Да запылают костры! (СИ)

— Наше братство не должно пасть. Не после всего, чего мы достигли. Поэтому… я собираюсь поддержать Пророка.
Он всмотрелся в лицо Рехи. Она не шелохнулась, и тогда его посетили смутные подозрения насчёт её визита.
— Вижу, Реха, не спешишь меня уничтожить, пока есть возможность. Что ж так?
Женщина крутанула головой, громко хрустнув шеей, и с плотоядной улыбкой взглянула на него.
— Вы не лучший командир, господин, а политик из вас вышел бы ещё хуже. Но вы всегда умели ставить на победителя, поэтому многие остались верны вам.
Не найдя слов, чтобы ответить, он несколько секунд смотрел в вишнёвые глаза своей помощницы, ощущая, как силы вновь наполняют измученное тело. Реха была настоящим сокровищем. Честная до боли, преданная до смерти. Её ничуть не смущали ни стекающая по бритой голове кровь, ни отталкивающая нагота, ни предложение примкнуть к бывшему противнику… Сокровище.
— Ты, как всегда, прямолинейная, Реха. Это я ценю.
Улыбка на лице Рехи стала ещё шире и жутче.
«На победителя, разумеется. Ведь знание — сила…»
— Собери людей, — сказал Абрихель полным ледяного спокойствия голосом. — Пора встряхнуть Кадашфан.
***
Куова пытался вырваться из царства безжалостных видений.
То, что было и, несомненно, повторится вновь.
Тёмно-серый снегопад покрывал землю, укутывал грязными хлопьями выжженную долину, будто старым саваном, тщетно пытаясь скрыть происходящее безумие. Сквозь плотную снежную стену проступали картины приближавшегося кошмара… Пыльно-зелёные когорты, выстроившиеся позади громоздких металлических чудовищ, дышащих тьмой. Напротив — серые шеренги воителей с праведным огнём в глазах. Между ними протянулись длинные ямы, заполненные человеческими телами. И повсюду, насколько можно было охватить взором, ярко вспыхивало неистовое пламя.
Память Куовы наполнилась непрошенными образами.
То, что было и, несомненно, повторится вновь.
Когда он наконец пришёл в себя от дуновения промозглого ветра и отчаянных криков, то не сразу понял, что старый ужас давным-давно прекратился, а новый ещё не начался. Он вяло переводил взгляд на тусклые огоньки в руках собравшихся людей, смутно ощущал боль в избитом теле, осознавал череду приведших его к столбу происшествий и видел стоящие напротив него тёмно-красные силуэты. И раз за разом повторял беззвучную молитву: «Солнце-отец, услышь меня!»
***
«Чем лучше быть рабом кошмаров?»
Люди замолкали и опускали взгляды в землю, когда он проходил мимо, словно считали его своим правителем. Тубал знал, что впервые за долгое время к нему относятся так, как подобает. Кто подавил смуту в зародыше, кто вот-вот избавит город от подстрекавшего к ней лжепророка? Артахшасса Тубал, капитан Багровой десятки, освободитель Алулима. Больше никаких насмешек издёвок и насмешек за спиной.
«Прикрой глаза и распахни сердце…»
— Нет! Замолкни!
Музейную площадь заполонила толпа людей, пришедших поглазеть на казнь лжепророка. Они теснились на лестнице старого народного музея, у подножия и между толстых колонн наверху. Другие высыпали на саму площадь и теперь яростно толкались, беспорядочно пытаясь создать коридор для проходящих багроводесятников. Кое-кто сторонился плотных скоплений, держа в руках зажжённые тонкие свечки — лишь так они способны были поддержать приговорённого. Чем ближе Тубал подходил к центральному столбу, тем теснее и оживлённее становилась толпа. Он бросал снисходительные взгляды на воющих и стенающих людей; те ещё не ведали, кого оплакивают. Он сдержанно кивал людям, которые потрясали кулаками, требуя скорейшего суда. Один безумец, однако, налетел на него и попытался ударить, но подручный-сержант оказался быстрее — удар тяжёлым жезлом по рёбрам мигом остудил пыл фанатика. Тубал шёл вперёд, ничем не выдавая, как бешено колотится его сердце, и слышал позади бессмысленные выкрики о «святом пророке».
«Ложь, прорастающая в храме, надёжнее любых оков».
— Только ты эту ложь и посеял! Ты!
 
Со всех сторон слышались гневные шепотки, угрозы и гнусная брань, а Тубал продолжал идти, пока багроводесятники прокладывали путь сквозь лес дрожащих от страха тел. Наконец он увидел бесчувственное тело, свесив над грудой покрышек, и остановился. Если бы не мерно вздымающаяся, залитая кровью грудь, можно было бы решить, что Калех уже мёртв.
«…Но как ты остановишь идею?»
Тубал вгляделся в толпу, ожидая увидеть на лицах хотя бы тень осознанности — тщетно.
— Если его хранит воля Спасителя, — громко вопросил Тубал, — почему он не явит чудо?
Люди растерянно переглядывались не в силах ответить на простой вопрос. Они не знали…
«Да потому, что он — мошенник!»
Он презрительно хмыкнул и приказал оттеснить людей на несколько шагов. Некоторые пытались упираться, но быстро сдавались и отступали под натиском Багровой десятки. Тубал напряжённо смотрел на них, пока вокруг не появилось достаточно места, чтобы чувствовать себя спокойно, затем бегло оглядел своих подчинённых.
Он удовлетворённо выдохнул.
Тут Тубал подумал: не лучше ли совсем разогнать толпу? Но мысль эту пришлось отослать прочь, ведь в таком случае некому будет узреть истину — он уничтожит сам смысл разоблачения.
Тубал осторожно, будто подкрадываясь, приблизился к столбу и поднял взгляд. Он вздрогнул, когда обнаружил, что Калех уже пришёл в сознание и теперь пристально смотрел на него. Один его глаз отёк и не открывался, зато второй полнился сочувствием и страданием.
— Ты всё-таки пришёл. Как и должно было…
Тубал свирепо уставился на человека, прикованного к столбу. Голос звучал негромко, но, казалось, разносился по всей площади. Даже шум в толпе пошёл на убыль.
— Потерянное дитя, — печально сказал Калех. — Ты собираешься вершить суд.
— Я собираюсь покончить с тобой, чтобы все увидели, как ты сдохнешь!
Он услышал, как за спиной люди принялись встревоженно роптать.
— Но почему? Откуда в тебе столько злобы?
— Потому что в твоих словах — яд!
— Нет, не поэтому.
— Для тебя это не значило ничего! Одними словами опустошать смыслы!
— Ты сам делаешь меня значительнее, чем я есть на самом деле…
— Мне достаточно одного! Ты колдун и лжепророк! Ты заслуживаешь смерти!
Тубал крепко стиснул кулаки, но не от злости, а от чувства восторга, растекавшегося от сердца по всему телу.
— Я очищу Алулим…
— И убьёшь всех, кто не на одной стороне с тобой? Как Гафур?
Тубал затрясся, словно вдруг оказался в ветреной степи безо всякой одежды и защиты.
— Это твоя вина, — дрожащим голосом произнёс он. — Твоя, и общества, невежеству которого ты потакаешь.
— Вина в чём?
— Посмотри на меня! Вот! Вот кем я должен был стать, чтобы освободиться!
— Стать кем, Тубал? Убийцей тех, кто любил тебя?
— Они смеялись надо мной! Презирали меня! Ненавидели!
— Так ли это? Многие считали тебя достойным и благородным человеком… Но тебе было проще замечать ненависть… вскармливать её в себе.
— Меня считают выродком!
Из груди Калеха вырвался смех — тихий и добрый, — точно у родителя, наблюдающего за неуклюжим ребёнком.
— Убив меня, ты перестанешь быть выродком?
— Заткнись! Даже ты отказался от меня!
Тихое бормотание в толпе разорвал свист.
— Вероломный пёс! — крикнул кто-то. — Ты не достоин даже того, чтобы стоять рядом с ним! Гнусный предатель!
Даже не оборачиваясь, Тубал махнул рукой, и спустя полминуты услышал треск и жалостливые вопли. Всё это время Калех молчал, словно выжидал, когда наказание наглеца закончится.
— О чём ты говоришь? Я никогда ни от кого не отказывался.
— Лжец! — закричал Тубал ему в лицо.
Он схватил Калеха за одежду и притянул к себе.
— Ты отвернулся от меня!
— Нет, Тубал. Это ты… Это ты от меня отвернулся.
— Чтобы спасти город от тебя!
Голос сорвался, и Тубал смущённо отступил — слова Калеха хлестнули с такой болью, что слова собственные потонули в ней. Как? Как этому человеку даже в таком положении удаётся рвать струны его души?