсуа с ним завтракать, не знал, хочет ли, чтобы тот остался, но Барнс логично предположил, что раз он собирается готовить завтрак на двоих, значит, хочет, потому что на мазохизме он себя никогда не ловил.
Засунув в духовку противень своего любимого шоколадного печенья, Барнс принялся возиться с кофемашиной, не спеша ее включать, штука издавала такие утробные звуки, что могла разбудить и мертвого.
Когда серость утра стала еще чуть светлее, а времени на часах было без двух минут пять, Барнс подошел и аккуратно погладил Франсуа по плечу.
— Вставай, уже утро, — позвал он.
— Ох! — вскинулся Франсуа. — Я уснул? Прости.
— Все нормально, — заверил Барнс. — Ты останешься позавтракать со мной?
— Да, — улыбнулся Франсуа. — Где у тебя можно умыться?
Только Барнс указал, где у него ванная, как на всю базу грянул старинный русский марш “Прощание славянки”. Барнс усмехнулся, он любил эту композицию, но за пятнадцать лет, как он придумал такой способ побудки, она играла всего лишь пятый раз.
Пока Франсуа умывался, у Барнса даже нашлась новая зубная щетка, он закинул на сковороду пару отбивных, готовились они быстро. Когда его любовник пришел за стол, его уже ждала тарелка с мясом и овощами, чашка кофе и тарелка с шоколадным печеньем с кусочками шоколада, глянув на которую, Барнс подумал, что перегибает, но, с другой стороны, эти штуки он сам любил и трескать мог тоннами.
Франсуа ел с аппетитом.
— Ты потрясающе готовишь, — сказал он. — Какие на сегодня планы? У меня с утра вылет с гоблинами, потом теория со «щенками» и ночное дежурство.
— А я сегодня просто зритель на всех тренировках щенков, — ответил Барнс, разламывая печенье. — Рик сомневается, у кого какие перспективы, попросил посмотреть вместе с ним. А потом волчар гоняю в полной выкладке с пострелушками. А ночью, наверное, спать буду.
То, что рядом с Франсуа Барнс банально боится засыпать, он ему говорить не стал, решил, что незачем взваливать на него свои проблемы. Когда-нибудь само пройдет.
— Ирма интересно выглядит, — заметил Франсуа. — Но, может, я ошибаюсь. Ты всяко больше меня увидишь.
— Понимаешь, — Барнс разломил второе печенье, сунул в рот четверть, прожевал и продолжил, — они все перспективные, все могут, ты сам знаешь, я негодных по здоровью не беру. Но некоторые не хотят поначалу, или не понимают, или просто дурью маются, как привыкли. А поскольку пиздить детей нельзя, хотя юридически они уже не дети, приходится их укатывать физподготовкой и обещать интересное. А что у нас самое интересное? Правильно — стрельбы. Почему-то все хотят пострелять из боевого оружия. А ты, как я надеюсь, помнишь, что к стрельбам допускаются только те, кто сдал физуху. А что до Ирмы, она может, но выделывается.
— Да все они почти выделываются, каждый по-своему, — Франсуа ухватил еще теплое печенье. — Кроме Криса, вот кто впахивает как проклятый. Но Крис туповат, по-моему. Знаешь, у меня ощущение, что я знал кого-то, на него похожего. Если ему втемяшить в голову то, что надо, он будет отличным бойцом. Но без инициативы.