Все лестницы ведут вниз (СИ)

— А вы Татьяну Алексеевну не трогайте! — закричав вскочила Аня. — Вы все… Все вы тут вместе ее одну не стоите. Как пауки в банке существуете, жрете друг другу спины, доносы пишите, бумажки складываете… А потом о приличии, твари, говорите… О справедливости рассуждаете! Уроды вы конченые! Вот вы кто! Достали уже! — крикнула Аня.
— Воскресенская, пошла вон от сюда! — встала Ирина Васильевна. — Хамка какая! Вы посмотрите — за справедливость она! Иди на занятие, Воскресенская, и чтоб после уроков у меня, поняла? Поняла, я спрашиваю?
Но Аня не сдвинулось с места. Не отрываясь, она злобно смотрела на директора. Плечи и грудь ее быстро, от волнения вздымались и мигом опускались, а нахмурившееся лицо замерло в брезгливом, прищуренном выражении. Аня спешно, напряженно пыталась найти что ответить, но ничего не придумав, просто сказала:
— Пошла на хер, паучья мразь, — а после выбежала, так хлопнув дверью, что вслед за сквозняком ударило окно, а по стеклу дугой побежала трещина.
  
Часть 3. Глава III
 
1
Время лечит раны, но не все. Оно притупляет страх, но не всегда. После последнего случая в комнате, Аня еще больше боялась переступить порог этажки. И страх не унимается — он растет. Оставалось только быстренько пробежать второй этаж, закрыться на крыше и ты в безопасности. Сиди сколько хочешь: кури, думай, мечтай. Этим и привлекала крыша, и манила она тем, что мечтается здесь как-то особенно. Тут как на границе двух миров. Под Аней страшная, таящая в себе извечную немую тьму и холод этажка, а над головой голубое, тепло-музыкальное небо и вечно невозмутимые белые облака караваном плывут по нему.
«К тьме прикоснуться легко — спуститься не сложно, а подняться уже нельзя», — размышляла Аня. «Испачкаться просто, но очиститься невозможно», — продолжала она. Этажка так близка, в ней так легко потеряться, а небо так далеко — и рукой не дотянуться, если не щупать облака в водах пруда, где утки плавают по небу. Не стать Ане птичкой, которая вспорхнет своими крылышками и полетит над землей; не соприкоснется с ней — ее грязью — хотя бы на время. О, как это много! Этого было бы предостаточно!
Сколько угодно можно мечтать о крыльях, а правда — рассуждала она — одна: этажка стала ее домом, а комната спальней. Может поэтому, не смотря на страх, Аню так тянет сюда? Тьма тут живая — Аня знала и никто бы не смог переубедить ее в обратном — лучше всех знающей эти стены. Тьма — это не просто отсутствие света, уверена она, а противоположная ее сущность — не хорошая, не плохая, просто другая. Она могущественна, особенно здесь, но поглотить полностью не в силах, во всяком случае ее — Аню. Сейчас это кажется печальным, а тогда и вовсе как камнем свалился обезнадеживающий ошеломляющий факт. Часто, слишком часто хочется слиться с тьмой, стать столь же неживой, бесчувственной, как эта чернота, как пустота всей ее природы, но все попытки тщетны.
Тьма, поглощая душу пробуждает сердце, от чего только больнее, и боль эта безутешна и неистребима; ее можно только перебить и заглушить другой — физической; к печали — только на время, краткое лишь время. Что-то проснулось тогда в маленьком сердечке Ани и порой дает о себе знать. Но это ничего! Теперь в кармане у нее всегда лежит нож, а рука не заживает — постоянно ноют раны под запекшимся в крови бинтом. Это хорошо! Пусть себе кричат — перебивают тоскливую тишину сердца.
Всякий раз Аня, убегая наверх — на крышу, и запирая за собой дверь на замок, с интересом внимательно оглядывала его. Еще когда она впервые повесила замок на дверь, Аня предполагала, что он не долго продержится — сломают в пару дней и выбросят. В общем, для того Аня и вешала замок — посмотреть, насколько скоро это произойдет. Но самое странное — страшное, — что висел он как тогда, с первого дня, новенький, только купленный, совсем даже не поцарапанный. Никто не пытался сломать его. Это пугало! Порой, она, запирая дверь снаружи и при дневном свете оглядывая замок, старалась найти хоть одну мельчайшую царапину — и не находила. Тогда Аня не раз себе говорила, что на крыше она в этот раз точно последний — не вернется она никогда. Но всякий раз защелкивая замок, Аня клала в карман ключ.
 
Время подходило к трем. Аня сбросила окурок вниз, положила закупоренный пробкой портвейн в сумку, из бутылки которого — пока сидела — сделала три небольших глотка. После достала телефон и пошла к двери. Замкнув замок с внутренней стороны, она потихоньку пошла вниз, но спустившись на несколько ступенек, остановилась — прислушалась. Ей не показалось — снизу эхом доносились шаги, но с какого этажа, разобрать было трудно, если вообще возможно. Аня замерла и на всякий случай движением пальца погасила телефон. Там был не один человек и ступали они уверенно, целенаправленно, со знанием куда идут.
Тяжело было довериться слуху. После смерти Наумова эти стены отражали шаги только Ани, только ее дыхание и стуки только ее сердца, за исключением пары случаях, когда она брала с собой трусливую Ленку. Но Аня слышит — внизу эхом разносится шорох — и это не игра молчаливой тьмы.
Убывая, через минуту шаги стихли. Мрак перестал колебаться и сделался безмолвным, каким всегда был испокон веков. Только теперь, в его глубинах кто-то есть. Теперь Аня здесь не одна, но хорошо ли это? Страшно, но это шанс, как раз тот шанс, который ждала Аня все это время, каждый день прогуливаясь вокруг этажки, прислушиваясь к ее немой тишине, всматриваясь в пустые окна. Это случай, который нельзя упустить.
Она включила телефон и медленно, осторожно, без малейшего звука спускалась вниз по ступенькам лестницы. Ане показалось, что дыхание ее слишком громкое — раскатом разносится вдоль замерших стен, и тогда она стала вдыхать и выдыхать густой воздух плавно, размерено, как в самые глубокие часы своего сна. Но ее сердечко билось все мятежнее, предчувствуя нечто нехорошее, вместе с тем делая дыхание обрывистым, частым и судорожным. Теперь не только шумное ее дыхание, казалось, сотрясало тишину, но и частые, напористые удары сердца колебали дремлющие стены этого прислушивающегося места, в котором воздух привык к неизменному покою.
При всем предательстве своего тела, Аня старалась держать себя спокойно, контролируя каждое свое движение. Она аккуратно соприкасалась носком поверхности ступеньки и потом только опускала пятку. Делала она все это размерено, тщательно, но довольно ловко и быстро, давно изучив нрав застывшей тишины.
Аня уже добралась до лестничного пролета третьего этажа. Появилось ощущение, что людей здесь и не было, а лишь одинокая тьма начала разговаривать сама с собой; либо те, кто были здесь с несколько минут назад, слились с мраком — поглощены вместе с их сердцами. Но если так, то это были не люди.
О-хо-хо, — раскатом раздался снизу голос, отражаясь эхом по стенам черепа. Аня вздрогнула, но не обронила ни звука. Она и не остановилась, а все нащупывала поверхность носком, чтобы плотно поставить ногу — продолжала спускаться. Только раз она остановилась — проверить, точно ли в кармане лежит ее нож. В этом не было сомнений, но бывают случаи, когда необходимо убеждаться вновь и вновь.
Другой, писклявый голос своим смехом непочтительно потревожил мрак. Голоса разносятся со второго этажа. Только бы не из мертвой комнаты! На свое удивление, заглянув на второй, Аня увидела, что по правый коридор этажа блекло разливается дневной свет, в отличии от коридора, уводящего в покои черного ангела — тьма и тишина его собеседники. Даже и не думая сворачивать, Аня тихонько пошла в сторону света. Для нее это было открытием: никогда не могла она себе представить, что на этажку может проникать солнечный свет. Аня, конечно, видела все эти немногочисленные окна, но почему-то ее представление никогда не могло обрисовать эти холодные стены хоть как-то освещенными в свете дня.
 
Впереди Ани было не менее шести дверных проемов, ведущих в различные комнаты. Тихонько она приближалась к каждому из них и заглядывала внутрь, держа перед собой телефон. Одна за другой комнаты были пустыми; как и все — захламленные окурками и бутылками; некоторые стены были исписаны какими-то бессмысленными надписями и отдельными словами.