Отражение: Разбитое зеркало (СИ)

========== 1 ==========
Барнс проснулся и где-то с минуту не мог понять, что его разбудило. За окном привычно утробно рокотал штормовой океан, ветер шелестел кронами пальм, а в остальном было непривычно тихо. Слишком тихо. Барнс уже собирался дальше уснуть, устроив голову на груди у Себастьяна, когда понял, что было не так. Сердце его мужа не билось.
Действуя совершенно на автомате, хотя он никогда не делал непрямой массаж сердца, Барнс откинул простынь, выдернул из-под головы Себастьяна подушку и принялся качать, пытаясь сделать хоть что-то. Попутно он набрал 911, вызывая скорую.
Они жили далеко от обжитых мест, и парамедикам до них было добираться минут двадцать, которые тянулись для Барнса невыносимо долго, минуты ожидания превратились в часы. Он не верил, что все кончено, не хотел верить, потому что с Себастьяном ушел бы и смысл его жизни.
Их дети были уже в преклонном возрасте, счастливо прожили свою жизнь, у Лекса уже были внуки, хотя он так ни разу и не женился, а Мика, обзаведясь мужем, не решилась на детей. Но, как бы то ни было, они приезжали к ним с Себастьяном на Гавайи на каждое Рождество. Вот и сейчас до Рождества оставалась всего неделя, но Барнс уже понимал, что приедут они не на праздник, а на похороны.
Приехавшая скорая подключила кардиомонитор, увидела проблеск и попыталась завести сердце дефибриллятором, но все было без толку. Через десять минут тщетных попыток реанимировать Себастьяна парамедики констатировали смерть.
Три часа четырнадцать минут семнадцатого декабря.
Парамедики, словно извиняясь, смотрели на Барнса. Все вокруг замерло, перестало иметь значение, существовать. Себастьян умер, оставив его одного в этом большом мире, в котором ему предстояло провести еще не одно десятилетие.
Барнс подумал, что это нечестно — хоронить тех, кого любишь, и даже подумал, что уйти вслед за Себастьяном будет самым правильным решением, но вспомнил о детях, у которых не было его железного здоровья, и сердечного приступа от потери сразу обоих родителей никто не отменял. Наверное, Лекс с Микой были единственным, что останавливало Барнса от того, чтобы пустить себе пулю в висок. От такого умирают даже суперсолдаты.
Забравшись на кровать, Барнс взял на руки еще теплое тело Себастьяна, устраивая его у себя на коленях, и тихо, страшно завыл на одной ноте, прижимая горячо любимого супруга к себе. Он не заметил, как парамедики тихо свернули свои чемоданы и вышли, давая возможность последний раз побыть наедине.
— Сэр, — один из парамедиков постучал по косяку, окликнув Барнса, — мы должны забрать… Вы сможете приехать утром. Агент…
— На улице сильный ветер? — спросил Барнс, который даже не слышал, что ему сказали, просто понимал, что нужно отпустить. Но выпустить из объятий было все равно что вырвать сердце из груди по-живому.
— Да, сильный, — растерянно ответил парамедик.
— Мы сейчас спустимся, — пообещал Барнс.
Разумное в нем говорило, что он ведет себя как псих, но разумное глушили боль и неверие, нежелание поверить в происходящее, и Барнс длил и длил агонию. Он завернул тело Себастьяна в свой любимый плед, с одной стороны, прекрасно понимая, что мертвому все равно, но ему так хотелось верить, что нет. Не все равно, что Себастьян еще с ним.
Время смерти: три часа четырнадцать минут.
Барнс пытался зацепиться за эту мысль, чтобы перестать вести себя как умалишенный параноик, но не мог, он хотел расслышать эту фразу, которая расцвела разрывной пулей в районе сердца.
Три часа четырнадцать минут. Три часа четырнадцать минут. Три часа четырнадцать минут.
— Прости, лапушка, — Барнс уткнулся в грудь, которая больше не вздымалась от вдохов и не опадала от выдохов. Он просто дышал, не чувствуя, как текут слезы.
Барнс вынес тело Себастьяна к машине скорой помощи минут через пять. Слезы уже не текли, но глаза были больные и влажные. Он вручил тело, завернутое в плед, парамедикам и хотел поехать с ними, но те посоветовали приехать завтра утром, потому что сейчас его в морг никто не пустит. Кивнув, Барнс закрыл за ними ворота, вернулся в спальню, где медицинский мусор валялся напоминанием произошедшего, улегся в кровать, прижав к себе обе подушки Себастьяна, и закричал.
  
Он остался один. И теперь уже навсегда. Барнс не знал, сколько ему осталось, но был уверен, что не меньше сотни лет, а может, и больше. И он был уверен, что все это время ему будет невыносимо больно, потому что он похоронит всех, с кем был близок, кого любил.
Гарри, Андреа, Майк, Шелли, Лариса со своей женой, Алья, Камилла и другие люди, которые были ему хоть как-то близки, уже умерли. У них не было возможности получить инъекцию суперсолдатской сыворотки, не было возможности прожить так долго, как Себастьян. Их детям было уже немного за семьдесят, но даже с нынешним уровнем медицины они были не вечны.
Барнс никогда не думал, что его может захлестнуть истерика, уверенный, что у него просто железная психика, которая может выдержать все, потому что он выжил Зимним Солдатом и не рехнулся. Но, как оказалось, есть вещи, которые могут пронять кого угодно. Он не представлял, сколько прошло времени, пока он рыдал, свернувшись калачиком на половине кровати Себастьяна, судорожно сжимая в руках его подушки, от которых пахло им. В конечном итоге он забылся тревожным сном, в котором он снова падал в бесконечную пропасть в снежной круговерти. Ему так давно не снился этот сон, что, казалось, уже никогда прошлое не напомнит о себе, но стоило потерять якорь, который держал его, и кошмары вернулись.
Когда Барнс очнулся от своего странного, болезненного забытья, на улице уже было не так темно, небо медленно-медленно серело.
Нужно было позвонить Мике или Лексу, или им обоим, чтобы сообщить новость, особенно извращенно жуткую перед Рождеством. Барнс взял телефон и набрал Мику. Чем старше она становилась, тем раньше вставала, и он не боялся ее разбудить.
— Доброе утро, принцесса, — попытался улыбнуться Барнс, когда Мика ответила, но у него ничего не получилось.
— Что случилось, рара? — сразу спросила она, не давая Барнсу даже возможности оттянуть неизбежное.
— Тата умер, — не став юлить и как-то пытаться сгладить новость, ответил Барнс. — Прости, родная.
Мика охнула, и Барнсу показалось, как он слышит скрип кресла, в которое она тяжело опустилась.
— Мы с Лексом прилетим сегодня, — пообещала она.
Барнс понимал, что они понятия не имеют, что сказать друг другу, потому что знание, что твои родители умрут — это одно, а столкнуться с этим — совершенно другое. И слова соболезнования не ложились на язык, потому что потеряли оба, и больно обоим, только по-разному.
— Я сам ему позвоню, — упрямо сказал Барнс, словно сообщить о смерти Себастьяна их детям была прямая обязанность.
— Рара, — с легкой укоризной в голосе сказала Мика, — я сама скажу, тебе не обязательно.
И всегда берущий на себя все, что только возможно, Барнс малодушно согласился, потому что говорить было слишком больно. Даже думать об этом было больно.
Так больше и не сумев заснуть, Барнс, как только рассвело, собрался и поехал в больницу. Нужно было подписать какие-то документы, договориться с похоронным бюро где-нибудь в Гонолулу, нужно было сделать дофига всего, а у него просто не было сил. Барнс заставлял себя сделать каждый следующий шаг, не говоря уже обо всем остальном.
В больнице его, словно специально, а может так оно и было, уже ждала строго одетая женщина, представившаяся агентном из похоронного бюро. Она почти искренне принесла соболезнования, сказала, что поможет оформить все документы и поинтересовалась, какие Барнс хочет похороны.
Он ответил, что похороны должны быть светскими, никакой религиозной атрибутики. И кремация. Себастьян хотел, чтобы его кремировали. Агент задавала еще разные вопросы, но Барнс отвечал односложно, она явно пыталась ему ненавязчиво что-то впарить, вроде дорогущего гроба, массы живых цветов и еще какую-то хрень, и Барнс соглашался, потому что сейчас ему было плевать и на деньги, которых у них было полно, и на то, как все будет обставлено, он просто хотел уйти домой, чтобы спрятаться от мира за закрытыми дверями спальни и полностью погрузиться в свое горе.