Хаски и его Учитель Белый Кот, Том II (ЛП)
Сейчас Мо Вэйюй был так похож на не слишком умного юношу, который наконец-то понял, что влюблен в красавицу. Эта его первая любовь казалась такой неловкой и неуклюжей, даже немного жалкой, но в то же время не могла не вызывать умиления.
Чу Ваньнин: — …
Если до этого он был просто напуган, то теперь, можно сказать, что он был в ужасе.
…он боялся сотворить что-нибудь безрассудное!
Как же вышло, что этот здоровенный дурень [143.7] вдруг так изменился и теперь творит все, что хочет, не считаясь ни с кем. Не иначе по ошибке выпил какое-нибудь магическое зелье?
Автору есть что сказать:
Маленькое представление «Почему ты не среагировал [143.8]?»
Лин-эр: — Бессмертный господин, почему вы не отреагировали, когда я обняла вас? Может, у вас болезнь [143.9] какая? (Или ему не нравятся пышки?) Хотите пригласим лекаря, пусть осмотрит вас, выпишет секретный рецепт, который и мертвого поднимет.
Мо Жань: — ...Барышня… причина в том, что этот рукав отрезан [143.10], просто прими это.
Лин-эр: — Переживаете, что у вас рукав порвался? Давайте, я помогу вам его зашить!
[Визуал к главе 143]
Глава 144. Учитель, я люблю вас
Мо Жань неторопливо достал из чаши листочек бумаги и развернул его.
Бегло пробежав глазами по строчкам, он облегченно выдохнул, но уже спустя секунду немного напрягся.
— Что там? — спросил деревенский староста.
Мо Жань передал ему бумагу. Ознакомившись с ее содержимым, староста хохотнул:
— Ха-ха-ха! К счастью, с бессмертным господином Мо к нам в гости не пожаловал никто из его сестриц-наставниц и младших сестриц по обучению, а то, чего доброго, кто-нибудь точно был бы обижен.
Чу Ваньнину с самого начала было интересно, что там за вопрос вытащит Мо Жань, а после слов старосты его любопытство достигло апогея, и он уставился на бумажку так, словно хотел просверлить в ней дыру.
Мо Жань со смехом сказал:
— Но, староста, посмотрите, что здесь написано. Разве это не нарушение правил? Всем задавали один вопрос, а тут целых три.
— Господин даос на редкость удачлив, раз вытащил именно этот жребий, — ответил староста, — но если вам не нравится, то можете бросить эту бумагу назад и попробовать вытянуть еще раз.
Если заново тянуть жребий, то не факт, что ему не выпадет что-то вроде «какая женщина красивее: с длинными ногами или с тонкой талией» или что-то в этом роде, поэтому Мо Жань с улыбкой отмахнулся от его предложения:
— Ясно, ясно. Оставим этот.
С этими словами он вернул бумагу старосте и объявил:
— Я вытянул вопрос: расскажите о трех самых любимых людях в вашей жизни.
Чу Ваньнин: — …
В этот момент к костру вернулась Лин-эр. Глаза девушки были красными от слез. Так как она боялась, что на свету односельчане сразу это заметят, то села подальше от огня, поэтому Мо Жань ее не заметил.
На самом деле, после того, как Мо Жань огласил вопрос, он вообще ни на кого не смотрел. Этот вопрос был слишком личным, поэтому не только он, но и все собравшиеся у костра почувствовали себя немного неловко. В ожидании его ответа все молчали и смотрели на огонь.
Языки пламени плясали в черных глазах, отбрасывая причудливые тени на загорелое лицо. В глубокой задумчивости Мо Жань долго смотрел на пламя, прежде чем заговорил:
— Тогда сначала я расскажу о моей маме... Я потерял ее рано, и, честно говоря, теперь уже плохо помню, как она выглядела. Я только знаю, что когда она была рядом, у меня всегда была еда и спокойный сладкий сон. Поэтому, если нужно назвать трех самых любимых людей, то она будет первой из них.
Деревенский староста кивнул:
— Безгранична материнская любовь [144.1]. Да, давайте засчитаем господину даосу первого человека.
— Тогда второй человек — это мой старший брат-наставник. Он всегда тепло относился ко мне, и пусть нас не связывают кровные узы, для меня он ближе родного брата.
Чу Ваньнин с самого начала ждал такого ответа, поэтому его лицо и сердце не захлестнул девятый вал, может, лишь небольшая рябь коснулась спокойных вод души. То, что Мо Жань любит Ши Минцзина, было совершенно очевидно. В прошлом, в озере Цзиньчэн, он своими ушами слышал его признание, так что сейчас эти слова совсем не удивили его.
Он лишь смотрел, как костер высветил в ночи словно выструганный тесаком жесткий профиль, по которому с первого взгляда можно было сказать, что человек перед ним во всех отношениях выдающийся, но слишком упрямый. Непреклонный дух отражался в черных и мрачных, но очень ярких глазах Мо Жаня. В их глубине словно горел божественный огонь, который не погаснет до тех пор, пока в этой облаченной в плоть лампе не закончится масло.
Человеку с такими глазами предопределено от рождения быть строптивым упрямцем.
Чу Ваньнин же был буквально помешан на этой его строптивости, жаль только сам упрямец ему не принадлежал.
Мо Жань сказал еще много хороших слов о Ши Минцзине, но Чу Ваньнин не слушал его. Он только чувствовал, что ночной ветер принес с гор промозглый холод, поэтому налил себе чашку горячего чая и, обхватив ее двумя ладонями, медленно выпил.
Чай сначала согрел его горло, а затем, достигнув желудка, окутал теплом все тело, и даже сердце его как будто немного оттаяло.
Он налил еще одну чашку и уже поднес ее к губам, как вдруг услышал, как Мо Жань, закончив говорить о Ши Минцзине, сделал паузу, а потом что-то сказал:
— Есть еще один человек. Третий, о ком я хочу рассказать, — это мой Учитель.
— Кхэ-кхэ-кхэ! — горячий чай встал Чу Ваньнину поперек горла. Он кашлял снова и снова, его лицо стало ярко-красным от удушья и смущения. Опустив голову, он усиленно делал вид, что пытается стереть чай со стола, решительно отказываясь прямо взглянуть на Мо Жаня.
Если человека, привыкшего жить скромно прячась в тени, вдруг вытащить на яркий свет, он придет в смятение и растеряется. В этот момент все его мысли будут лишь о том, как бы побыстрее снова спрятаться и свернуться в клубочек, забившись в самый темный укромный уголок.
Но на этот раз Мо Жань не оставил ему ни единого шанса на побег.
Чу Ваньнин, этот мужчина, всегда был слишком замкнутым и закрытым. Если он позволит ему уйти, то ему останется лишь смотреть на быстро удаляющуюся спину и затылок гордо вздернутой головы. С этими мечущими молнии яркими глазами и свирепо сведенными бровями со стороны он кажется таким вспыльчивым и дерзким, но Мо Жань точно знал, что это не более чем отполированная годами приросшая к лицу маска.
Ведь в Зале Мэнпо он видел ранимую и беспомощную истинную душу Чу Ваньнина.
Он больше не собирался позволять Чу Ваньнину принижать себя.
Впредь его Учитель больше не сможет носить эту пугающую злобную маску. Если его болезненное чувство собственного достоинства не позволяет ему снять ее, то Мо Жань протянет руку помощи.
Несколько капель пролитого чая давно были вытерты насухо, но Чу Ваньнин продолжал тереть совершенно сухой стол.
Он так привык прятаться в темном коконе, что сейчас просто не мог найти в себе силы поднять голову и взглянуть на свет.
Постепенно до него дошло, что у костра стало подозрительно тихо. И в этой тишине он вдруг услышал, как какой-то деревенский малыш хихикнул и вроде бы шепотом, но так, что услышали все, сказал:
— Мам, бессмертный Чу так тупит [144.2].
Женщина торопливо прикрыла рукой рот этого слишком непосредственного ребенка:
— Тсс…