Все лестницы ведут вниз (СИ)

— Не зря у тебя такой цвет волос, — говорил Наумов. — Они у тебя не рыжие, они — огненные. Только горишь ты слабо. Иногда мне кажется, что ты потухаешь, а тебе нельзя, — замахал он головой, потом засмеялся. — Но ничего, Искорка, будет у тебя хворост. Огоньку нужен темный лес. Так? Ха-ха!
— Ты можешь нормально говорить? Без этих своих… метафор, — сидела охмелевшая Аня, облокотившись к стене.
— Да нет же, Анька! Ты не понимаешь. Нам выбора не дали. Отпустили по дороге боли и все. Есть те, которые и здесь заслужили счастье, а выперли их оттуда за малую провинность. Но мы — это другое. Мы там что-то серьезное учудили. Может убили кого… Ты точно, — пихнул он Аню в бок, — кого-то там придушила. Это сейчас ты такая, а только дай тебе почувствовать кровь — ты не остановишься. Это замкнутый круг, Анька.
— Вообще все равно, — сказала безразличная Аня. — Будем ходить по замкнутому кругу.
— Нет, Анька, я на это не согласен, — повертел он головой. — Это не справедливо. На это я не подписывался. Может я вообще не хотел существовать! Кто создал меня, пусть и отвечает. Я долго думал над этим, Анька. Знаешь, что я сделаю?
— Ну? — равнодушно произнесла.
— Я выскажу протест этой несправедливости и зажгу пламень. Я такую почву подготовлю, что ад охренеет! Они, как узнают, выгонять меня оттуда. Отхлестают из страха плетями и выгонят! Тогда я приду к тебе, потому что и в рай то меня не пустят. Буду ходить и смотреть, как мой Огонек поживает. Как разгорается. Ха-ха! Я буду время от времени спускаться к этим тупым идиотам и смеяться им в рожи! Каждый раз буду напоминать им об Огоньке. Скажу: вот, смотрите придурки, вчера он был маленький, а теперь во как разошелся. Ха-ха! Ты знаешь, Анька, что небо освещается адским пламенем? Без ада в раю была бы тьма. Но ад сейчас холодный. Ха-ха-ха! — залился Наумов смехом.
По-началу это воспоминание было дорого Ане, как бесценное, сохранившееся в памяти письмо от друга, но а теперь как доказательство его глупости, неправоты, апофеоза всех его бесчисленных заблуждений. Придумал ссеб рай, ад, всякие огоньки с искорками. Не то, что Аня! У нее нет «всего этого тупого идиотизма», и ее видение мира куда более правдоподобнее.
Да если и был Огонек! Если и была Аня Искоркой, то он то сам ее тогда и погасил. Если и горела она огоньком, то в лучшем случае теперь дымит, медленно и мучительно истлевая. И если существует ад, то черти не хлестают Наумова плетьми из страха, нет — обратно: каждый день в благодарность дают они ему пир, потому как еще до того, как спуститься в «свою сраную преисподнюю», уже собственноручно приготовил вторую душу для бескрайних глубин.
— Тупица, — вспомнив этот эпизод, не удержалась Аня.
— Что? Что Яночка? — повернулась к ней Вера Ивановна.
— Ни-че-го, — злобно процедила Аня.
— А-а! — будто что-то поняв, сказала Наумова. — Встает, поворачивается он ко мне и так смеется. А кровь! Мамочки мои, — пощелкала языком. — Сколько крови то было. Со спины то казалось чуточку, а там целая лужа. Черная такая! Еще с рук быстро-быстро… струей капает. Я так и упала на пол. Сказать ничего не могу. Вижу, лицо его меняется, нечеловеческое становится, сатанинское такое! Точно, бес в дурака вселился! Глаза горят… нечеловечески. Поднимает вверх руки и хохочет, говорит мне: «Смотри смертная, говорит, я превозмог свою боль». Вот дурак пьяный, — затянула она, приложив ладонь к щеке. — Дурак был, не дай Боже.
— Точно, — фыркнула Аня.
— Что? Ты что-то сказала, Яночка?
— Что-то вы хуже слышать стали, Вера Ивановна! — кричала Аня. — Говорю, редкостный дурак был этот ваш Олег!
5
Не успела Воскресенская достать тетрадку из сумки, как преподаватель химии обратилась к ней в обыкновенном своем приказном тоне, чтобы она «сию же минуту» прошла в кабинет директора. Уверенная, что после разговора она уже не вернется в класс «этих лицемерных уродцев, готовых подписаться под чем угодно», Аня накинула лямку на плечо и вышла в коридор.
Буквально оттолкнув от себя дверь кабинета директора, она ногой захлопнула ее, ловко подцепив ступней ноги. От этого показного пренебрежения Ирину Васильевну передернуло, но виду тому она не подала, решив оставаться спокойной с «провокаторшей» до конца, которая, опять, намеренно не замечая директора, упала на стул и впилась глазами в окно.
 
— Признаться, я очень разочарована, Анна, — начала она.
— В чем же, Ирина Васильевна? — не отрываясь от окна спросила Аня. Она предполагала, что это раздражает директора не меньше, чем Татьяну Алексеевну.
— Ты знаешь. Только ты мне вот что скажи. Зачем тебе это надо? Анна, ну ты же девочка, а ведешь себя как какой-то хулиган. Ей-богу, ну нет у меня худшего баловника в школе, чем ты. Ты уже переплюнула всех разом, при чем на годы вперед. — Сделав короткую паузу, чтобы вызволить из Ани хоть какую-то реакцию, продолжила: — Ладно, оставим это. Ты мне только скажи, чего ты добиваешься? Просто ответь, что ты хотела этим доказать?
— Я знаю, — бросила она на Ирину Васильевну прищуренный взгляд, — что на меня написали два класса, потому что вы напугали их оставить без всякой херни, без которой их мелочные душонки не знают дальнейшего смысла своего безнадежного существования, — как заученную выпалила Аня речь. Директор внимательно слушала. — Ну этого следовало ожидать, Ирина Васильевна. Ведь вы на это то и рассчитывали. Укажут вам на кого-то, и не ударите в грязь лицом. Согласитесь, ведь так? И все как-бы по-справедливости, да, Ирина Васильевна? — Словно бросая вызов, Аня не сводила прищуренных глаз с директора. — И вы нашли якобы виновника, и им — этим членистоногим теперь хорошо; теперь они спокойны. Вам же все равно было на кого укажут, но тут дело ясное, что на Воскресенскую. На кого же еще? Эти уроды же как говорят? — Ей то чего? Аньке похер; потерпит это нищее убожество. Да, так и говорят — уроды. А вам, уважаемая Ирина Васильевна, — язвительно проговорила она, — все равно. Главное, чтобы указали. Или вы скажете, что не так?
За весь монолог Воскресенской, произносимый ею спокойного и уверенно, без единой дрожи в голосе и только с некоторой озлобленностью, Ирина Васильевна ни разу не моргнула. Аня не мало удивила директора сказанным, но не обращая внимание на мысль «хулиганки», Ирина Васильевна лишь вздохнула, опустив — как излишние — все произнесенные до того слова.
— Вот ты мне глядя в глаза скажи, Анна. Ты украла работы?
— Да, я украла, — незамедлительно ответила она. — Только об этом никто не мог знать. Ни один лицемер. А если бы кто и знал, то в первый же день на меня настучали. Они такие — Ирина Васильевна, — ваши приличные люди. Вообще, в вашей школе слишком много этих приличных масок ходит. Одни маски и фантики. А вы нам все: страна, страна… Да эти первые родину продадут, лишь бы свою обертку не потерять!
— Это ты так о своих же сверстниках говоришь, потому что сама виновата, и ты это прекрасно понимаешь, Анна. И не надо мне тут зубы скалить, Воскресенская! — сорвалась Ирина Васильевна, ударив ладонью по столу. — Сама то ты кого лучше? Никто из них, как видишь, не ходит по учительским и не крадут бесстыдно тетради! А ты… опустилась ты, Анна. Мне очень жаль. Честно тебе говорю, — положила руку на грудь, — я очень разочарована.
— Да мне плевать на все ваши разочарования и мнения, а на ваше — Ирина Васильевна — особенно…
— Воскресенская! Ты помни, где находишься! — вскричала директор.
— А что я такого сказала? — перешла и Аня на повышенный тон. — Как я должна относиться к вашим словам, если вы бумажки подбираете? Указали, на кого хотели, а вам похеру; главное, что указали! Что, не так?
 
— Воскресенская Анна!
— Мнением вашим только подтереться и спустить в унитаз…
— Прекрати сейчас же! — ударила в нетерпении по столу. — Ну ты и хамка, — протянула она. — Я, конечно, знала, но что б так… Видно, Татьяна Алексеевна с тобой за пол года совсем не продвинулась. Я так и думала. Все эти психологи только…