Все лестницы ведут вниз (СИ)
— Ты можешь делать здесь что хочешь: слушать музыку, играть, смотреть фильмы на телефоне, но посещать мой кабинет тебе надо. Ты сама знаешь — не я так решила. Понимаю, тебе не хочется тратить время на эту болтовню. У тебя, уверена, найдутся более важные занятия, чем этот мой скучный кабинет, — дружественно улыбнулась она. — Всего час по пятницам после занятий, и Ирина Васильевна наконец успокоится и отстанет от тебя и меня. Так что здесь мы обе выигрываем, не так ли? — Приподняла брови. — И да, — добавила Татьяна Алексеевна, — ты можешь приходить ко мне в любые остальные дни, когда я здесь; если хочешь, конечно. На вряд-ли ты застанешь меня очень занятой, так что можешь смело заходить, — и, улыбаясь добавила, чуть наклонив голову, — без стука.
Вскоре Татьяна Алексеевна очень пожалела, предложив Ане приходить ей когда вздумается. С другими подростками выходило проще. Они не воспринимали это предложение столь буквально, каждое слово оборачивая в свою пользу. Воскресенская, надо сказать, тоже все правильно поняла, но в своих действиях она руководствовалась двумя существенными пунктами: тактика, теперь направленная на изнурительное противостояние с врагом в лице психолога, и выгода, которой Аня никогда не пренебрегала при возможности.
Заявляться в кабинет Аня стала прямо во время школьных занятий. Зайдет — конечно же — без стука, молча пройдет к креслу, скинув свою сумку поверх журнального столика, который неизвестно откуда в свое время взялся, и развалившись, с комфортом уляжется на нем, как на своей кровати. Бывало даже, что Аня, весь день отсутствовавшая в школе, уставшая, явится в кабинет психолога только ради того, чтобы с удобством провести остаток времени, потому как домой идти пока не хотелось.
В свою очередь, Татьяна Алексеевна тоже решилась идти до конца и наконец завоевать доверие девочки. Все это время, когда Аня нагло прогуливала уроки в кабинете психолога, Краснова не сказала ей ни слова; ни единым взглядом не попрекнула и ни коим образом не показала, что приход Воскресенской доставляет ей неудобство или вводит в некомфортное положение. Сама не показав видом, Аня, надо сказать, оценило это очень по достоинству и отныне в мыслях не могла допустить назвать Татьяну Алексеевну паучихой, лицемеркой или двуличной; теперь она была просто Танькой, «нормальной такой Танькой».
Но все стремительно шло к скорому разговору с Ириной Васильевной, которая непременно узнает о новом прибежище «хулиганки со своеобразными способностями», а за ней целая вереница учителей, занятия которых Аня и прогуливала с удобством в мягком кресле, что-то разглядывая в телефоне. Потому Краснова готовилась к неприятным разговорам, при которых придется отстаивать свой метод ведения работы.
Татьяна Алексеевна была искренне рада, когда стена молчания наконец обрушилась, и она все же добилась своего: первой заговорила Аня. В тот день Воскресенская, как уже устоялось, лежала в кресле запрокинув ногу и что-то разглядывая в телефоне. Краснова же сидела за своим рабочим столом, боком к Ане, и медленно, часто задумчиво останавливаясь, набирала текст. За прошедший месяц уже на столько стало привычным молчание, что Татьяна Алексеевна вздрогнула, испугавшись резко разразившегося смеха Ани. Это был какой-то больше мальчишеский, чем девчачий смех: злорадный, немного ядовитый и насмешливый.
— Татьяна… — она забыла отчество. — Вы слышали? Вчера какой-то писатель помер.
— Нет, не слышала, — сдержанно сказала Краснова, неспеша обернувшись к Ане. — Какой писатель?
— Какой-то неизвестный. Тут пишут, — посмеивалась Аня, — что… Хотите, я вам всю статью прочту, а то сидим, как две унылые дуры.
— Да, хочу… Прочти, пожалуйста, — улыбнулась Татьяна Алексеевна. — Очень интересно, что тебя так в этом рассмешило.
— Да не сама смерть, — резко сказала Аня, будто бы ее не поняли, — а другое. Вот слушай. Это из некролога. 11 марта 2019 года на 74-ом году жизни скоропостижно скончался в результате онкологического заболевания писатель и общественный деятель Искалов (вот же фамилия) Алексей Дмитриевич. Он прожил… бла-бла-бла… Вот! Посвятив всю свою жизнь помощи нуждающимся, активно участвовал в благотворительной деятельности (хихикнула), боль каждого принимал как свою личную… Литературной деятельностью Алексей Дмитриевич посвятил жизнь поиску Бога и человека в его светлом, бессмертном начале. В каждом его произведении персонажи обретали заветную мечту, становились лучше, человечнее, и приходили к светлому идеалу добра, братства и любви, (усмехнулась) чем всех нас непрестанно учил не отчаиваться, терпеть невзгоды, надеяться на лучшее и заботиться о близких. Знаем — написано, — вы нашли Бога; вы нашли человека — ну это на вряд ли, — чем доказали нам всей своей нелегкой жизнью.
— Достойно, — проговорила Татьяна Алексеевна, все это время не отрываясь наблюдавшая за Аней.
— Нет, это еще не все. Это из некролога, а внизу чье-то пояснение. Вот! В последней книге Искалова «Посланий шаг дороги» персонаж под именем Дмитрий Алексеевич Отчалов говорит от лица автора: «Я всю жизнь просил у Бога только одно, самое малое, что нужно для счастья простого человека. Даже не счастья, а обычного человеческого спокойствия, чтобы когда я умирал, не так то и сильно сожалел о прожитом. Но уже сорок лет, как меня никто не слышит, а ведь я всю жизнь служил ему — Богу. Как мог служил! И просил лишь это… малое. Знаешь, что я тебе скажу: нет там никого и никогда не было. Все это пустые россказни. Его никто никогда не видел, не потому что он велик, а потому что его нет. Это страшная вера — страшная ошибка человека, всю историю боящегося своей смертности; себя же боящегося. Ну это ладно! Может быть это и можно пережить, но ведь и человека нет! Понимаешь, нет человека! Что тогда человек, если он смертен? Искра! И не имеет значения, погаснет она мгновением ранее, или мгновением позже. Все эти россказни о величии, о добре, о какой-то там любви… Их нет! У искры ничего не может быть! Все это пустое.
Дочитав, Аня разразилась оглушительным смехом, с еще большим злорадством и с какой-то усталостью в голосе. Смеясь, она запрокинула голову за подлокотник кресла и буквально содрогалась всем телом, положив ладони на живот. Татьяна Алексеевна не знала что сказать. Неожиданно Аня остановилась и приподняв голову вопросительно посмотрела на психолога.
— Вы не поняли? — улыбалась она во все зубы.
— Это ужасно, — покачала головой Татьяна Алексеевна, поникнув взглядом в пол.
— Он же всю жизнь верил! — воодушевленно стала пояснять Аня. — А в конце жизни, на тебе, — щелкнула она пальцами, — и все, тю-тю, adiós, — хихикнула и опять засмеялась, запрокинув голову назад.
— Что тебя так смешит? — нахмурившись спросила Татьяна Алексеевна. — Это же ужасно. В конце жизни разочароваться…
— В том то и дело, что ужасно, — подхватила Аня. — Вся жизнь — это мерзкий парадокс! Нас как пауков запихали в одну ржавую банку и приказали долго и счастливо жить. Гадкая нелепица, — со злостью добыла Аня, понизив голос.
— Это не так, Аня, — тихо сказала Краснова.
— Да ну, — будто бросив вызов, Аня тут же вскочила с кресла. — Ладно, на сегодня хватит, — весело проговорила она. — Я пошла.
— Будь аккуратна, Аня, — все чаще заботливо напутствовала Татьяна Алексеевна.
***
Желание помочь Ане во множестве ее внутренних проблем, которые она — во всяком случае перед Татьяной Алексеевной — не хотела признавать, усиливалось живым интересом к самой личности девочки: к ее сложному, местами неординарному характеру. Воскресенская словно вдохнула в Краснову чем-то живым, настоящим, и не без преувеличения — ценным; пробудила в ней со временем забываемые чувства своей нужности, полезности и необходимости, что придало глазам Татьяны Алексеевны живой блеск, а с лица смахнуло застывшие в годах черты.
Замечая в Ане незаурядный смекалистый ум, Татьяна Алексеевна все больше привязывалась к девочке и порой принималась отыскивать в этой рыжей головке нераскрытые таланты, в которые искренне, всей своей душой верила. Личность Ани в итоге на столько увлекла Краснову, что она забывала о своей задаче психолога, но каждый раз замечая это за собой, ничего не могла поделать. Не могла она — и, признавалась, не хотела — глушить в себе столь глубокие и чистые чувства, которых ранее никогда не испытывала. Этих чувств она и стыдилась, и благоговейно оберегала, как единственно оставшийся огонек маленькой свечки посреди беспокойного сквозняка.