Портрет Лукреции
Эмилия показывает в правый угол.
В полумраке виднеется нечто квадратное. Лукреция всматривается в таинственный предмет. Большой, выше ее. Длинное плоское основание, сверху чем-то накрыто. Совсем вымотанная, перепуганная, она даже не понимает, на что глядит. «Ящик, — шипит ей встревоженный разум. — Клетка!»
Трепещущий свет свечи падает на загадочный квадрат… Лукреция нервно смеется, рассмотрев его как следует.
Кровать! Ну конечно! Чего еще ожидать в спальне? Всего лишь кровать, а на ней — пухлые подушки, набитые гусиным пером, покрывало из нежного розового шелка, тяжелые пологи, перевязанные золотыми шнурами.
Такая знакомая, родная вещь и вовсе не страшная; девушки заливаются смехом и сжимают друг друга в объятиях, как сговорившись.
— А я-то думала… — задыхается Лукреция.
— Знаю! — перебивает служанка.
— Клетка!
Обе хохочут. Тут Эмилия вспоминает о своем положении, отходит от госпожи, развязывает корсет ее дорожного платья.
Лукреция мечтает поскорее лечь в уютную постель. Поставив свечу на столик, она поднимает руки, чтобы помочь Эмилии стянуть платье. Служанка запирает комнату изнутри большим железным ключом; обе девушки слышат щелчок замка.
Они в безопасности. Наконец-то!
Лукреция протяжно выдыхает, словно не давала себе воли с самой Флоренции. И рушится на кровать. Накатывает нестерпимая усталость, нет сил даже накрыть ноги одеялом, но Лукреция перебарывает лень. Подушка проваливается под головой, перья еле слышно потрескивают.
Эмилия бродит по комнате, собирает с пола одежду и кладет на стул. Лукреция закрывает глаза, и тут же перед ними проносятся образы: волнистая лошадиная грива, ряды деревьев у дороги, холодный горный ветер. Сонливость как рукой снимает.
Эмилия укладывается у ножек кровати, накрывшись плащом и подложив свои туфли вместо подушки.
— Эмилия!
— Да, ваша светлость? — поднимает голову служанка.
— Ты не можешь там спать.
— Нет, все в порядке, я…
— Ложись сюда. — Лукреция похлопывает по месту рядом с собой.
— Нет, мадам, негоже это. Не тревожьтесь, мне…
— Эмилия, пожалуйста! Тут… Комната очень большая, а я… все равно не усну. Прошу тебя. Мне страшно одной.
Эмилия встает и на цыпочках подходит к кровати. Матрас чуть проминается, когда служанка ложится в постель.
Лукреция задувает свечу.
— Спокойной ночи, — шепчет она в спину Эмилии.
Глубокая ночь. За окном то непонятный шорох, то уханье лесных птиц, то внезапные вскрики. Наверное, мелкий зверек угодил в лапы хищника. Служанка мерно дышит во сне, а вот ей, Лукреции, не спится. Какой тут сон?
И все же он приходит. Лукреция внезапно падает, словно с башни, в глубокое и полное забытье. Во сне кажется, будто ночной лес подступает к стенам виллы, окружает ее обитателей густой зеленью, кипучей жизнью, вплетает в их грезы треск ветвей, обильный лишайник, хрупкие побеги листвы в паутине прожилок. Насыщенный резким глинистым ароматом воздух проникает в дремлющие легкие.
Лукреция спит, когда из зарослей выпрыгивает олень, тихо скачет к аллее близ виллы и вскидывает голову на шорох фрукта, упавшего с ветки в траву. Спит, когда вепри расталкивают колючие кусты щетинистыми, толстыми боками, обнюхивают землю пушистыми рыльцами. Спит, когда ранние пташки расправляют крылья, а дикобраз, посапывая, семенит по своей тайной тропинке из сосновых иголок; когда просыпаются слуги, подбрасывают хворост в печь, высекают искры кремнем, ставят на огонь горшки, добавляют дрожжи в муку. Спит, когда крестьяне одеваются, нахлобучивают соломенные шляпы, идут в поле. Спит, когда мальчишек-слуг в таверне посылают к колодцу за водой, долину освещают еще робкие лучи солнца и приходит тепло.
Она отсыпается после долгой подготовки к свадьбе, причесывания волос, платья на кровати. Отсыпается после мессы, пира, танцев, акробатов. Отсыпается после прощания с родителями, равнодушной сестрой, Софией. После двух бессонных ночей. После долгих, тревожных месяцев перед свадьбой. После поездки с Альфонсо по Флоренции, после его исчезновения, после подъема по Апеннинским горам, после спуска с другой стороны долины. Она спит, спит и спит, и крепкий сон, как обычно, развеивает все печали.
На вилле готовят завтрак, потом съедают. Полы вымыты, окна открыты настежь, столы протерты, собаки выпущены на улицу, хлеб испечен, съеден, снова испечен, крытые галереи подметены, ручки отполированы. Полдник приготовлен, съеден, посуда убрана со стола. Тарелки вымыты, высушены, поставлены в шкаф. Собаки дремлют в теньке, уткнувшись носами в пол, крестьяне спасаются от жары под деревьями, в блаженной прохладе своих домов. Слуги сидят на стульях, если находятся свободные; повариха кладет уставшие ноги на бочонок.
Когда Лукреция просыпается, комната залита медовым светом. Все вокруг отполировано, окрашено теплым, многоцветным сиянием: и пологи, и золотистые шнуры на них, и сундук у двери, и стол с вазой желтых роз, и два кресла по обе стороны камина, и резные дриады, что танцуют и гоняются друг за другом на дверном косяке. Лукреция лежит и вбирает в себя окружающее.
Похоже, на рассвете она отправилась в путешествие, покинула спальню — зловещую темную пещеру — и по волшебству перенеслась в светлый, теплый и прекрасный уголок. Эмилии не видно, ее сторона кровати гладкая, подушка взбита, словно никто и не лежал. Подхваченные зефирами, на лепном потолке парят небесные создания с лирами и трубами. Нептун стоит на страже над дверным проемом, держа в руке оплетенный водорослями трезубец; борода повелителя морей блестит от влаги, а пенистые волны накрывают его по бедра. И только златоволосая Ирис, богиня радуги, подтверждает: никакой дух Лукрецию не похищал, она в той же комнате.
Она привстает, медленно потягивается. Который час? За окном стрекочут цикады, в животе пусто. Сквозь щели ставней проникает жар, но вряд ли перевалило за полдень. Или перевалило? Лукреция никогда еще не спала так долго.
Она хочет сбросить одеяло и встать, но тут раздается стук в дверь. Сейчас еще утро — наверное, это служанка (скорее всего, Эмилия) принесла ей завтрак и одежду, вот Лукреция и отвечает:
— Входи.
Дверь открывается, и в комнату заходит мужчина. От изумления Лукреция не сразу вспоминает, как его зовут; лишь погодя разум подсказывает: это герцог Феррары. Да, это Альфонсо, непохожий на себя с завязанными в хвост волосами, и короткие пышные рукава смотрятся непривычно, колышутся от его шагов.
— В-ваше высочество… — Лукреция привстает, ищет рукой шаль или мантию. Чем же прикрыться? Кроме сестер и матери, она никому никогда не показывалась в ночной сорочке. — Это вы! Я не знала… понимаете… я… Позвольте…
Он подходит к ней и преспокойно садится на кровать. Матрас вздрагивает и продавливается под его весом.
— Ваше высочество? — удивляется Альфонсо. — Так и будем друг друга называть?
— Я… — Лукреция завязывает ленты на горлышке сорочки. — Видите ли, меня всегда учили…
— Забудьте, чему вас учили, — отмахивается он. — Вы же знаете, мое имя — Альфонсо, именно так меня зовут друзья и семья. Те, кто меня любит. Надеюсь, вы тоже в их числе.
Молчание. Альфонсо выжидающе приподнимает брови. Смысл его слов ускользает от Лукреции. Это вопрос? Он правда пододвигается ближе или просто воображение разыгралось?
— Позволите?
— Что позволю? — теряется она. Ей только одного и хочется: узнать, что случилось при дворе и почему Альфонсо бросил ее на дороге. Он ведь говорил об именах? Тогда при чем здесь позволения?
— Назвать вас в числе тех, кто меня любит.
Лукреция молча на него смотрит. Она совсем одна с этим незнакомцем в развязанной рубашке. Под влажной от пота кожей его груди видны мускулы; костяшки у Альфонсо широкие, пальцы длинные, элегантные, но сильные, ногти подстрижены опрятными полумесяцами. И не скажешь, что ему сообщили дурную весть! От него пахнет потом, жаром, улицей, вдобавок овощами и чем-то свежим, вроде листьев, или коры, или сока трав. Запах сильный — и приятный, и противный. Хочется и вдохнуть его посильнее, и отпрянуть, с головой накрыться одеялом, сплести кокон из ткани и навсегда в нем исчезнуть.