Да запылают костры! (СИ)

— Вот, пожалуйста. — Гольяс пытался сохранить легкомысленность в голосе. — Самое важное место в жизни каждого кашадфанца, в которое, тем не менее, ходят больше по привычке, чем по необходимости. Храм Спасителя, Калех. Ты хотел посмотреть на него — вот твоя возможность.
Он махнул рукой в сторону массивного здания с конической крышей.
«И это храм? — удивился Куова. — Похоже, и впрямь место для посвящённых».
Иона выскользнул из его мягкой хватки и, пробежав вперёд, принялся задорно скакать вокруг Гольяса. Проходившая мимо женщина одарила его неодобрительным взглядом и что-то проговорила неразборчиво.
Гольяс вздохнул и нахмурился, но улыбки сдержать не смог.
— Я знаю, Иона, что по сравнению с дядей Калехом я кажусь тебе домашним тираном, но всё же я попрошу тебя в храме вести себя посдержаннее. Не приведи Богиня, ещё опрокинешь что-нибудь…
Не говоря ни слова, Куова приобнял мальчика за плечо и потрепал по волосам. Иона скорчил обиженную гримасу, но вырываться не стал.
Даже в таких незначительных на первый взгляд вещах, как недовольство ребёнка, Куова научился видеть сигналы несовершенства общества. В своих повадках и взглядах на мир взрослые мужчины и женщины в большинстве своём напоминали всё тех же детей, только маскировались за звучными чинами, строгими нарядами и жизненным опытом. Опыт, как правило, заключался в том, что они с особой тщательностью искали способ заменить одну ложь на другую. И как самые настоящие дети радовались, когда им казалось, что они наконец докопались до правды. Занимаясь обучением сына библиотекаря, Куова решил, что обнаружил хороший рычаг контроля над интересом.
Приоткрыть для людей завесу над безобидной тайной — и они не усомнятся, что до того им нагло лгали. Затем они потребуют свежей и на этот рад однозначно подлинной истины.
«Что-то даже спустя тысячелетия не меняется».
— Ты хочешь сказать, — изобразив невинное удивление, заметил Куова, — что, если Иона уронит на жреца подсвечник, это не будет считаться благословением?
Иона от смеха чуть не покатился по земле.
— Скорее, первосвященник обратит суд против нас за порчу храмового имущества, — ответил Гольяс.
— Нас ждёт очередной час скуки, — раздосадовано пробубнил Иона.
Его слова стали для Куовы ещё одним свидетельством верности его недавних суждений. «Ты не один так считаешь, но другие так просто не признаются в этом вслух».
— Не впадай в отчаяние, мой юный друг, — ответил Куова. — Лучше думай о том, что часы имеют свойство заканчиваться.
Иона снова скорчил рожицу, но на этот раз в ней не мелькнуло и тени раздражения. В глазах сверкнул задорный блеск.
«Значит ли это, что ты готов мне подыграть? Или хочешь только понаблюдать?»
— Ах если бы, — вздохнул Гольяс. — Даже если и заканчивается, потом всё повторяется по новой.
«Всё повторяется…»
***
Пройдя через выцветшие дубовые двери, они миновали короткий тёмный коридор и, проскользнув под занавесью из плотной ткани, очутились в храмовом зале.
Взору предстали роскошные сапфирово-синие стены, украшенные десятками мозаик, которые изображали яркие сцены из кашадфанской мифологии. Под потолком висели трёхъярусные люстры из голубого хрусталя. Вокруг гладких толстых колонн, подобно золотым змеям, вились тексты молитв и заповедей.
Куова не слишком удивился разнице между фасадом храма и его внутренним убранством — это вполне соответствовало духу жителей Алулима. Люди здесь, следуя многолетнему этикету, всячески старались показать свои сдержанность и непритязательности, но после знакомства сразу сбрасывали маски и начинали соревноваться в роскоши и благосостоянии. Именно роскошь царила в храме, широкая душа обывателя, воплощённая в мраморе и хрустале.
В центре зала, выложенном узорчатой белой с золотом плиткой, собрались самые разные люди — мужчины и женщины, старики и дети, рабочие, мелкие торговцы и даже парочка солдат. Они толпились группками напротив трибуны, с которой, по всей видимости, вещал жрец. Все они были одеты скромно, что ещё больше принижало их на фоне окружающего великолепия.
 
Костяк современного общества. Плотный пучок прутьев в одной связке.
«Но даже стоя близко друг к другу вы не осознаёте своей силы».
Некоторые из людей, кто заметил появление Куовы, на время прекращали свои разговоры. Позабыв о приличиях, они открыто пялились на его одежды и пышную бороду, но, будучи застигнутыми, мгновенно тушевались, хоть и продолжали поглядывать украдкой.
Он привык к тому, что люди обращают на него внимание, но впервые за долгое время его разглядывало не менее сотни пар глаз. За несколько секунд ему удалось увидеть на лицах насмешку, удивление, интерес, даже робкое восхищение.
Куова выдерживал их взгляды с показным спокойствием, а сам скромно улыбался и кивал в ответ. Иона что-то шёпотом спросил у Гольяса, но тот лишь мягко дёрнул его за руку и потянул за собой.
Удовлетворив любопытство, люди отворачивались и, как ни в чём ни бывало, продолжали свои беседы. Гольяс поморщился и буркнул:
— Ну ладно, сегодня хоть есть где протолкнуться.
Куова хорошо знал, что библиотекарь по натуре — человек хоть и беспокойный, но внимательный ко всему. Одновременно с этим он чересчур серьёзно относился к тому, что кто-то может заподозрить его в слабости и неустойчивости. Чем больше творящиеся вокруг вещи переставали ему нравиться, тем явнее он демонстрировал небрежность.
— Тебя что-то беспокоит, — сказал Куова.
— Я был бы счастлив, если бы меня что-то успокоило, — тряхнув головой, ответил Гольяс. — Но как-то не выходит. Сперва ты расспрашиваешь каждого встречного о каком-то тиране, а потом одним прекрасным вечером возвращаешься сам не свой, начинаешь говорить о балансе сил, конце света и просишь отвести тебя на встречу со жрецом.
Его взгляд вдруг сделался сосредоточенным.
— Я не считаю тебя сумасшедшим, Калех, но почему так не могут посчитать другие?
Такой прямоты Куова от библиотекаря не ожидал и даже на мгновение замешкался. Однако он быстро вспомнил, что ничто так не расположит к нему другого человека, как будто невзначай упущенный миг неидеальности, способность усомниться в собственной правоте. Этим нежеланием быть всезнающим провидцем можно умело прикрываться, пока люди сами не потребуют от него стать чем-то большим.
— Возможно, я и в самом деле сумасшедший, — пожал плечами Куова. — По правде говоря, это был бы наилучший вариант.
Гольяс поджал губы и бегло окинул взглядом собравшихся.
— Что же, — вздохнул он, — раз так, то даже если жрец откажется с тобой разговаривать, здесь ещё много людей. Храм — то самое место, где гарантированно встретишь кого-нибудь из знакомых, а то и не одного.
В его словах звучало невысказанное опасение: будет лучше для всех, если пугающие истории не выйдут из этого тесного круга.
Библиотекарь осторожно указал на крупного мужчину со скрещенными на груди руками, который стоял у самого каменного ограждения.
— Вон, видишь того хмурого парня? Я обычно покупаю у него мясо, да и ты, наверное, пару раз точно его встречал. Он редко захаживает в храм, так что, видать, на баранье рагу на следующей неделе можно не рассчитывать. То ли с поставками беда, то ли ещё что… Эх, когда лавкой владел его отец, дела шли не в пример лучше. Но тогда и времена были легче. На самом деле, он хороший человек: едва справляется, но никогда не задирает цены.
Куова понял, к чему он клонит. Такой, стоит только завоевать его доверие и дружбу, будет слушать тебя часами.
Он оценил простодушное лицо мясника, чуть скошенный набок нос и широкий лоб, торчащие кверху золотисто-рыжие волосы. Мясник перехватил его взгляд, и его глаза слегка сузились. Здоровяк моргнул и чуть качнул головой, как будто нехотя приветствовал надоедливого знакомого. Он пытался выглядеть агрессивным.
«Ещё одна маска отчаявшегося человека».
Куова ответил ему открытой улыбкой, от чего мясник опешил и чуть заметно качнулся назад. Стало понятно, что ему чаще приходилось сталкиваться с обвинениями и оскорблениями, если не с угрозами.