Все лестницы ведут вниз (СИ)

Аня отпустила вилку, и та звонко ударила о тарелку. Руки спрятались под столом и сжались между колен. В прорывающемся через горло плаче, из носа порывисто выдавливались краткие горестные выдохи. Аня сжала глаза, но сдерживать себя не могла.
— Что с тобой, Аня?
— Зачем ты меня тогда спасла? — сквозь слезы выдавила из себя Аня. — Зачем ты это сделала… если я все равно… все равно никому не нужна-а?
— Ты же знаешь, Анюта. Это не так… — смягчила лицо, поддавшись немного вперед.
— Если не так, то почему?.. Почему ты не удочеришь меня как… как хотела… тогда? Почему? — Не поднимала она голову. Слезы капали с носа прямо на тарелку. — Я знаю, у тебя будут дети…
— Анечка, милая… — пыталось вставить Татьяна Алексеевна.
— Но почему мне нельзя остаться с тобой, пока ты еще одна? Таня! — приподняла Аня красные глаза. — Таня! Честно, обещаю… Как только у тебя появятся дети, я уйду. Честно, уйду. Обещаю… Но оставь меня… Ведь так страшно…
Вскочившая с места Татьяна Алексеевна упала рядом с Аней на колени и обняв несчастную, прижала ее к себе, и гладя по волосам и спине, успокаивала.
— Никуда мы, Аня, завтра не поедем. Теперь никуда. Ты будешь со мной столько, сколько захочешь, милая моя. Несчастная… — и сама, не выдержав, не могла не проронить слезу, разделив огромное горе Ани. Теперь это горе они будут делить вместе — вдвоем, — чтобы легче было все это вынести.
4
С окна квартиры пятого этажа дома номер пять улицы Речная в теплые солнечные дни не редко можно разглядеть, как неподалеку у лесной полосы среди зеленой травы и созревших одуванчиков бегают друг за другом играючи большая черная собака с заостренными вздыбленными ушами и девочка с красивыми длинными огненно-рыжими волосами — подобных ни у кого в городе больше нет.
— Астра! Астра! — порой доносится оттуда ее счастливый голос. И бежит Астра за Аней, а потом Аня бежит за Астрой — друг друга догоняют, радуясь жизни веселятся.
И в эти мгновения переламываются светлые лучи мира на одном единственном, бесценном сердечке — необъятно-вечном, тепло-горячем, огромно-маленьком и самосветящимся; бесконечно большом в своей радости и любви сердечке; таким же огромным, как и этот мир. И любопытное солнце скрывается за облаками, стыдясь неполноты своего тепла. Там, внизу, песчинка светит сильнее, ярче него — это бесконечно большое сердечко Ани, медленно раскрывающееся цветком, а в сердцевине обнажающее, казалось, до того не сбереженные доброту, сочувствие и любовь.
В такие необыкновенные минуты Аня знает, что ничего не зря, и не может быть, что что-то зря; и он никогда не приходил за зря, и никто не придет не неся в себе смысл. Все, что не лечится металлом, всегда сжигается огнем, который надо лишь разжечь искренностью, болью чувств и сожалений, которые стойко и не выказывая виду продолжала сносит Аня. Особенно боль просыпается во время прогулок с Астрой по городу или в тихие минуты перед сном, пока Аня не заснет. Очень больно чувствовать — переживать свое прошлое, свои ошибки, но как бы не кровоточило ее сердечко, Аня все равно понимала, что в этой боли она жива. Если болит — значит живет Аня; та самая Аня, которая ничем не отличается от Агнии.
***
Со временем она стала привыкать к своей переменившейся жизни в новом доме. Порой, ее очень сильно раздражали некоторые порядки «мамки», как про себя она назвала Татьяну. Иногда Ане казалось, что ее мнение здесь вообще не учитывается, от чего сильно возмущалась и не редко в знак протеста уходила гулять с Астрой, или на несколько часов закрывалась в своей комнате, отказываясь даже от ужина. Спасалась она запасенными конфетами, которые «мамка» совсем не жаловала — это от них часто болел живот.
Все чаще «Танька стала допекать» расспросами об учебе, что «вообще ее не должно касаться», — злилась Аня, понимая, что не права. Учиться она стала лучше, правда, только по некоторым предметам. Остальные же были неинтересны, а потому ненужные, и «мамка» пока не знала, что с этим делать.
 
— Аня! Ты опять курила? — почувствовала запах от ветровки в коридоре.
В таких случаях Аня раздраженно хваталась за голову и издавала стон, выражающий глубокое презрение и страдание одновременно. За сигареты Татьяна Алексеевна взялась вплотную.
— Ты же обещала мне бросить!
— Да брошу! Брошу, — кричала Аня в ответ, а потом, на всякий случай, тихо зазывала из зала Астру себе в комнату, чтобы если придется закрыться, то не было так скучно.
— Я уже сбилась со счету, сколько раз ты произносилось это слово, — надвигалась Татьяна Алексеевна в сторону Ани.
— Давай-давай, — пропускала она к себе Астру, держа наготове дверь. — Да успокойся ты! Что привязалась? Брошу, сказала же. И вообще, у меня никотиновая зависимость, — и хлопала дверью — без этого не могла — следом закрывая на замок.
— Только попробуй мне в комнате покурить, — угрожала «мамка», постукивая в дверь. — Снова почувствую запах, вообще денег никаких не получишь! Вот же бесстыжая, — для себя добавляла она.
Как-то они очень сильно поссорились, а все из-за того, что обе были чрезмерно упрямы. Как всегда, Аня закрылась у себя в комнате — что всякий раз еще больше раздражало Татьяну, — но вечером тихонько вышла, чтобы найти что-то вкусное в холодильнике, потому как проголодалась сильно — конфеты в комнате закончились.
Утолив голод и немного подобрев, а потому почувствовав некоторую свою вину в недавней ссоре, Аня пошла в зал к «Таньке» и сев около нее на диван, положила голову на плечо. По телевизору шел какой-то фильм — его Аня уже видела.
— Злишься что-ли? — как посмеиваясь произнесла Аня.
— Какая же ты упрямая! Я не могу с тобой, — не получалось у нее забыть ссору. Кричала больше всех Аня.
— Можешь. Я же с тобой могу. — Некоторое молчание. — Дурацкий фильм, и она тупая, вот увидишь.
— У тебя все тупые. И я, наверное, в их числе.
— Ну да, только не на столько, конечно, но тупишь ты иногда непростительно сильно, — без всякой иронии сказала Аня.
Татьяна усмехнулась, но ничего не сказала. Она понимала, что Аня таким образом ищет примирения.
— Я что пришла то? Уж точно не этот дебильный фильм с тобой смотреть. — Татьяна почувствовала, как сердце Ани забилось сильнее и чаще. — Надоело мне тебя Танькой называть. Вот какая ты Танька то, в самом деле? Теперь мамкой у меня будешь.
Татьяна хотела что-то сказать, да ничего подходящего не приходило на ум, а волнение только заглушало мыслительный процесс. Глаза неподвижно впились в экран телевизора.
— Нравится тебе это, или не нравится, мне, чтобы ты знала, похер, — и быстро соскочила с дивана. — Все, я спать пошла.
— Аня! — окликнула ее Татьяна, когда та уже вышла в другую комнату. Она замерла, спросила: «Что?», и прислушалась.
— Не ругайся, пожалуйста.
***
Элина говорила, что такие вещи — как те, когда Аня пришла примиряться — очень важны, и часто выходит, «почти всегда, что такие на первый взгляд мелочи, мелочами не являются, а большие дела только с виду большие, и на самом деле не такие уж и большие».
— Мне кажется, мы переворачиваем все с ног на голову и постепенно перестаем правильно понимать, — говорила старшая подруга тем необыкновенными вечером в клинике.
Аня хорошо запомнила ее слова и собиралась маленько, чтобы ни для кого заметным не было, ввести это в свою жизнь, тем более — заметила она, — как и в те чудесные минуты, когда можно по-детски бегать и резвиться с Астрой, мир маленько преломляется и оказывается не таким уж и хищным и совсем даже не страшным. Но это была большая тайна Ани. Даже в своих стишках она стеснялась упомянуть об этих странных, еще не до конца прочувствованных изменений в ее жизни.
 
Да и что там говорить, когда меняется все слишком медленно, «даже бесит, что так»! Вот — стала она с Настей снова дружить и теперь обе сидят вместе за одной партой. Но вроде все ничего, да два раза чуть не подрались, то есть Аня чуть не побила Настю, а в одном случае все из-за того, что фильм в кинотеатре, на который «потащила» Воскресенскую Котова, в очередной раз был «идиотский».