Полынь - трава горькая (СИ)
— Стыда нет, — ахнула тетя Оля, — при батюшке такое говорить! Про церковь эту поганую, чтоб ей сгореть.
— А тебя, Ольга, бог накажет за такие слова, — указующий перст переместился в сторону соседки.
— Это за капище-то богомерзкое? — не выдержал отец Феодор, — ну, Степан, зазвал ты меня в этот дом, а сердце голосу божьему внимало: "Не ходи, не ходи". Не послушал, грешен…
— Батюшка, да он спьяну! — Клавдия зыркнула на Степана, тот только руками развел, не мог же он выкинуть мужа Раисы из-за стола.
Гости все разом возмущенно загомонили.
— Спьяну, не спьяну, а я стопы свои от пыли этого дома отряхну, — священник поднялся из-за стола, — за угощение благодарствую, а благословения не дам! А ты, Рома, сам приходи, завтра, к утренней службе, исповедуешься, причастишься, бог и подаст.
— Ничего мне от вашего бога не надо! — горечь, отчаяние, обида на мать выплеснулись в этих словах. Все замолчали, с удивлением уставились на Рому, обычно такого молчаливого и покорного. — Нет никакого бога, ни в какую церковь я не пойду!
— А я говорю пойдешь! — разъярился Дмитрий и стал пробираться через тесноту застолья к сыну.
— Батюшка, сядьте! — взмолилась Клавдия. — Сдуру же он, проспится — прощения просить пойдет.
— Кому оно надо, его прощение? — подала голос Ирина Павловна и тоже встала. — Правда, не стоило приходить, Раису добрым вспомнить нечем. Что мы сидим тут друг другу в глаза брешем? Все знают какова была, злоязычная поганая баба, сына замордовала, в уборщиках держала, по ночам сортиры мыл!
— Тетя Ира, зачем вы так? Зачем про маму…
— Ах ты! В моем доме сидишь, жрешь, еще и Раечку хаешь! Пошла вон из моего дома! — Дмитрий преодолел, наконец, преграду из скамьи и стульев, занятых гостями, и подобрался к Роману. — Всех выгоню, я тут хозяин! А ты меня слушать будешь!
— Не буду, — Ромка, как очнулся от душевной комы, вместе с этим и раздражение в нем возросло десятикратно, он понял, что ненавидит лицемерных соседей, батюшку, но более всего пьяную рожу отца. И хочет ударить…
— Рома, нет! — занесенную руку перехватил Сергей. — Остановись, — схватил за плечи, заставил сесть, сам встал между Романом и Дмитрием Николаевичем.
— Не будешь? Не будешь?!! Тогда и ты убирайся, ты мне никто, знать не хочу! Дом с участком богу отдам, все слышали! Богу! Сам к Стивену в общину… Давно зовут…
Роман хотел уйти прямо сейчас, он даже рад был бы, но Сергей не пустил. Отодвинул пьяного Дмитрия, повернулся к Роману:
— Послушай меня, и вы все! — гости, готовые разнимать драку поуспокоились, даже батюшка сел на место и ждал. — Хозяин здесь Роман Дмитриевич, его мать так распорядилась. У меня доказательства есть, — объявил Сергей, вышел из комнаты, но тут же и вернулся с листом гербовой бумаги, протянул Роману, — Вот, смотри.
— Что это?
— Завещание Раисы Юрьевны
— Облапошили дуру, — взвизгнул отец Романа, — вот зачем сначала эта приехала, сидит молчит, как святая, а потом и хахаль ее! Теперь я понял…
— Дай-ка взглянуть, — подошел к ним Степан.
Завещание двинулось вкруг стола, гости одобрительно кивали и передавали из рук в руки, Дмитрий тянулся за ним, но никак не мог догнать. Толкал людей, спотыкался, наконец выхватил лист у одной из женщин, не глядя со злобой скомкал, принялся рвать.
— Вот вам завещание! Я хозяин! — руки и губы тряслись, сам весь ходуном.
— Отберите! — вскрикнула Ольга, хотела спасти остатки бумаги, но Сергей упредил.
— Пусть рвет — это копия, оригинал у нотариуса в Приморске.
— Я в суд! В суд подам!! — бился в истерике Дмитрий, сел на пол, обхватил голову руками, — Обокрали… люди, помогите…обокрали меня. Я в суд… подам… а-а-а-а-а-а
— Через шесть месяцев, — Сергей посмотрел на Романа, проследил за его взглядом, обращенным не на отца — на Нину. Она сидела странно безучастная, бледная, как полотно, потом покачнулась и начала заваливаться на руки Клавдии.
Роман и Сергей одновременно кинулись к ней.
Глава 37. Нина на сохранении
Очнулась Нина в больничной палате. Что было до этого — помнила смутно.
Нет, помнила, конечно, застолье, как сидела рядом с Клавдией и свои странные мысли, что все это похоже на поминки Мармеладова. Люди ели и говорили, говорили и ели, все это не имело никакого отношения к Раисе. К Достоевскому тоже нет, тут все наоборот, пьяный Дмитрий жив, а Раиса умерла, а заездили Рому.
Стало неприлично смешно, Нина улыбнулась глупым мыслям. Потом от духоты и смешанного запаха еды она и думать перестала, все силы употребляя на борьбу с дурнотой. Зачем она здесь, почему до сих пор не уехала с Сережей домой? Надо сказать ему, прямо сейчас! Но он далеко сидит, рядом с Романом. Только это и правильно, необходимо…
А ребенок? Нина прислушалась к себе, то, что происходило в ней, тоже было противоестественным, словно та жизнь внутри возмущалась всем происходящим, сопротивлялась и не желала в этом участвовать. Живот у Нины стал твердым, окаменел. Она испугалась, попыталась дышать глубже, но не вышло, запаниковала, от страха ничего не могла сказать Клавдии. А за столом начался спор, который чуть не в драку перешел, чем закончилось, Нина не увидала — резкая боль внизу живота оказалась такой сильной, что в глазах потемнело.
— Сережа…
Нет, она не сказала, не хватило сил, но он услышал. Дальше темнота и вот, больница. В палате еще женщины и все беременные, только она без живота. Ребенок! Непроизвольно она попыталась ощупать себя, но помешала капельница, пластмассовая трубка тянулась к запястью.
— Очнулась! Сейчас я сестричку позову, — обрадовалась совсем молодая блондинка с короткими мелкими кудряшками, соседка Нины справа, которая полулежала на высокой многофункциональной кровати с приподнятым изголовьем.
— Куда! Тебе вставать нельзя, Зинка! — отложила в сторону книгу соседка слева, тоже блондинка, но с прямыми длинными волосами, собранными в хвост, — Я сама позову, — она спустила ноги с кровати.
— Навищо вставати? Кнопка ж для цього, — ту часть палаты, у себя за головой, Нина не могла рассмотреть.
— Тогда жми, у нее и капельница заканчивается. Тебя как звать? — соседке слева наверно было хорошо за тридцать, глаза за роговыми очками казались большими.
— Нина.
Дальше знакомиться не вышло, прибежала сестра, сняла капельницу, взяла кровь из вены. Потом прикатили передвижной аппарат УЗИ. Врач поводила датчиком по животу, нахмурилась, но ничего не сказала, пощелкала мышкой, занесла данные и ушла. Нина спросить, что там, побоялась, вдруг все плохо. Лежала, обхватив живот ладонями, как будто это могло помочь.
Она поняла, что постоянно говорит с ребенком, это пришло, как озарение. Вернее, не разговор, а связь, ее мысли были адресованы ему, и она точно знала, что ее слышат! Понимают. И она, как мантру, повторяла любимую фразу Сергея: "Все будет хорошо, все будет хорошо…"
Не заметила, как уснула, разбудил другой врач, молодой высокий красавец с тонкой, искусно выбритой монгольской бородкой. На доктора встрепенулись все женщины в палате, зашебуршились, поправляя волосы и халаты. Он великодержавно проигнорировал эти приготовления, ни с кем не заговаривая, подошел к Нине, остановился у кровати.
"Все будет хорошо… все будет хорошо…" — билось в мозгу Нины, он же не скажет, что она потеряла ребенка. Живот под ладонями снова окаменел.
— Все хорошо, не смотрите на меня с таким ужасом, — улыбнулся врач, — Я буду наблюдать за вами, Нина… — он заглянул в карту, — Нина Андреевна, зовут меня Константин Михайлович.
Он отвернул одеяло, отодвинул руки Нины, пощупал живот, неодобрительно качнул головой.
— Расслабьтесь, так нельзя… У вас угроза выкидыша, небольшое отслоение, но процесс обратим при соблюдении постельного режима. Анализы хорошие, спровоцировать угрозу могли смена климата, стресс, физические нагрузки. В вашем состоянии они противопоказаны. Также никакого самолечения травами, сейчас модно народная медицина, я категорически не советую. Вставать нельзя. Понаблюдаем вас, подберем схему сохранения.