Все лестницы ведут вниз (СИ)

«Я давно знала», — говорили некоторые.
— Странно, что ее до сих пор в психушку не отправили — там ее место, — заполучив случай, смеялась Ершова. — Таких нелюдей вообще надо закрывать, причем на всю жизнь.
— Или стерилизовывать, — весело хихикала Зорина. — Ну а что? — взметнула она руками, заметив вопросительные взгляды. — Если по другому никак! Плодятся нелюди всякие… убожество разводят… Ну согласись, Тань… Насть!
— Будь моя воля, я бы таких как она, за шею вздернула, — безжалостно отрезала Котова.
***
Школьный психолог — Краснова Татьяна Алексеевна — женщина тридцати трех лет, высокая, светлая, с великолепной, словно аристократичной осанкой. Такое же было и ее немного вытянутое, красивое, строгими чертами утверждавшее достоинство ее особы лицо. Своим видом Краснова будто подчеркивала, что в общении с ней всем без исключения необходимо соблюдать выверенную дистанцию, границы которой заканчиваются на личных, не касающихся работы вопросах. Всякая попытка нарушить негласный уговор, ею же обозначенный, незамедлительно пресекался, порой выражая недовольство вслух. В свою очередь, сама Татьяна Алексеевна никогда не питала интереса к личной жизни людей своего окружения.
Со стороны можно было подумать что эта женщина довольно надменная, а возможно даже запредельно горделивая, но это совершенно не так, и те немногие люди, которые имели возможность с ней общаться более менее близко, насколько это было позволительно со стороны самой Татьяны Алексеевной, могли в этом вполне убедиться. Безусловно, чувствовалась некая гордость, но такая, которая может только красить человека, требующая к себе равной доли уважения. Кто бы не заговорил с Красновой, в ее интонации невозможно было услышать даже мельчайшей нотки снисхождения — она никогда не обращалась с собеседником с высока. Напротив, она всегда и со всеми, так сказать, от мала до велика, обращалась как с равными, не более и не менее того.
Существенен и тот факт, что несмотря на внешнюю привлекательность и не мало хороших внутренних качеств, мужской пол в большинстве своем держался ее стороной, и такое обстоятельство повелось еще со старших классов школы. Но не в том, как оказалось, драматизм ее настоящего положения. Был у нее мужчина, как раз под стать самой Татьяны Алексеевны: тоже осанист и высок, не плохо зарабатывает, только вот с юмором без всякой меры, что порядком ее раздражало, но виду тому не подавала.
Прежде чем они поженились, пол года встречались, и еще пол года прожили вместе, прежде чем развелись. Как впоследствии оказалось, Татьяна Алексеевна — женщина бесплодная, и с этим по заверениям врачей ничего пока поделать нельзя, если только не терпеливо ожидать новых достижений медицины. Татьяна Алексеевна, только и мечтавшая в период отношений и супружества о собственных детях; грезившая непременно о двух мальчиках и девочке, этой новостью — словно приговором — испытала сильнейший удар, после которого долго не могла оправиться. И поныне ею ощущаются рубцы незаживающего шрама.
Вернувшейся в одинокую жизнь Татьяне Алексеевне необходимо было забыть незабываемое, а для этого она возобновила практику в медицинском институте Яргорода в качестве преподавателя по своей специальности. Но как бы она не ушла с головой в учебную деятельность института, оставалось свободное время, нещадно раздражавшее незаживающую рану, напоминавшую о ее бездетности.
Случайно узнав, что ее родной школе, в которой она проучилась все одиннадцать лет, требуется школьный психиатр, причем вакансия пустует уже давно, Татьяна Алексеевна не промедлила занять себя и этой работай, на которую Ирина Васильевна приняла ее, что называется, с распростертыми объятиями.
***
Из-за Воскресенской между Ириной Васильевной и Татьяной Алексеевной чуть не разразилась ссора. Директор настаивала, что помимо прочих профессиональных обязанностей, школьный психолог должен контролировать посещение учащихся своих сеансов, то есть «вылавливать» учеников, если на то придется, и «тащить их за руку». С этим Краснова не могла согласиться, настаивая, что за принудительными мерами должна стоять исключительно администрация школы, то есть Ирина Васильевна: или кто угодно, но только не школьный психолог.
 
— Я не буду этим заниматься, — категорически не соглашалась Татьяна Алексеевна. — Психолог, в первую очередь лицо, которому доверяют. Если хотите — он друг. А что касается именно школьного психолога, как я это поняла, то он должен сделать все необходимое, чтобы в глазах учеников как можно дальше дистанцироваться от различных принудительных мел, которые по вашей части, Ирина Васильевна. Другими словами, я не должна иметь с вами что-то общее. А теперь представьте, если я буду ходить по школе как полицейский и выхватывать с уроков или на переменах учеников и тащить к себе в кабинет. Доверятся они мне? Много расскажут о своих проблемах и страхах? О каком доверии может быть речь! Я должна стать для них другом, встать по их сторону, и их сторона не около вас, а напротив вас, в большинстве случаях.
На это Ирина Васильевна не нашла что сказать убедительного, но разгоряченная самим фактом спора на сей счет, и не желая хотя-бы по форме отступать от занятой позиции, в которой была убеждена многолетним стажем, сказала, что за всю свою практику впервые такое слышит и во всех «нормальных» школах психологии выполняют свою работу в полной мере; недовольно пояснила, что у нее самой нет времени «заниматься беготней», а также язвительно добавив, что «чем, в таком случае, заниматься психологам в школах», в конце концов по факту сдалась. Ирине Васильевне хорошо известно, что на место школьного психолога очередь не стоит, а в этом городке такая вакансия становится открытой на неопределенно длительный срок. Не появись Татьяна Алексеевна, неизвестно, сколько бы еще пустовал кабинет на первом этаже.
— Тем более я очень беспокоюсь за Воскресенскую, и чем скорее вы ей займетесь, тем лучше для нее, — заключила директор и наигранно добавила: — Несчастный ребенок.
2
Воскресенскую так и не удалось выловить, но вся эта беготня, от которой с каждым днем накапливалось все больше проблем, ей стала не мало надоедать. Решив сменить тактику, Аня не зашла, а буквально ворвалась. С надменным и вызывающим видом, нагло, по-хамски, вальяжно прошлась она по кабинету не посмотрев в сторону Татьяны Алексеевны. Запрыгнув на кресло, она, развалившись в нем, уронила голову на мягкий подлокотник с одной стороны, с противоположной закинула согнутую в колене ногу, а вторую протянула по полу. Следом Аня достала телефон, сделав очень серьезное, озабоченное лицо, погруженное в нечто очень важное.
Не растерявшись, Татьяна Алексеевна сама повела себя так, будто все происходящее в порядке вещей. Она продолжала сидеть за столом напротив своего ноутбука, набирая текст, но постоянно поглядывая на развалившуюся в кресле рыжеволосую девочку, о которой так много и не лестно говорят. Надо сказать, что какой бы Аня по первому впечатлению Татьяны Алексеевны не предстала, она понимала, что в свете всех этих разговорах о ней, разных мнений, девочка так или иначе ощущает себя если не затравленной, то какой-то чужой, или другими словами: лишней. Решила Краснова, что Ане надо бы для начала привыкнуть, и пусть себе лежит с телефоном, а потому Татьяна Алексеевна не проронила ни одного слова с момента, как Воскресенская ворвалась в кабинет. Это, в свою очередь, приятно удивило Аню, с самых первых дней настроенную на конфликт.
Через пол часа молчания, разбавленного постукиванием пальцами по клавишам клавиатуры, у Ани стала затекать шея, а по бедру ноги колко бегать толпы мурашек. Телефон, требуя заряда, забил первую тревогу.
 
— Все? Закончили? — повернув голову, вызывающе обратилась она к Татьяне Алексеевне.
— Если хочешь, иди, — не отрываясь от монитора и не обращая внимания на тон, ответила Краснова.
Поднявшись с кресла и похрамывая на одну ногу, Аня направилась к выходу, но у самой двери Татьяна Алексеевна остановила ее.