Седьмой выстрел

— Если ваш босс — американский сенатор, коп предпочтёт не заметить нарушения.
Интересно, какие ещё привилегии положены законодателям, подумал я.
Должен признаться, по-настоящему меня заботила вовсе не деятельность Бевериджа и даже не предстоящая беседа с бывшим сенатором от штата Нью-Йорк Миллардом Пэнкхерстом Бьюкененом, а завтрашняя поездка в Сагамор-Хилл, которую мне, во всяком случае на ближайший час, надо было выкинуть из головы. Завтра я поеду с Бевериджем к бывшему президенту Соединённых Штатов, но пока должен напоминать себе, что прежде всего обязан думать о сегодняшнем визите на площадь Колумба, в Нью-Йорк-Америкэн-билдинг.
Беверидж устроил мне встречу с Бьюкененом — одним из тех, кого клеймил Филлипс. Сенатор был тесно связан с железнодорожным трестом и безжалостен по отношению к людям, которые препятствовали его финансовым операциям. Беверидж объяснил, что, после того как Демократическая партия отказала Бьюкенену в повторном выдвижении, он переместился в Америкэн-билдинг в качестве политического советника Уильяма Рэндольфа Херста, владельца здания. Херст уже терпел неудачи на выборах, но всё ещё стремился к президентству. Поскольку именно Херст нанял Филлипса для написания «Измены Сената», какая-то насмешка угадывалась в том, что Бьюкенен теперь работал на того, кто способствовал его падению. Холмс хотел, чтобы я, помимо прочего, расспросил сенатора и об этом.
Поручив Роллинзу отыскать место для парковки, я вошёл в здание, очень похожее на редакции газет, размещавшиеся на лондонской Флит-стрит. Оглушённый стрекотом бесчисленных пишущих машинок, я сквозь лабиринт коридоров и лифтов прорвался в офис секретаря Бьюкенена — молодого человека с редеющими тёмными волосами, носившего фамилию Алтамонт, как явствовало из стоявшей перед ним на столе таблички. Поднявшись мне навстречу, он оказался высок и жилист, совсем как Шерлок Холмс в молодости.
— Доктор Уотсон, — невозмутимо произнёс он, когда я представился, — сенатор вас ожидает, но просил предупредить: у него весьма напряжённый график. Сегодня вечером он отплывает в Англию и явился в офис только для того, чтобы закончить оставшиеся дела. Короче говоря, у него очень мало времени.
Я кивнул и последовал за ним. Пройдя через внушительные дубовые двери, над которыми дугой вниз висела полустёртая подкова, мы очутились в просторном, тёмном, обшитом деревянными панелями помещении с латунными предметами обстановки и кожаной мебелью. Одна из стен была от пола до потолка занята полками, заставленными книгами по юриспруденции с одинаковыми переплётами из светлой кожи. Добраться до верхних полок позволяла лестница, стоявшая слева у стены и прикреплённая к латунному рельсу, который тянулся по потолку. Сенатор сидел в массивном красном кожаном кресле за письменным столом, украшенным накладками из позолоченной бронзы. Это был высокий грузный мужчина с копной седых волос. При виде этой белой гривы с эффектными завитками на затылке я снова вспомнил кота Рюша с его хвостом, похожим на вопросительный знак. К счастью, сенатор оказался куда общительнее. Если Алтамонту и поручили приструнить меня, напомнив насчёт времени, то сам хозяин кабинета ничем не выдал, что торопится.
— Доктор Уотсон, — приветливо сказал он, крепко пожимая мне руку и устремив на меня прямой взгляд.
Будь я циничней, мог бы заподозрить, что это безупречное приветствие оттачивалось в актёрской школе. Скажу лишь, что его напускная открытость привела мне на память великого английского трагика Генри Ирвинга. Холмс часто хвалил меня за умение разбираться в человеческих характерах. Заглянуть за маску Бьюкенена — вот это будет настоящий вызов.
Сенатор жестом пригласил меня сесть, и я сел напротив, у письменного стола. Сложив на груди руки, как и он, я ощутил себя его зеркальным двойником.
— Видите ли, доктор, — заговорил он, пытаясь очертить границы беседы и не потерять при этом дружеского контакта, — как уже объяснил вам мистер Алтамонт, мы с женой сегодня уезжаем в Англию и у меня нет времени здесь задерживаться. Вообще, единственная причина, по которой я согласился повидаться с вами, — это желание раз и навсегда покончить с тем делом. Проклятый Филлипс лишил меня места в Сенате! Его лживые измышления выставили меня этаким эксплуататором. Бредни анархиста! Я сам вышел из низов! Я работал на ферме на севере штата. Как вспомню, какую жизнь устроил мне Филлипс, просто бешусь.
 
Было ясно, что чем дальше сенатор Бьюкенен будет распространяться о Филлипсе, тем сильнее он будет распаляться. Его лицо уже стало приобретать красноватый оттенок, когда в дверь вкрадчиво постучал Алтамонт. Это позволило Бьюкенену собраться с мыслями.
— Входите, — сказал он.
Алтамонт вошёл в сопровождении высокого, но неприметного человека с каштановыми волосами и близко посаженными серо-голубыми глазами, одетого в зелёный клетчатый костюм. Если бы секретарь не упомянул его имени, я в жизни не признал бы в нём могущественного самодержца, коим он на самом деле являлся.
— Сенатор Бьюкенен, — произнёс Алтамонт, — мистер Херст просит позволения присоединиться к вам с доктором Уотсоном.
— А, Билл, заходи, — сказал Бьюкенен, представляя меня знаменитому издателю.
Херст уселся в кресло рядом со мной и смиренно сложил руки на коленях.
— Доктор Уотсон, — заговорил он, — очень рад с вами познакомиться. Я прочёл всё, что вы написали о Шерлоке Холмсе. Ваши сюжеты так замысловаты, что некоторые не верят в его существование и считают гением именно вас. Это комплимент вашим произведениям. Если вы когда-нибудь захотите поработать на американскую газету, считайте, место в редакции уже за вами. Вы здорово увеличите тираж.
Я поблагодарил его за предложение и на один, очень краткий, миг задумался, каково это — жить в Нью-Йорке. Конечно, Херст меня смутил, но в то же время его присутствие разрядило атмосферу. Даже сенатор как будто повеселел.
— Сигары, — предложил Бьюкенен.
Очевидно, появление работодателя, пусть они и были на короткой ноге, отсрочило планы сенатора уйти пораньше. Сигару закурил он один, предварительно обрезав её кончик латунным ножичком, прикреплённым к часовой цепочке на его жилете. Херст положил свою сигару в карман, а я вообще от неё отказался.
— Не курите, а, доктор? — спросил Бьюкенен между двумя глубокими затяжками.
— Несколько рановато для меня, — ответил я.
Он с явным одобрением кивнул.
— Филлипс, знаете ли, любил папиросы. Так и не научился курить по-человечески.
— Времена изменились, Миллард, — заметил Херст. — Ты не можешь всю жизнь цепляться за свои старомодные понятия. У Филлипса были свои пристрастия, но в курении папирос нет ничего плохого.
— Тут возникает интересный вопрос, господа, — вставил я, почуяв возможность приступить к расспросам. — Если вы так не сошлись с Филлипсом, сенатор Бьюкенен, то почему работаете на мистера Херста? Разве вам не следовало бы рассориться именно с ним, а не с Филлипсом, который просто выполнял заказ мистера Херста?
Бьюкенен зашёлся нехорошим мокрым кашлем, который сказал мне, как врачу, что ему стоит завязать с сигарами.
— Ну, я не думаю, что шеф в ответе, — ответил он. — Билл хотел стать губернатором и просто делал то, что для этого нужно. Я это знаю. Вы могли бы обвинить кого-нибудь в желании убить Билла Херста, вместо того чтоб калякать о Филлипсе.
Чем ближе сенатор подступал к разговорам о смерти Филлипса, тем явственнее обнаруживался в его речи простонародный говор. Он стал растягивать слова, как делают выходцы из низов, принадлежность к которым Филлипс особо выделял, рассуждая о превращении Бьюкенена из деревенского бедняка во влиятельного политика. Согласно Филлипсу, тот использовал для этого не слишком благовидные способы, в том числе брак по расчёту.
— Прошу прощения, — сказал я, — я не собираюсь никого ни в чём обвинять.
Воцарилось молчание. Я наблюдал за тем, как дым сигары Бьюкенена повисает в плотном воздухе. Внезапно длинный столбик пепла упал с сигары на лист бумаги, лежавший на столе. Через мгновение вверх взметнулся язычок пламени.