С тобой навеки (ЛП)

— Это угнетает, — говорит он. — Я слишком много раз заставал их целующимися.
— Что ж, ну откуда-то же взялись ещё пятеро детей…
— Так, хватит, — перебивает он, зажимая ладонями уши и морща нос.
Я хохочу.
— Я понимаю. Но в то же время это кажется мне очень милым. Мои родители не были… — я обрываю себя на середине предложения и оглядываюсь по сторонам, спеша сменить тему. — Итак, мы идём вверх. Любование закатом?
Аксель косится в мою сторону, его взгляд поднимается к моему лицу, затем к небу.
— Почему ты сменила тему?
— Вежливо было бы просто подыграть упомянутой смене темы.
— Это не моё, — говорит он. — Вежливость. Она дерьмово мне даётся. Например, когда я попросил сказать мне, если я иду слишком быстро, и каким-то образом я намекнул, что ты хрупкая.
Я прикусываю губу.
— Уф. Это моя вина. Прости.
— Загладь свою вину. Скажи то, что ты собиралась сказать, — он быстро тянется в сторону от тропы, ломает длинную палку о своё бедро, затем вручает мне половину. — Должна подойти.
— Я… чего?
Он ставит палку, упирая её концом в землю, и вкладывает её в мою руку.
— Палка. Продолжай.
— Что, с палкой или с темой?
— И то, и другое, — говорит он, используя вторую половину палки для себя и мягко подталкивая меня вперёд.
Пока мы идём дальше, я пробую эту палку для опоры, и мне нравится, как она упирается в землю и даёт мне опору.
— Мои родители просто не были такими.
— Какими такими? — спрашивает он.
Я смотрю на землю, сосредотачиваясь на своих шагах.
— Влюблёнными. Как минимум, они не были влюблёнными долго.
Я слышу, как Аксель медлит позади меня, затем оборачиваюсь через плечо. Он хмуро смотрит в землю. Какое-то время мы идём молча, и Аксель показывает в новом направлении, где тропа вьётся всё выше и выше.
— Я не знаю, что сказать, — признаётся он.
— Иногда нечего сказать. И это нормально.
Он косится на меня, и наши глаза на мгновение встречаются, после чего он отводит взгляд.
— Ты можешь поговорить об этом ещё, — предлагает он. — Если хочешь. Я послушаю.
В моём горле встаёт ком, и я смотрю прямо перед собой.
— Тут мало что рассказывать. Они развелись, когда я поступила в колледж. Видимо, они считали важным оставаться вместе ради меня, пока я училась в старших классах. Думали, будто я не видела, какими несчастными они были до этого. Теперь моя мама проводит большую часть года в Италии, потому что ей нравится климат и Пауло, её второй муж. Мой папа большую часть времени посвящает работе, потому что это он любит. Мои родители, конечно, любят и меня, и я их тоже люблю, и они оба стали счастливее после развода, просто мы не так близки как семья… воу!
Аксель вскидывает руку и хватает меня за предплечье, как будто он ещё наперёд меня знал, что я споткнусь о камень. Моё тело накреняется вперёд, а потом немедленно выпрямляется за счёт надёжности его хватки.
— Порядок? — спрашивает он.
Я киваю, утопая в смущении из-за того, что споткнулась и только что рассказала ему всё это.
Зачем я так изливаю душу? Может, это близость, рождённая нашим неожиданным партнёрством, вся та работа, что мы проделали, чтобы свадьба случилась. Может, это просто интенсивность того, что он так близко, уделяет мне больше внимания и разговоров, чем прежде. Может, это всё чёртовы очки.
— Что такое? — спрашивает Аксель, заметив, что я пялюсь на него.
Я отворачиваюсь, и мои щёки алеют.
— С очками ты напоминаешь мне книжного дровосека. Это пудрит мне мозги.
— Книжного дровосека? — он морщит нос. Срань господня, он такой горячий, когда морщит нос. — Что?
Я пытаюсь оттолкнуть его, но Аксель ловко уворачивается, отчего я спотыкаюсь. И снова его рука взмётывается, ловит меня за локоть и возвращает обратно на тропу.
— Скорее уж книжный ниндзя, — говорит он перед тем, как отпустить меня.
— У тебя правда впечатляющие рефлексы. С твоим-то ростом и такими рефлексами ты наверняка был вратарём в футболе. Я права?
— Я всегда предпочитал играть в защите, но да, я начинал футбольную карьеру как правый защитник, и в итоге из меня сделали вратаря.
 
— Ты играешь до сих пор?
— Не сейчас, когда шалаш разваливается, но в остальном да. Всего лишь любительская лига. А ты?
— Слишком занята. Но надеюсь вернуться, когда закончу с обучением.
Показав вперёд, он говорит:
— Почти на месте.
Я прослеживаю за его жестом туда, где деревья редеют, и вечернее солнце заливает землю мандариновым светом. От этого вида я останавливаюсь как вкопанная.
— Это… вау.
Аксель встаёт рядом со мной, любуясь всем этим и не сводя глаз с горизонта.
— Это моё любимое место.
Я смотрю на него, и он смотрит на меня. И я слишком отчётливо помню поцелуй на церемонии. Учёный во мне хочет снова и снова и снова затевать тестовые поцелуи с Акселем. Посмотреть, было ли это исключением, или действительно каждый его поцелуй будет вызывать у меня слабость в коленях.
Но даже если так, то что? Что я буду делать, заведу привычку целовать мужчину, за которого я вышла замуж, покуда не отправлюсь домой?
Даже я не настолько хороша в отделении одного от другого. Поцелуй на церемонии — это одно; трогательно продуманный, милый жест с его стороны, которого я не ожидала. Особенно учитывая, что до недавнего времени я готова была поклясться, что Аксель вообще не считает меня привлекательной. Надо же хоть немного испытывать влечение к кому-то, чтобы целовать кого-то вот так, верно?
Это не имеет значения. Не может иметь. Придётся довольствоваться тем поцелуем.
— Руни?
— А?
Уголки его губ самую чуточку приподнимаются, и он отводит взгляд, смотря на опускающееся солнце.
— Проголодалась? — спрашивает он.
Я смотрю на него — взъерошенные тёмные волосы и ресницы, длинный нос, легкая щетина, которую я так и представляю царапающей мои бёдра.
— Умираю с голода.
***
— Ну, Акс, если ты решишь больше не писать картины, думаю, твоё призвание — это вегетарианские безглютеновые закуски, — гладя свой набитый живот успокаивающими круговыми движениями, я смотрю на закат и роскошное небо сливовых, персиковых и розовых оттенков.
— Может, и придётся, — бормочет он.
Поправив свой рюкзак, который я использую как подушку, я смотрю на него. Закинув руки под голову и смотря на горизонт, он выглядит таким глубинно серьёзным.
— Что случилось? — спрашиваю я. — С картинами?
Он не отвечает немедленно. Я вижу, как крутятся его шестерёнки, как напрягается его челюсть, после чего он говорит:
— Я не могу писать то, к чему привык.
— Это плохо? — спрашиваю я. — То есть, разве не естественно, что эстетика художника со временем эволюционирует?
Он прочищает горло, всё ещё глядя на закат.
— Да. Однако то, что я могу писать сейчас — это не для публики.
— Что ты имеешь в виду?
Он вздыхает.
— А я думал, что это у Скайлер много вопросов.
Я приподнимаюсь на локте и бросаю в него листочек, но он даже не поводит бровью.
— Я любопытствующая душа, — говорю я ему.
— Ну, тогда тебе просто придётся остаться любопытствующей на эту тему.
— Ладно, — я плюхаюсь обратно на спину и смотрю на горизонт. — Не стоит благодарности, между прочим.
Аксель бросает на меня сексуальный взгляд искоса через очки.
— За что?
— Я съела слишком много. Поработала на благо команды и пошла на такую жертву, чтобы тебе не пришлось волочь всю эту еду обратно. Теперь она у меня в животе, а не у тебя на спине.
Губы Акселя снова подёргиваются в очередной подавленной улыбке. Его взгляд останавливается на моих губах.
— Я рад, что тебе понравилось.
Меня заливает жаром, тёплым и насыщенным, как гаснущий свет солнца, в котором купается всё вокруг.
— Очень понравилось.
Он хрипло сглатывает, его глаза темнеют. Но потом он снова смотрит на горизонт.
— Почему это твоё любимое место? — спрашиваю я.