Все лестницы ведут вниз (СИ)
Также и Воскресенская уже имела некоторое представление о своей будущей подруге. Отголоски первого впечатления Лена слышит по сей день в виде некоторых ругательств в свой адрес. За год довольно тесного общения Аня могла бы и измениться в своем мнении, тем более оно не соответствовало действительности. Но чрезмерное, раздутое упорство — это то, что во многом характеризует Воскресенскую Аню.
Достоинство же, в те дни неумолимо теряемое Леной, попиралось «шакалками» и примкнувшей к ним Котовой, которые не заполучив себе Аню, как девочку для битья, решили таковой сделать Лену из параллельного класса. Правда, с ней тяжелее было найти повода для задирок — как ни как, а Лена менее конфликтна, более покладистая и дружелюбная, да и не представляла из себя «нищее рыжеволосое убожество». Но долго ли надо лезть в карман для повода, если он так необходим?
Школьные дни стали долгими и унизительными, оставившими в памяти Лены множество неприятных образов, порой при воспоминании омрачающих ее лицо. Как же несчастная девочка могла дать сдачи двум, а не редко трем своим жестоким обидчицам, когда сама становится в ступор и разинув рот не знает что ответить, если кто обзовет ее каким неприличным словом или застанет буквально врасплох какой-либо претензией, нагло и напористо высказанной?
Не раз Аня видела, как Лена получает жгучие пощечины по лицу, или морщась пригибается к земле от тупой боли в животе. Или как пискляво покрикивает, либо таскаемая за волосы умоляет отпустить ее, все еще — возможно — надеясь на неожиданное сострадание сверстниц, которые только зверели от кротости и слез. Часто Лене приходилось лишь смирно стоять на месте ногами в рост или на коленях, беспомощно перенося свою не легкую и несправедливую участь. Видела Аня, как несчастную порой волокли за лестницу, откуда начинали доносится шлепки от соприкосновений нескольких ладоней с лицом жертвы. Со временем Лена научилась молчать и плакать без слез.
Уже тогда Аня пришла к выводу, что все окружающее — мир, не ее и ее быть не может; здесь все ей чужое, как и она чужая этому миру. Мысль эта подстегала меланхоличное настроение и апатию, от чего пропасть между ей — Аней и миром, который оказался не ее, все разрасталась и ширилась. Она спокойно наблюдала, как люди на той стороне ущелья все дальше уносятся вдаль, а когда и вовсе скрылись из виду, села Аня на краю пропасти свесив ноги, и стала разглядывать темную впадину, чаще просто созерцая, но и не редко мечтая, как на самой глубине пропасти загорается свет, которого никогда там не было.
Всматриваясь вниз, Аня не желала замечать происходящее вокруг нее, а что видела — не обращала внимание, ведь мир этот отдельно и она отдельно. Тогда еще вселенная не превратилась в ржавую банку, населенную голодными пауками. И на Ленку, эту «чудную куклу» — как назвала ее Аня — было все рано; «совсем похрену», выражалась она. Пусть эта странная планета сама по себе варится в собственном соку, и раз «кукла» оказалась по ту сторону вместе с этим «похабным мирком», значит это случилось по «их мерзкому закону», а скорее всего по отсутствию такового. Какой может быть закон у «этого комка грязи» плоть от плоти уродливого хаоса? — рассуждала Аня.
Тем не менее, всякий раз, когда Лену били по живому или спине, огревали щеки звонкими шлепками или дергали несчастную за волосы; насильно волокли немую от испуга под лестницу или останавливали по выходу из школы, сердце Ани щипало и обжигалось нахлынувшей волной горячей крови. Всякий раз, когда до ушей Ани доносился этот жалостливый плач, хныкания и стоны; когда Лена в отчаянии, все еще надеясь и веря в человеческие чувства обидчиц, просила и умоляла оставить ее в покое, Аня натыкалась на горькое чувство сострадания, а испытывая жалость, все больше ощущала стыд, обволакивающий ее с ног до головы, от чего Воскресенской становилось не хорошо и от омерзения начинало подташнивать. «Это мир проникает в меня своими слизкими щупальцами», — говорила она себе. Все это стало на столько невыносимо, что Аня старалась избегать случайно застать эту отвратительную сцену очередного унижения «куклы», а завидев ее, ускоривала шаг, либо разворачивалась в обратную сторону.
5
Был месяц май — светлый, жаркий и очень пыльный. Земля под натиском горячего солнца быстро высохла, а осадков все не было. Аня терпеть не могла такую погоду — в подобные дни только задыхаешься от жары дома и в школе. На улице делать нечего: глаза слепит, дышать тяжело, майка постоянно прилипает к спине, собаки на Речной попрятались, а на пруду укрытые в тени скамейки заняты — остальные же вобрали в себя обжигающий жар, как сковородка; да и пока дойдешь до пруда — спаришься, а ноги от бессилия перестанут держать. Приходя домой, Аня тут же открывала настежь все окна, заваривала сладкий чай и ставила чашку в холодильник, а потом ложилась на пол посреди комнаты, или в пустую прохладную ванную, ожидая, когда ее сироп остынет.
Напялив на свою рыжую голову кепку камуфляжного окраса, морщась от солнца, проклиная его на каждом шагу, Аня, выйдя из школы домой перебегала из тени в тень.
За школой располагался небольшой сквер, и если идти сразу домой, то лучше через него — так можно немного скоротать дорогу. Домой надо как можно быстрее — из зашторенных окон квартиры хотя-бы не проникает «адский свет долбанного солнца». Как назло, впереди она заметила «шакалок» и «живодерку» — как Аня называла Котову, а с ними, конечно же, объект их низкой злобы — не без этого «развлечения».
С обомлевшим лицом исключающим всякую надежду, Лена стояла сзади удерживаемая Танькой за руки, в чем не было никакой необходимости — и без того жертва стояла бы послушно, стыдливо ожидая, когда ее, побитую, оставят в покое. Напротив Лены стояла смелая Машка, с поучающе-сердитым и самодовольным видом, постоянно заносившая к своей шее правую руку, чтобы с размаху хлыстнуть по щеке Лены тыльной стороной кисти, от чего во рту возникал привкус крови. Рядом стояла всегда на подхвате, и часто переигрывавшая в «развлечениях» Настя Котова.
— Значит по-твоему мне показалось? — ударив по лицу, гневно прокричала Машка. — Ты за кого меня держишь, тварь?
Лена уже знала, что всего лучше молчать. В ее положении битой это самая подходящая оборона. На каждое слово обидчицы найдут с десяток других, разбавленных новыми плевками и пинками.
— Будешь молчать, мразь? — трясла ее за руки Танька. — Маш, а ты слышала про яргородских девчонок… По новостям показывали. Слышала? — наигранно сказала она.
— А чо там? — без интереса спросила Машка. — Ну чо молчишь?! — С размаху ударила кистью. — Сучка тупая.
— У них такая же шмара, как эта, затерлась. Бутылкой ей лицо порезали. Вот я и подумала…
Машка засмеялась.
— А это мысль, — надменно посмотрела на поникшую Лену, ожидая увидеть в ней новый всплеск испуга, но та не подала виду. — С такими только так и надо.
— Да вы ей лучше волосы отрежьте, — вмешалась Котова. — Или… Или давайте подпалим! Еще с ментами проблем из-за этой дряни не хватало. Много чести!
Лена бросила на нее испуганный взгляд.
— Смотри, смотри, — заметила Котова. — Боится! За волосики свои дрянные то дрожит, тупая дрянь, — быстро перебирала она слова.
— Что тупая, это точно, — сказала Машка. — Ты что-то в последнее время даже не умоляешь. Гордая стала? Слушай, ты! — крикнула она приблизившись в лицу Лены, точно та была глухая. — Хочешь или нет, но свою вину ты загладишь. Решай, или ты лишаешься своих дрянных волосиков, — она небрежно приподняла пальцами волосы у шеи Лены и отпустила, махнув рукой, — или сейчас будешь нам всем ноги целовать.
— Что молчишь? — трясла ее Танька. — Тебе выбор дали! Хера себе, Машка добрая стала, — засмеялась она.
— А может ее еще выбор не устраивает? — не успокаивалась Ершова, размахнулась и ударила. — А? Не устраивает?
— Уж какой есть, — хихикнула Танька. — За косяк надо отвечать. Ну что? — тряхнула она Лену. — Быстрей соображай!
— Да пусть молчит, — покровительственно произнесла Машка, приподняв подбородок и как-бы свысока смотря на жертву. — Чо, мы сами что-ли не решим? Давай зажигалку, Котова.